– Гм.
– Не говори, пожалуйста, «гм», Берти. Я поступил так, как на моем месте поступил бы сэр Галахад или еще кто-нибудь такой, и не более того. Черт побери, ну что дурного, если человек, как старший брат, жалеет девушку в беде? На мой взгляд, нормальное, порядочное поведение. Но не воображай, пожалуйста, что я в нем не раскаиваюсь. Я от всего сердца сожалею, что поддался доброму порыву, потому что в это самое мгновение вдруг вошел Силверсмит. И что бы ты думал? Он оказался ее отцом.
– Знаю.
– Ты, я вижу, знаешь все на свете.
– Так оно и есть.
– Но одну вещь ты все-таки не знаешь, а именно: что он пришел в сопровождении Гертруды.
– Ух ты!
– Вот то-то и оно. При виде меня она проявила сдержанность. А Силверсмит наоборот. Он стал похож на одного из малых пророков, который узрел грехи своего народа и немедленно приступил к громовым обличениям. Есть отцы, прекрасно умеющие выступить с осуждением дочерних проступков, а есть такие, что немеют и не способны вымолвить ни слова. Силверсмит принадлежит к первым. И тут я вдруг слышу, словно бы во сне, как Куини ему говорит, что мы помолвлены. Потом-то она мне объяснила, что другого выхода просто не было. И действительно, атмосфера, конечно, сразу разрядилась.
– А Гертруда как к этому отнеслась?
– Без особого восторга. Я сейчас только получил от нее короткую записку, что все, о чем мы сговорились, отменяется.
Китекэт издал стон такой же глухой и страдальческий, какие нередко срывались в те дни с моих уст.
– Ты видишь перед собой организм, утративший последние силы и всякую надежду. У тебя, часом, нет при себе цианистого калия? – Он испустил еще один глухой страдальческий стон. – И вдобавок ко всему этому я еще должен нацепить зеленую бороду и выступить в скетче с колотушками и диалогом наперекосяк!
Естественно, я сочувствовал бедняге, но в то же время меня задело, что этот юный чирей считает страдающей стороной только себя одного.
– Ну и что. А мне надо будет декламировать стишок из «Книжки Кристофера Робина для самых маленьких».
– Подумаешь. Скажи спасибо, что не пришлось зубрить целую сопелку из «Винни-Пуха».
И в этом он был, конечно, прав.
Глава 22
Здание Народного дома в Кингс-Девериле расположено на Главной улице, сразу за утиной запрудой. Возведенное в 1881 году баронетом сэром Квентином Деверилом, мало смыслившим в архитектуре, зато имевшим твердые вкусы, оно относится к тем викторианским постройкам из глазурованного красного кирпича, которые произрастают в каждом историческом селении и в большой мере способствуют оттоку сельских жителей в города. Внутри у него, как и во всех подобных учреждениях, куда мне случалось заглядывать, было не метено, не проветрено и пахло в равных пропорциях яблоками, мелом, сырой штукатуркой, бойскаутами и здоровым британским крестьянством.
Начало концерта было назначено, как гласила доска объявлений, на восемь пятнадцать, и за несколько минут до старта я, поскольку мой собственный номер приходился на второе отделение, забрел внутрь и расположился среди стоячих зрителей позади скамеек, с тоской отметив про себя, что играть предстоит перед полным залом. Местные жители понаехали гуртами, хотя я мог бы предостеречь их от такого рискованного шага. Я видел программу, и мне известно было, что нас ждет.
С первого взгляда на этот прейскурант я отлично понял, почему тогда, у меня на квартире, Коротышка так неодобрительно отозвалась об имеющихся в ее распоряжении актерских силах. В ее словах звучала горечь человека, чьи планы порушены и надежды развеяны, человека, лишенного свободы творчества и возможности самовыражения. Мне стало ясно, что произошло. Она взялась за организацию концерта, захваченная светлыми идеалами, высокими порывами и прочими материями, но вскоре, бедняжка, расшибла лоб о препятствие, таящееся на дороге у каждого импресарио, который вздумает заняться подобным делом. Несчастие в том, что устроение деревенского концерта неизбежно затрагивает групповые интересы, с которыми нельзя не считаться. То есть имеются разные влиятельные персоны, выступавшие в предыдущие разы, чьи номера обязательно надо включить и на этот раз, а в противном случае они поведут себя холодно и не очень любезно. Таратора натолкнулась на могущественный клан Кигли-Бассингтонов.
Для человека с моим богатым опытом такие пункты программы, как «Соло; исп. мисс Мюриэл Кигли-Бассингтон» и «Разговор двух сумасшедших; исп. полковник и миссис Р. П. Кигли-Бассингтон», свидетельствуют о многом. И то же самое – «Звукоподражание; исп. Уоткин Кигли-Бассингтон», «Карточные фокусы; исп. Персивал Кигли-Бассингтон» и «Ритмический танец; исп. мисс Поппи Кигли-Бассингтон». С мастера Джорджа Кигли-Бассингтона, внесенного в список в качестве чтеца-декламатора, я ответственность снимаю. Мне кажется, что его, как и меня, просто заставили согласиться на эту неприятную работу, а то бы он тоже предпочел договориться и получить наличными.
Я стоял позади зрительских скамеек, испытывая попеременно то чувство братской солидарности с мастером Джорджем, то даже желание подбежать и угостить его утешительной бутылочкой газировки, а в остальное время разглядывал окружающие меня лица, не обнаружатся ли на них признаки жалости, сострадания и так называемого милосердного снисхождения? Но увы, ничего похожего. Как все деревенские зрители на стоячих местах, эти были суровы и неумолимы и решительно не способны взглянуть на вещи широко, дабы понять, что если человек выходит на подмостки и принимается декламировать про то, как Кристофер Робин скачет прыг-скок на лошадке или же, наоборот, произносит перед сном молитву, то он, чтец, делает это не по собственному капризу, а просто потому, что является беспомощной жертвой не зависящих от него обстоятельств.
Слева от себя я с особым сокрушением сердца наблюдал одного исключительно опасного любителя зрелищ – у него были напомаженные волосы и подвижные, прямо-таки извивающиеся губы, всегда готовые издать неприличный булькающий звук, которым зрители в Америке выражают артисту свое неодобрение. Но тут на скамьях раздались скромные аплодисменты, знаменуя начало концерта. Открывал его краткой вступительной речью сам деревенский священник.
До сих пор о преподобном Сиднее Перебрайте мне было известно только то, что он играет в шахматы и разделяет нелюбовь новой невесты Китекэта к полицейским шуткам насчет Ионы и кита. В остальном же он был для меня закрытая книга. И вот теперь я впервые увидел его в деле. Он оказался долговяз и сутуловат, словно чучело, набитое второпях и неумелой рукой, – сразу видно, что не из тех жизнерадостных деревенских священников, которые, открывая концерты самодеятельности, с гиканьем и присвистом выскакивают на эстраду, громогласно приветствуют свою паству, подкидывают пару-тройку анекдотов про коммивояжера и фермерскую дочку и, сияя улыбкой, убегают. Викарий Кингс-Деверила был, похоже, в миноре, на что у него, бесспорно, имелись основания. Как тут будешь радоваться жизни, если у тебя дома всем заправляет сумасбродная Коротышка и чуть ли не к каждой трапезе подваливает Гасси Финк-Ноттл, да вдобавок ко всему еще приезжает и поселяется в свободной спальне эта горилла, юный Тос. Такое даром не проходит.
Короче говоря, он был невесел. Говорил он на тему о церковном органе, в помощь которому и был, как выяснилось, устроен весь этот вечер художественной самодеятельности. Виды инструмента на будущее оратор оценивал пессимистически. Церковный орган, честно было сказано нам, в дьявольски плохом состоянии. Уже много лет, как он остался без штанов и стоит с протянутой рукой, а теперь уже близок день, когда он и вовсе должен будет положить зубы на полку. Было время, когда викарий еще надеялся, что дух добрососедской взаимопомощи вольет в его жилы свежую кровь, но дело, похоже, зашло уже слишком далеко, он готов поставить последнюю рубашку, что несчастный инструмент придется просто спустить в канализацию.
В заключение же викарий хмуро объявил, что первым номером программы будет скрипичное соло в исполнении мисс Юстасии Пулбрук. И при этом всем своим видом и тоном дал публике понять, что знает не хуже прочих, какая никуда не годная скрипачка эта Юстасия, но все-таки она еще ничего в сравнении с тем, что будет, когда за нас примутся Кигли-Бассингтоны.
О скрипачах я знаю только, что все они одним миром мазаны, что та, что этот – ни малейшей разницы, поэтому в скрипичных пьесах я не особенно разбираюсь и не могу вам определенно сказать, делала ли прекрасная Пулбрук честь тем своим сообщникам, которые подучили ее владению скрипкой. Соло было местами громкое, а местами не очень и обладало свойством, общим для всех скрипичных соло, мною уже раньше замеченным: они тянутся на самом деле не так долго, как кажется. Когда же оно все-таки кончилось, тут-то мы и поняли, что имел в виду достопочтенный Сидней, намекая на Кигли-Бассингтонов. На эстраду вышел прислужник и вынес стол. На этот стол он поставил фото в рамочке, и я сразу догадался, что нас теперь ждет. Покажите Бертраму Вустеру стол и фото в рамочке и можете не рассказывать, про что будет следующий номер. Мюриэл Кигли-Бассингтон исполнит романс «Мой герой» из пьесы обожателя шоколадных солдатиков.
Однако парни в задних рядах вели себя на удивление сдержанно и достойно, я даже подумал, глядя на их учтивость, что, возможно, когда придет мой черед встать перед расстрельным взводом, ничего страшного не произойдет. По моей оценке, романс «Мой герой» стоит на втором месте после «Свадебной песни пахаря» как потенциальный возбудитель гнева в задних рядах, и когда вышла внушительная блондинка, взяла со стола рамочку с фото, натерла руки канифолью и набрала полную грудь воздуху, я ожидал крупных неприятностей. Однако эти славные ребята, как видно, с женщинами не воюют. Они не только воздержались от грубых возгласов, производимых с высунутым языком, но двое или трое из их числа даже похлопали в ладоши – неосмотрительный поступок, поскольку вместе с аплодисментами сидячей публики – а там готовы аплодировать всем и вся – повлек за собой бис: балладу «Пойдем со мной гулять в поля».
Воспламененная многообещающим началом, Мюриэл, я думаю, готова была продолжить в том же духе и исполнить еще, скажем, «Любовный зов индианки», но какие-то флюиды все-таки подсказали ей, должно быть, что больше издеваться над собой мы не позволим, и она, застеснявшись, ушла. Последовала непродолжительная пауза, и на сцену скок-поскок, как Кристофер Робин, кубарем вылетел небольшой мальчуган с зализанными волосами и в короткой итонской курточке – ребенка явно вытолкнули из-за кулис любящие родственники. Это был мастер Джордж Кигли-Бассингтон собственной персоной. Сердце мое преисполнилось к нему сочувствием. Уж я-то знал, каково ему сейчас.
Несложно было представить себе, что привело мастера Джорджа в эту рискованную позицию. Сначала мамаша роковым образом обмолвилась, что его преподобию было бы приятно, если Джордж продекламирует стишок, который у него так мило получается. Попытки отвертеться. Нажим родни. Он отчаянно запирался. Призвали папашу, чтобы навел в этом вопросе порядок. Хочешь не хочешь, а папу надо слушать. Только в последнюю минуту была сделана попытка спастись бегством, которую, как мы видели, пресекли своевременным тычком в спину.
И вот он стоит перед публикой.
Сердито посмотрев в зал, мастер Джордж объявил:
– «Бен Воин»[39].
Я поджал губы и покачал головой. Знаю я этого «Бена Воина», сам в детстве неоднократно его декламировал. Эдакий антиквариат с неаппетитными подробностями, и в каждой строчке – игра слов, ни один нормально мыслящий мальчик не взялся бы его читать по своей воле; и к тому же совсем не его амплуа. Если бы я мог обратиться к полковнику и миссис Кигли-Бассингтон, я бы сказал им так: «Полковник! Миссис Кигли-Бассингтон! Послушайте дружеского совета: не подпускайте Джорджа к комическому жанру, пусть держится доброго старого кровопийцы Айболита».
Объявив «Бена Воина», мальчик умолк и повторно бросил на публику сердитый взгляд. Я понимал, о чем он думает. Может быть, кто-нибудь в передних рядах захочет выйти против него и оспорить эти слова? Его затянувшееся молчание было вызовом. Но близкие и родные явно не так поняли. Из-за обеих кулис одновременно и на весь зал раздались подсказки, одна сиплым командирским голосом, как на плацу, другая – женским сопрано, только что воспевшим «Моего героя».
– «Бен Воин сражался…»
– Да ладно вам! – сказал юный Джордж, переводя сердитый взгляд за кулисы. – Сам знаю. «Бен-Воин-сражался-под-грохот-и-стук-но-ему-оторвало-обе-ноги-тогда-он-поднял-обе-руки-и-все-сошло-ему-с-рук», – выпалил он, затолкав всю строфу в одно сверхдлинное слово. И пустился чесать дальше.
Что ж, думал я, пока он декламировал, ей-богу, это внушает надежды. Возможно ли, что под грубой оболочкой окружающих меня людей таятся золотые сердца? А ведь и впрямь похоже на то, ибо хотя трудно было, вернее, совершенно невозможно вообразить что-либо хуже художественного чтения мастера Джорджа Кигли-Бассингтона, оно не вызвало со стороны стоячих слушателей никакого протеста. Они не воюют с женщинами, не воюют с детьми. А вдруг, подумалось мне, они и с Вустерами не станут воевать? «Держи хвост морковкой, Бертрам», – говорил я себе, почти без дрожи наблюдая за тем, как малолетний Джордж забыл три последних строфы и поплелся за кулисы, на прощание бросив нам через плечо последний сердитый взор. И в том радушии, с каким я приветствовал выход следующего исполнителя, щуплого человечка с мордочкой взволнованной мартышки, по имени Адриан Хиггинс, как я вычитал из программки, и, как выяснилось впоследствии, местного галантного и всеми любимого гробовщика, – в этом радушии было что-то близкое к полной беззаботности.
Адриан Хиггинс попросил у публики минуточку благосклонного внимания для своих пародий – он будет изображать «всем вам хорошо известных певцов и куплетистов». Певцы и куплетисты, правда, особого фурора не произвели, зато последовавшим звукоподражаниям «На крестьянском дворе» прием был оказан довольно сердечный, а уж когда он на закуску воспроизвел звук раскупориваемой бутылки и льющегося пива, это имело шумный успех и настроило публику на бодрый лад. Еще когда мастер Джордж дочитывал стихотворение, у всех было такое чувство, что худшее позади, надо, сжав зубы, потерпеть еще немного, и атака Кигли-Бассингтонов окончательно захлебнется. Теперь же все вздохнули с облегчением, расслабились, повеселели – самая благоприятная обстановка для значившегося далее выхода Гасси и Китекэта. Они появились, задрапированные в зеленые бороды, и сорвали гром аплодисментов.
Но и только. Больше им не досталось ни хлопка. Скетч умер стоя. Я с самого начала понял, что это будет провал, и не ошибся. Действие пошло вяло, без огонька и перца. С первых же реплик в зале похолодало.
– Здорово, Пат, – произнес Китекэт невыразительно и тускло.
