«Мне же нипочем не затушить пожара… Нипочем, нипочем! О господи, если бы кто-нибудь помог! Пропал дом… пропал! О боже мой, боже мой! Вот что этот коротконогий мерзавец держал на уме, когда сказал, что мы его еще попомним! Ах, зачем я не отдала ему сабли!»
Пробегая по переходу, она заметила своего сынишку — он забился в угол, прижимая к себе саблю. Глаза у него были закрыты и личико застыло в каком-то расслабленном, неестественном покое.
«Господи! Он умер! Умер от страха!» — промелькнула у нее порожденная отчаянием мысль, но она побежала дальше — в конец перехода, где возле кухонной двери всегда стояла бадья с питьевой водой.
Она сунула ковер в бадью и, набрав побольше воздуха в легкие, ринулась снова в темную от дыма кухню, плотно захлопнув за собой дверь. Целую, как ей показалось, вечность она, кашляя, задыхаясь, кружилась по кухне. Била и била мокрым ковром по струйкам огня, змеившимся вокруг нее. Дважды загорался подол ее длинной юбки, и она тушила его голыми руками. Ее одурял тошнотворный запах паленых волос, выпавших из прически вместе со шпильками и рассыпавшихся по плечам. Но куда бы она ни повернулась, языки пламени тотчас взвивались у нее за спиной, все ближе и ближе к стенам, крытому переходу, ведущему в дом. Огненные змейки вились, плясали вокруг нее, и, теряя силы, она понимала, что все ее усилия тщетны.
Отворилась дверь, и ворвавшийся поток воздуха сильнее раздул пламя. Дверь со стуком захлопнулась, и в водовороте дыма Скарлетт, полуослепшая от слез, увидела Мелани: она затаптывала ногами огонь и колотила по горящему полу чем-то темным и тяжелым. Скарлетт видела, как ее шатает, слышала ее кашель, на мгновение сквозь серую пелену проглянуло ее бледное, напряженное лицо с зажмуренными от дыма глазами. Протекла еще целая вечность, пока они вдвоем, бок о бок, боролись с огнем, и наконец Скарлетт стала замечать, что огненных змей становится меньше, что они слабеют. И тут Мелани неожиданно повернулась к ней, вскрикнула и со всей силы ударила ее ковром по спине. Скарлетт покачнулась и полетела куда-то в дымный мрак.
Открыв глаза, она увидела, что лежит на заднем крыльце, голова ее покоится на коленях у Мелани, и лучи послеполуденного солнца заливают ей лицо. Руки, лицо, плечи нестерпимо жгло. Хижины негров все еще были окутаны клубами дыма, дым продолжал обволакивать все вокруг, и в воздухе стоял удушливый запах горелого хлопка. Скарлетт увидела клочья дыма, выползавшие из кухни, и вскочила было, порываясь броситься туда, но Мелани удержала ее, сказав спокойно:
— Лежи тихо, дорогая! Пожар потушен.
С минуту она лежала неподвижно, закрыв глаза, с облегчением дыша, и слышала где-то рядом мирное посапывание Бо и привычную для уха икоту Уэйда. Значит, он жив, слава тебе господи! Она открыла глаза и поглядела на Мелани. Волосы у нее опалило огнем, лицо было черным от сажи, но глаза возбужденно сверкали, и она улыбалась.
— Ты похожа на негритянку, — пробормотала Скарлетт, устало зарываясь глубже головой в то, что служило ей подушкой.
— А ты — на персонаж из «Минстрел шоу» [9].
— Зачем ты меня ударила?
— Затем, моя дорогая, что у тебя все платье на спине занялось. Я не думала, что ты потеряешь сознание, хотя, видит бог, ты столько сегодня натерпелась, что можно было и на тот свет отправиться… Я побежала домой, как только привязала в лесу наших животных, и чуть не умерла со страху, думая о том, что ты с малюткой осталась здесь одна. Эти… янки не обидели тебя?
— Ты хочешь сказать: не обесчестили ли они меня? Нет, — заверила ее Скарлетт и застонала, попытавшись сесть. Если голова ее покоилась относительно удобно — на коленях Мелани, то телу лежать на полу было далеко не так приятно. — Но они украли все, все. У нас ничего больше нет… Интересно, чему это ты так радуешься?
— Мы не потеряли друг друга и наших детей, и у нас есть крыша над головой, — сказала Мелани, и голос ее звучал радостно и звонко. — О большем в наши дни не приходится и мечтать… Господи, Бо, кажется, лежит мокрый! А янки, верно, прихватили заодно и пеленки? Ой! Скарлетт! Что это у него тут?
Она испуганно сунула руку под пеленку и извлекла оттуда бумажник. С минуту она так смотрела на него, словно видела этот предмет впервые, потом расхохоталась — неудержимо, почти истерически.
— Ни один человек на свете, кроме тебя, не мог бы до этого додуматься! — воскликнула она и, обвив руками шею Скарлетт, поцеловала ее. — Ты самое поразительное существо на свете, ни у кого нет такой сестры, как ты.
Скарлетт не противилась этим объятиям: она была еле жива от усталости, похвала приятно льстила ее самолюбию, а потом — в сизой от дыма кухне — в ее душе укрепилось чувство уважения к золовке и зародилось нечто похожее на дружескую близость.
«Одного у нее не отнимешь, — не могла не признаться себе Скарлетт, — когда нужна помощь, Мелани всегда тут как тут».
Глава XXVIII
Внезапно резко похолодало и наступили морозы. Студеным ветром тянуло из-под всех дверей, и стекла, расшатавшиеся в рамах, монотонно дребезжали. С деревьев облетала последняя листва, и только сосны, не потеряв своего убранства, холодными, темными громадами высились на фоне бледного неба. Изрытая колдобинами красная глина дорог обледенела, и голод простер свои крыла над Джорджией.
Скарлетт не без горечи вспоминала свой последний разговор с бабушкой Фонтейн. В тот день — два месяца назад, — который, казалось, отодвинулся куда-то в далекое прошлое, она сказала старой даме — и сказала от чистого сердца, — что самое худшее уже позади. Теперь это стало ребяческим преувеличением. Пока солдаты Шермана не прошли вторично через Тару, у нее еще были ее маленькие сокровища — немного продуктов и немного денег, были соседи, которым больше повезло, чем ей, и хлопок, который помог бы продержаться до весны. Теперь не было ни хлопка, ни продуктов, деньги утратили свое значение, так как на них ничего нельзя было купить, а соседи терпели не меньшую нужду, чем она. У нее, на худой конец, все же остались корова с теленком, лошадь и несколько поросят, а у соседей и того не было — всего какие-то крохи провизии, которые они успели зарыть или спрятать в лесу.
Усадьбу Тарлтонов — Прекрасные Холмы — янки сожгли дотла, и миссис Тарлтон с четырьмя дочерьми переселилась в дом управляющего. Дом Манро, расположенный в окрестностях Лавджоя, тоже сровняли с землей. В Мимозе сгорело деревянное крыло дома, главная же часть здания уцелела благодаря толстой штукатурке и отчаянной борьбе с огнем, в которую вступили все женщины Фонтейн и негры. Только усадьбу Калвертов янки пощадили и на этот раз: снова спасло вмешательство управляющего Хилтона, уроженца Севера, однако ни единой животины, ни единого початка кукурузы на плантации не осталось.
Перед Тарой, как и перед всей округой, стояла одна задача: как добыть еду? У большинства семей не было ничего, кроме остатков последнего урожая ямса и арахиса, да еще та дичь, которую они приносили из лесу. И каждый делился всем, что у него было, с теми, у кого было еще меньше, как это делалось всегда в более благополучные времена. Но очень скоро делиться стало нечем.
В дни, когда Порку сопутствовала удача, в Таре питались кроликами, или опоссумами, или зубаткой. В остальное время довольствовались капелькой молока, орехами гикори, жареными желудями и ямсом. И чувство голода не покидало их никогда. Скарлетт казалось, что она не может шагу ступить, чтобы не увидеть протянутые к ней руки, с мольбой устремленный на нее взгляд. И это сводило ее с ума, ведь она была голодна не меньше других.
Она приказала зарезать теленка, так как он поглощал слишком много драгоценного молока, и в этот вечер все в Таре заболели, объевшись парной телятиной. Скарлетт знала, что следует заколоть хотя бы одного поросенка, но все откладывала это и откладывала, надеясь вырастить из поросят полноценных свиней. Поросята были еще такие крошечные. Какой толк заколоть их сейчас — там и есть-то почти нечего; а если дать им подрасти, тогда совсем другое будет дело. Ночь за ночью обсуждала она с Мелани, послать или не послать Порка верхом на лошади, дав ему денег, чтобы он попытался купить каких-нибудь продуктов. И все никак не могла на это решиться, боясь, что у него отнимут и лошадь и деньги. Никому же не было известно, где сейчас янки. Они могли быть за тысячу миль от Тары или за рекой. Однажды Скарлетт, обуреваемая отчаянием, начала сама собираться в дорогу на поиски пропитания, но истерические вопли всех домочадцев заставили ее отказаться от своей затеи.
Порк рыскал по окрестностям, порой забирался, как видно, далеко, так как возвращался только под утро, и Скарлетт не спрашивала его, где он пропадал. Иногда он приносил дичь, иногда несколько початков кукурузы или мешок сухого гороха. Как-то раз притащил домой петуха и утверждал, что поймал его в лесу. Они с превеликим аппетитом, но и не без чувства вины прикончили этого петуха, ибо все отлично понимали: петуха Порк украл, так же как горох и кукурузу. Вскоре после этого как-то ночью он постучался к Скарлетт, когда весь дом уже спал, и смущенно показал ей свою ногу с порядочным зарядом дроби в икре. Пока она накладывала повязку, он сконфуженно объяснил, что его накрыли при попытке проникнуть в Фейетвилле в чей-то курятник. Скарлетт не спросила, чей это был курятник, — только ласково потрепала Порка по плечу, и на глаза у нее навернулись слезы. Негры ужасно раздражали ее порой, но ведь такую преданность не купишь ни за какие деньги! Теперь все они — и белые и черные — стали как бы членами одной семьи, и негры могли рискнуть жизнью ради того, чтобы на столе для всех была еда.
В другие времена к мелким кражам Порка следовало бы отнестись более серьезно, быть может, он даже заслуживал хорошей взбучки. В другие времена Скарлетт по меньшей мере должна была бы его строго отчитать. «Никогда не забывай, дорогая, — говорила Эллин, — что ты несешь ответственность не только за физическое, но и за нравственное здоровье черных рабов, которых бог вверил твоему попечению. Ты должна понимать, что они как дети и за ними нужен глаз да глаз, как за детьми, и ты обязана во всем подавать им хороший пример».
Но сейчас Скарлетт старалась не вспоминать о наставлениях Эллин. Поощряя воровство, жертвами которого, быть может, становились люди, терпевшие еще большую нужду, чем она сама, Скарлетт не испытывала угрызений совести. Нравственная сторона этого поступка не тревожила ее. Вместо того чтобы дать Порку взбучку или хотя бы усовестить его, она только пожалела, что в него угодили из дробовика.
— Ты должен быть осторожнее, Порк. Мы не хотим потерять тебя. Что нам тогда делать? Ты всегда был хорошим, преданным слугой, и когда мы снова раздобудем немножко денег, я куплю тебе большие золотые часы и велю выгравировать на них что-нибудь из Библии. К примеру: «За верную и преданную службу».
Порк расплылся в довольной улыбке и потрогал свою забинтованную ногу.
— До чего ж хорошо вы это сказали, мисс Скарлетт. А когда вы думаете раздобыть эти деньги?
— Не знаю, Порк, но так или иначе, я их непременно раздобуду. — Она смотрела на него невидящим взглядом, в котором была такая неистовая горечь и боль, что он беспокойно поежился. — Когда-нибудь, после того как кончится война, у меня будет много, очень много денег, и я уже никогда больше не буду знать ни голода, ни холода. И никто из моих близких и слуг. Мы все будем носить красивые платья и каждый день есть жареных цыплят, и…
Она не договорила. Одно из строжайших правил, установленных ею самой в Таре, за неукоснительным выполнением которого она неусыпно следила, гласило: никто и никогда не должен вспоминать про вкусные блюда, какие он когда-то едал, или мечтать вслух о том, что ему сейчас хотелось бы съесть, будь у него такая возможность.
Порк тихонько выскользнул из комнаты, а Скарлетт все еще стояла, хмуро глядя в пространство. В те, прежние, безвозвратно канувшие в прошлое времена жизнь была так разнообразна, так полна сложных, волнующих проблем! Как завоевать любовь Эшли, не потеряв ни одного из поклонников, как заставить их по-прежнему ходить за нею по пятам с убитым видом? Как скрыть от старших маленькие погрешности по части приличий? Как поддразнить или задобрить ревнивых подружек, какую материю выбрать на платье и каким фасоном сшить, какой прическе отдать предпочтение… О, столько еще всевозможных задач, которые необходимо было решить! Теперь жизнь удивительно упростилась. Теперь важно было только иметь достаточно пищи, чтобы не умереть с голоду, достаточно одежды, чтобы не окоченеть от холода, да крышу над головой, которая не слишком бы сильно протекала.
В эти дни Скарлетт впервые начал посещать кошмар, преследовавший ее потом долгие годы. Это всегда был один и тот же сон, ничто в нем не менялось, только страх от раза к разу возрастал и даже в часы бодрствования мучил ее ожиданием ночи, когда кошмар повторится снова. Ей глубоко запали в память все события того дня, которые предшествовали этому кошмару.
Холодные дожди шли уже неделю, и дом продувало насквозь сырыми сквозняками. Мокрые поленья в камине дымили, не давая тепла. С утра в доме уже не было никакой еды, кроме молока, так как запасы мяса иссякли, а силки и удочки Порка не принесли на сей раз добычи. На следующий день предстояло заколоть одного из поросят, иначе все в доме опять останутся без еды. Истощенные, голодные лица — белые и черные — смотрели на Скарлетт из всех углов, безмолвно взывая о пище. Было ясно, что придется, рискуя потерей лошади, послать Порка купить продуктов. И к довершению всех несчастий Уэйд лежал в жару и жаловался на боль в горле, а ни доктора, ни лекарств не было.
Голодная, измученная, Скарлетт отлучилась ненадолго от постели Уэйда, предоставив его заботам Мелани, и прилегла вздремнуть. Раздираемая страхом и отчаянием, она ворочалась с боку на бок, чувствуя, как заледенели у нее ноги, и напрасно стараясь уснуть. Одна и та же мысль без конца сверлила мозг: «Что же мне делать? Куда броситься? Неужели на всем свете нет никого, кто бы мне помог?» Как могло сразу рухнуть все, что казалось таким надежным, таким прочным? Почему нет возле нее какого-нибудь сильного мудрого человека, который снял бы с ее плеч эту ношу? Она не в силах больше ее тащить. Не для того она родилась на свет. И тут она заснула тяжелым, неспокойным сном.
Ей снилось, что она в какой-то чужой стране; ее несло и кружило в вихре тумана, столь густого, что ей не было видно даже своих рук. Земля зыбилась и уплывала у нее из-под ног. Все вокруг было призрачно и жутко. И тихо, сверхъестественно тихо, и она чувствовала себя потерянной и испуганной, как ребенок, заблудившийся в лесу. Ее мучил голод, она дрожала от холода и так боялась чего-то, притаившегося где-то рядом, в тумане, что ей хотелось закричать, но она не могла. Какие-то существа тянулись к ней из тумана, чьи-то руки молча, безжалостно старались ухватить ее за подол и утянуть за собой куда-то глубоко-глубоко в зыблющуюся под ногами землю. И тут она вдруг поняла, что где-то среди этого тусклого полумрака есть теплое, надежное пристанище, есть тихая гавань. Но где? Сможет ли она туда добраться, пока эти руки не утянули ее за собой в зыбучие пески?
Внезапно она увидела, что бежит — бежит, словно обезумевшая, сквозь этот туман, бежит, и плачет, и кричит, и, раскинув руки, старается уцепиться за что-нибудь, но встречает повсюду только пустоту и влажный туман. Где же это пристанище? Оно ускользало от нее, но оно было где-то здесь, сокрытое от нее туманом. Если бы только найти его! Она была бы спасена тогда! Но от страха у нее подгибались колени, и голова кружилась от голода. Она отчаянно вскрикнула, открыла глаза и увидела наклонившееся над ней встревоженное лицо Мелани, которая трясла ее за плечо, стараясь разбудить.
Сон этот повторялся снова и снова всякий раз, когда она ложилась спать на голодный желудок. А это случалось куда как часто. Она так боялась повторения этого сна, что не решалась заснуть, хотя и не переставала лихорадочно твердить себе, что ничего страшного в этом сне нет. Абсолютно ничего — ну, туман, что же тут страшного? Совершенно нечего бояться… И тем не менее мысль о том, что она опять окажется среди этого тумана в каком-то неизвестном краю, нагоняла на нее такой страх, что она стала ночевать в спальне Мелани, чтобы та могла разбудить ее, если она опять начнет стонать и метаться во власти этого кошмара.
Нервное напряжение сказалось на ней: она похудела, сошел румянец. В лице ее уже не было прежней приятной округлости: впалые щеки, резкая линия скул и косо разрезанные зеленые глаза придавали ей сходство с голодной одичавшей кошкой.
