— А потому, — отрезала Скарлетт, — что куда легче и безопаснее залезать, как вы изволите выражаться, в карман к беднякам.
Ретт весь так и затрясся от беззвучного смеха.
— А вы, оказывается, отменная мерзавка, Скарлетт!
Мерзавка! Как ни странно, это слово больно укололо ее. Никакая она не мерзавка, пылко сказала себе Скарлетт. Во всяком случае, ей вовсе не хотелось такою слыть. Ей хотелось быть настоящей леди. На секунду мысли ее вернулись назад, к тем годам, когда еще была жива Эллин, и она увидела свою мать — стремительно прошуршали юбки, пахнуло духами; она была вечно в движении, эта хрупкая женщина, непрестанно трудившаяся для других, предмет всеобщей любви, уважения и преклонения. И внезапно Скарлетт стала сама себе противна.
— Если вы хотите довести меня до белого каления, — устало сказала она, — то зря стараетесь. Я знаю, я не такая… совестливая, какой следовало бы мне быть. И не такая добрая и милая, как меня учили. Тут уж ничего не поделаешь, Ретт. Честное слово, ничего. Как я могу вести себя иначе? Что стало бы со мной, с Уэйдом, с Тарой, со всеми нами, будь я… кроткой тихоней, когда тот янки явился в Тару? Мне бы следовало быть… Нет, даже думать об этом не хочу. А когда Джонас Уилкерсон задумал отобрать у меня родной дом, вы только представьте себе, что было бы, будь я… доброй и совестливой! Где были бы все мы теперь? А если б я была милой простушкой и не наседала на Фрэнка по поводу долгов, мы бы… ну, да ладно… Может, я и мерзавка, но я не буду всю жизнь мерзавкой, Ретт. А эти годы — что еще мне оставалось делать, да что еще остается делать и сейчас? Разве могла я вести себя иначе? У меня было такое чувство, будто я пытаюсь грести в тяжело нагруженной лодке, а на море — буря. Мне так трудно было держаться на поверхности, что не могла я думать о всякой ерунде, о том, без чего легко можно обойтись, — как, скажем, без хороших манер, или… ну, словом, без всякого такого. Слишком я боялась, что лодка моя затонет, и потому выкинула за борт все, что не имело для меня особой цены.
— Гордость, и честь, и правдивость, и целомудрие, и милосердие, — хмуро перечислил он. — Вы правы, Скарлетт. Все это перестает иметь цену, когда лодка идет ко дну. Но посмотрите вокруг на своих друзей. Они либо благополучно пристают к берегу со всем этим грузом, либо, подняв все флаги, идут ко дну.
— Они идиоты, — отрезала Скарлетт. — Всему свое время. Когда у меня будет достаточно денег, я тоже буду со всеми милой. Такая буду скромненькая — воды не замучу. Тогда я смогу быть такой.
— Сможете… но не станете. Трудно спасти выброшенный за борт груз: да если его и удастся вытащить, все равно он уже безнадежно подмочен. И боюсь, что когда вы сочтете возможным втянуть обратно в лодку честь, целомудрие и милосердие, которые вышвырнули за борт, вы обнаружите, что они претерпели в воде существенные изменения, причем отнюдь не к лучшему…
Он вдруг поднялся и взял шляпу.
— Вы уходите?
— Да. Разве вы не рады? Хочу дать вам возможность побыть наедине с остатками вашей совести.
Он на секунду приостановился, посмотрел на малышку, протянул ей палец, и та мгновенно ухватилась за него ручонкой.
— Фрэнк, надо полагать, лопается от гордости?
— О, конечно.
— И надо полагать, уже строит планы на будущее для этого младенца?
— Вы же знаете, до чего мужчины становятся глупы, когда речь заходит об их детях.
— В таком случае передайте ему, — начал было Ретт и умолк; на лице его появилось странное выражение. — Передайте ему: если он хочет, чтобы его планы относительно будущего этого младенца осуществились, пусть чаще сидит дома по вечерам.
— Что вы хотите этим сказать?
— Лишь то, что сказал. Передайте, чтоб сидел дома.
— Ах вы, подлое существо! Да как вы смеете намекать, будто бедняга Фрэнк…
— О боже правый! — И Ретт раскатисто рассмеялся. — Я вовсе не хотел сказать, что он бегает к женщинам! Фрэнк-то! О боже правый! — И продолжая смеяться, он сошел по ступенькам вниз.
Глава XLIV
Стоял холодный и ветреный мартовский день, и Скарлетт, ехавшая по Декейтерской дороге на лесопилку Джонни Гэллегера, натянула полость до самых подмышек. Ехать одной было опасно, и она знала это, — опаснее, чем когда-либо, потому что негры совсем вышли из повиновения. Как и предсказывал Эшли, теперь приходилось расплачиваться за то, что законодательное собрание отказалось ратифицировать поправку к конституции. Разъяренный Север воспринял этот отказ как пощечину и тотчас ответил ударом на удар. Север твердо решил заставить Джорджию дать неграм право голоса и, объявив, что в штате возник бунт, установил там строжайшее военное положение. Джорджия вообще перестала существовать как штат и вместе с Флоридой и Алабамой превратилась в Военный округ N 3 под командованием федералистского генерала.
Если жизнь и раньше была неустойчивой и пугающей, то теперь она стала такою вдвойне. Правила, установленные военными властями и казавшиеся столь суровыми год тому назад, выглядели сущей ерундой в сравнении с приказами, изданными генералом Попом. Будущее, где в перспективе маячила возможность негритянского большинства в законодательном собрании, представлялось мрачным и безнадежным, и бывшие белые хозяева штата, чувствуя свою беспомощность, озлоблялись все больше. Негры же, осознавая свою недавно обретенную значимость, держались все независимее; к тому же они знали, что армия янки — на их стороне. И многие из них решили, что могут позволить себе что угодно.
Времена настали буйные, страшные, и Скарлетт была изрядно напугана — напугана, но исполнена решимости не бросать своих дел, и продолжала разъезжать одна, засунув за обшивку двуколки пистолет Фрэнка. Про себя она кляла законодательное собрание за то, что оно навлекло на них новые беды. Ну кому нужна эта благородная бравада, этот жест, который все называют таким смелым? Ведь все только хуже стало.
Подъезжая к тропе, что вела сквозь голые деревья вниз к ручью, где расположился Палаточный городок, она прищелкнула языком, погоняя лошадь. Ей всегда становилось не по себе, когда она проезжала мимо скопления этих грязных, омерзительных, отслуживших свое армейских палаток и глинобитных хижин. Поселение это пользовалось самой дурной славой в Атланте и ее окрестностях, так как здесь, в грязи, жили отщепенцы-негры, черные проститутки и немного белых бедняков, самых последних голодранцев. Говорили, что здесь укрывались преступники — и негры и белые, — и именно сюда первым делом направлялись солдаты-янки, когда кого-то искали. Здесь так часто пускали в ход нож и пистолет, что власти почти не утруждали себя расследованием и обычно предоставляли обитателям Палаточного городка самим утрясать свои темные дела. В лесу находилась винокурня, где гнали из кукурузы дешевое виски, и к вечеру вся балка у ручья оглашалась пьяными воплями и проклятиями.
Даже янки признавали, что это — чумное место и городок надо бы снести, но никаких шагов для этого не предпринимали. Обитатели Атланты и Декейтера, которым приходилось пользоваться этой дорогой, связывавшей между собой два города, громко выражали свое возмущение. Мужчины, проезжая мимо Палаточного городка, расстегивали кобуры пистолетов, а добропорядочные женщины по своей воле никогда не ездили тут даже под защитой мужчин, ибо обычно у дороги валялись или сидели пьяные, сквернословили и выкрикивали оскорбления.
Пока рядом был Арчи, Скарлетт и не думала о Палаточном городке, потому что даже самая наглая негритянка не осмелилась бы при нем посмеяться над ней. Но с тех пор как она стала ездить одна, уже случилось немало досадных мелких происшествий. Гулящие женщины словно старались перещеголять друг друга, когда она проезжала мимо. Она же ничего не могла поделать — приходилось не обращать на них внимания, хотя внутренне она и кипела от гнева. Даже пожаловаться соседям или родне она не могла, потому что соседи злорадно сказали бы: «А чего же еще вы ждали?» Родные же принялись бы ее увещевать, уговаривая прекратить поездки. А она вовсе не собиралась их прекращать.
Хвала небу, сегодня на дороге не было этих оборванок! Проезжая мимо тропы, спускавшейся к Палаточному городку, Скарлетт с отвращением посмотрела на скопление хижин в глубине балки, освещенных косыми лучами предзакатного солнца. Дул холодный ветер, и до обоняния Скарлетт долетел смешанный запах древесного дыма, жареной свинины и грязных отхожих мест. Она отвернулась и хлестнула лошадь по спине, спеша быстрее проехать мимо и выбраться на прямую дорогу.
Она только было вздохнула с облегчением, как сердце от испуга переместилось у нее в горло, ибо из-за большого дуба на дороге внезапно возник огромный негр. Она, конечно, испугалась, но не потеряла голову, мгновенно остановила лошадь и выхватила пистолет Фрэнка.
— Что тебе надо? — крикнула она со всей суровостью, на какую была способна.
Огромный негр снова нырнул за дерево, и оттуда раздался испуганный голос:
— Господи, мисс Скарлетт, да не стреляйте вы в Большого Сэма!
Большой Сэм! Скарлетт не сразу осознала, кто это. Большой Сэм, надсмотрщик из Тары, которого она последний раз видела в дни осады. Какого же черта…
— А ну выходи, чтоб я видела, в самом ли деле ты Сэм!
Он нехотя шагнул из-за своего укрытия — босоногий гигант-оборванец в холщовых штанах и синем мундире солдата Союза, слишком коротком и узком для его могучей фигуры. Увидев, что это в самом деле Большой Сэм, Скарлетт снова сунула пистолет за обшивку и заулыбалась.
— Ох, Сэм, как приятно тебя видеть!
Сэм кинулся к двуколке, закатив от радости глаза, сверкая белыми зубами, и обеими ручищами, большими, как два окорока, схватил протянутую ему руку Скарлетт. Он широко осклабился, обнажив розовый, цвета арбузной мякоти язык, и нелепо запрыгал, весь извиваясь, точно огромный английский дог.
— Господи, господи, до чего же приятно видеть родного человека-то! — воскликнул он, так сжав Скарлетт руку, что казалось, у нее сейчас треснут кости. — Что же это вы стали такая злючка, мисс Скарлетт, — в человека пистолетом тыкаете?
— Столько злых людей развелось на свете, Сэм, что приходится тыкать. Но ты-то что делаешь в. таком поганом месте, ты же почтенный человек?! И почему ты не пришел в город повидаться со мной?
— Господи, мисс Скарлетт, я вовсе и не живу тут, в Палаточном городке-то. Так — забрел сюда. Я бы нипочем в таком месте не стал жить. За всю свою жизнь не видал таких мерзких негров. И не знал я, что вы в Тланте-то — откуда ж мне знать? Я ведь думал, вы в Таре, и все хотел добраться домой, в Тару.
