— Повторяю вам, — вскричал в ярости Раскольников, — что не могу дольше переносить…
— Чего-с? Неизвестности-то? — перебил Порфирий.
— Не язвите меня! Я не хочу!… Говорю вам, что не хочу!… Не могу и не хочу!… Слышите! Слышите! — крикнул он, стукнув опять кулаком по столу.
— Да тише, тише! Ведь услышат! Серьезно предупреждаю: поберегите себя.
Я не шучу-с! — проговорил шепотом Порфирий, но на этот раз в лице его уже не было давешнего бабьи-добродушного и испуганного выражения; напротив, теперь он прямо приказывал, строго, нахмурив брови и как будто разом нарушая все тайны и двусмысленности. Но это было только на мгновение.
Озадаченный было Раскольников вдруг впал в настоящее исступление; но странно: он опять послушался приказания говорить тише, хотя и был в самом сильном пароксизме бешенства.
— Я не дам себя мучить! — зашептал он вдруг по-давешнему, с болью и с ненавистию мгновенно сознавая в себе, что не может не подчиниться приказанию, и приходя от этой мысли еще в большее бешенство, — арестуйте меня, обыскивайте меня, но извольте действовать по форме, а не играть со мной-с! Не смейте…
— Да не беспокойтесь же вы о форме, — перебил Порфирий, с прежнею лукавою усмешкой и как бы даже с наслаждением любуясь Раскольниковым, — я вас, батюшка, пригласил теперь по-домашнему, совершенно этак по-дружески!
— Не хочу я вашей дружбы и плюю на нее! Слышите ли? И вот же: беру фуражку и иду. Ну-тка, что теперь скажешь, коли намерен арестовать?
Он схватил фуражку и пошел к дверям.
— А сюрпризик-то не хотите разве посмотреть? — захихикал Порфирий, опять схватывая его немного повыше локтя и останавливая у дверей. Он, видимо, становился все веселее и игривее, что окончательно выводило из себя Раскольникова.
— Какой сюрпризик? что такое? — спросил он, вдруг останавливаясь и с испугом смотря на Порфирия.
— Сюрпризик-с, вот тут, за дверью у меня сидит, хе-хе-хе! (Он указал пальцем на запертую дверь в перегородке, которая вела в казенную квартиру его.) — Я и на замок припер, чтобы не убежал.
— Что такое? где? что?.. — Раскольников подошел было к двери и хотел отворить, но она была заперта.
— Заперта-с, вот и ключ!
И в самом деле, он показал ему ключ, вынув из кармана.
— Лжешь ты все! — завопил Раскольников, уже не удерживаясь, — лжешь, полишинель проклятый! — и бросился на ретировавшегося к дверям, но нисколько не струсившего Порфирия.
— Я все, все понимаю! — подскочил он к нему. — Ты лжешь и дразнишь меня, чтоб я себя выдал…
— Да уж больше и нельзя себя выдать, батюшка, Родион Романыч. Ведь вы в исступление пришли. Не кричите, ведь я людей позову-с!
— Лжешь, ничего не будет! Зови людей! Ты знал, что я болен, и раздражить меня хотел, до бешенства, чтоб я себя выдал, вот твоя цель! Нет, ты фактов подавай! Я все понял! У тебя фактов нет, у тебя одни только дрянные, ничтожные догадки, заметовские!… Ты знал мой характер, до исступления меня довести хотел, а потом и огорошить вдруг попами да депутатами… Ты их ждешь? а? Чего ждешь? Где? Подавай!
— Ну какие тут депутаты-с, батюшка! Вообразится же человеку! Да этак по форме и действовать-то нельзя, как вы говорите, дела вы, родимый, не знаете… А форма не уйдет-с, сами увидите!… — бормотал Порфирий, прислушиваясь к дверям.
Действительно, в это время у самых дверей в другой комнате послышался как бы шум.
— А, идут! — вскричал Раскольников, — ты за ними послал!… Ты их ждал!
Ты рассчитал… Ну, подавай сюда всех: депутатов, свидетелей, чего хочешь… давай! Я готов! готов!…
Но тут случилось странное происшествие, нечто до того неожиданное, при обыкновенном ходе вещей, что уже, конечно, ни Раскольников, ни Порфирий Петрович на такую развязку и не могли рассчитывать.
6
Потом, при воспоминании об этой минуте, Раскольникову представлялось все в таком виде.
Послышавшийся за дверью шум вдруг быстро увеличился, и дверь немного приотворилась.
— Что такое? — крикнул с досадой Порфирий Петрович. — Ведь я предупредил…
На мгновение ответа не было, но видно было, что за дверью находилось несколько человек и как будто кого-то отталкивали.
— Да что там такое? — встревоженно повторил Порфирий Петрович.
— Арестанта привели, Николая, — послышался чей-то голос.
— Не надо! Прочь! Подождать!… Зачем он сюда залез! Что за беспорядок!
— закричал Порфирий, бросаясь к дверям.
— Да он… — начал было опять тот же голос и вдруг осекся.
Секунды две не более происходила настоящая борьба; потом вдруг как бы кто-то кого-то с силою оттолкнул, и вслед за тем какой-то очень бледный человек шагнул прямо в кабинет Порфирия Петровича.
Вид этого человека с первого взгляда был очень странный. Он глядел прямо перед собою, но как бы никого не видя. В глазах его сверкала решимость, но в то же время смертная бледность покрывала лицо его, точно его привели на казнь. Совсем побелевшие губы его слегка вздрагивали.
Он был еще очень молод, одет как простолюдин, роста среднего, худощавый, с волосами, обстриженными в кружок, с тонкими, как бы сухими чертами лица. Неожиданно оттолкнутый им человек первый бросился было за ним в комнату и успел схватить его за плечо: это был конвойный; но Николай дернул руку и вырвался от него еще раз.
В дверях затолпилось несколько любопытных. Иные из них порывались войти. Все описанное произошло почти в одно мгновение.
— Прочь, рано еще! Подожди, пока позовут!… Зачем его раньше привели?
— бормотал в крайней досаде, как бы сбитый с толку Порфирий Петрович. Но Николай вдруг стал на колени.
