Иван крестьянский сын и мужичок сам с перст, усы на семь верст

№138[639]

В некотором царстве, в некотором государстве жил-был царь; у этого царя на дворе был столб, а в этом столбе три кольца: одно золотое, другое серебряное, а третье медное. В одну ночь царю привиделся такой сон: будто у золотого кольца был привязан конь — что́ ни шерстинка, то серебринка, а во лбу светел месяц. Поутру встал он и приказал клич кликать: кто этот сон рассудит и коня того достанет, за того свою дочь отдам и половину царства в придачу. Собралось на царский клич множество князей, бояр и всяких господ; думали-думали — никто не может сна растолковать, никто не берется коня достать.

Наконец доложили царю, что у такого-то нищего старичка есть сын Иван, который может сон растолковать и коня достать. Царь приказал призвать его. Призвали Ивана. Спрашивает его царь: «Рассудишь ли ты мой сон и достанешь ли коня?» Иван отвечает: «Расскажи наперед, что за сон и какой тебе конь надобен?» Царь говорит: «В прошлой ночи привиделось мне, будто у золотого кольца на моем дворе был привязан конь — что́ ни шерстинка, то серебринка, а во лбу светел месяц». — «Это не сон, а быль; потому что в прошлую ночь на этом коне приезжал к тебе двенадцатиглавый змей и хотел царевну украсть». — «А можно ли достать этого коня?» Иван отвечает: «Можно — только тогда, как минет мне пятнадцать лет». В то время было Ивану только двенадцать годочков; царь взял его во дворец, кормил и поил до пятнадцати.

Вот как минуло Ивану пятнадцать лет, сказал он царю: «Давай, государь, мне коня, на котором можно б доехать до того места, где змей находится». Царь повел его в конюшни и показал всех своих лошадей; только он не мог ни одной выбрать по своей силе и тяжести: как наложит на которую лошадь свою богатырскую руку, та и упадет. И сказал он царю: «Пусти меня в чистое поле поискать себе под силу коня». Царь его отпустил.

Иван крестьянский сын три года искал, нигде не мог сыскать. Идет со слезами обратно к царю. Попадается ему навстречу старичок и спрашивает: «Что ты, парень, плачешь?» Он ему на спрос грубо отвечал, просто-напросто от себя прогнал; старик молвил: «Смотри, малый, не помяни меня». Иван немного отошел от старика, подумал сам с собою: «За что я старика обидел? Стары люди много знают». Воротился, догнал старика, упал ему в ноги и сказал: «Дедушка, прости меня, со кручины тебя обидел. Я плачу вот о чем: три года ходил я по́ полю по разным табунам — нигде не мог сыскать по себе коня». Старик отвечает: «Поди в такое-то село, там у мужичка на конюшне стоит кобыла, а от той кобылы народился паршивый жеребенок; ты возьми его и выкорми: он тебе будет под силу». Иван поклонился старику и пошел в село.

Приходит к мужику прямо в конюшню, увидал кобылу с паршивым жеребенком и наложил на того жеребенка руку. Жеребенок нимало не поробил[640]; он взял его у крестьянина, покормил несколько времени, приехал к царю и рассказал ему, как добыл себе коня. Потом стал сряжаться в гости к змею. Царь спросил: «Сколько тебе, Иван крестьянский сын, надобно силы?» Отвечает Иван: «На что мне твоя сила? Я один могу достать; разве только для посылок дай человек шесть». Дал ему царь шесть человек; вот они собрались и поехали.

Долго ли, коротко ли они ехали — никому не ведомо; ведомо только то, что приехали они к огненной реке, через реку мост лежит, а кругом реки огромный лес. В том лесу раскинули они шатер, достали разных напитков, начали пить, есть, веселиться. Иван крестьянский сын говорит товарищам: «Давайте, ребята, каждую ночь поочередно караулить: не будет ли кто проезжать через эту реку?» И случилось так: кто ни пойдет из его товарищей караул держать, всякий напьется с вечера пьян и ничего не видит.

Наконец пошел караулить Иван крестьянский сын; смотрит: в самую полуночь едет через реку змей о трех головах и подает голос: «Нет мне ни спорщика, ни наговорщика; есть разве один спорщик и наговорщик — Иван крестьянский сын, да и того ворон в пузыре костей не заносил!» Иван крестьянский сын из-под моста выскочил: «Врешь ты! Я здесь». — «А если здесь, то давай поспорим». И выехал змей против Ивана на коне, а Иван выступил пеший, размахнулся своей саблею и срубил змею все три головы, а коня себе взял и привязал у шатра.

На другую ночь Иван крестьянский сын убил шестиглавого змея, на третью ночь девятиглавого и побросал их в огненную реку. А как пошел караулить на четвертую ночь, то приехал к нему двенадцатиглавый змей и стал говорить гневно: «Кто таков Иван крестьянский сын? Сейчас выходи ко мне! Зачем побил моих сыновей?» Иван крестьянский сын выступил и сказал: «Позволь мне наперед сходить к своему шатру; а после сражаться будем», — «Хорошо, ступай!» Иван побежал к товарищам: «Ну, ребята, вот вам таз, смотрите в него; когда он полон нальется крови, приезжайте ко мне». Воротился и стал против змея, и когда они разошлись и ударились, то Иван с первого раза срубил у змея четыре головы, а сам по колена в землю ушел; во второй раз разошлись — Иван три головы срубил, а сам по́ пояс в землю ушел; в третий раз разошлись — еще три головы отсек, сам по грудь ушел; наконец одну срубил — по шейку ушел. Тогда только вспомянули про него товарищи, посмотрели в таз и увидели, что кровь через край льется; прибежали и срубили у змея последнюю голову, а Ивана из земли вытащили. Иван крестьянский сын взял змеиного коня и увел к шатру.

Вот прошла ночь, настает утро; начали добрые мо́лодцы пить, есть, веселиться. Иван крестьянский сын встал от веселья и сказал своим товарищам: «Вы, ребята, меня подождите!» — а сам оборотился котом, пошел по мосту через огненную реку, пришел в тот дом, где змеи жили, и стал дружиться с тамошними кошками. А в целом доме осталось в живых только сама змеиха да три ее снохи; сидят они в горнице и говорят между собою: «Как бы нам злодея Ивана крестьянского сына сгубить?» Малая сноха говорит: «Куда б ни поехал Иван крестьянский сын, сделаю на пути голод, а сама оборочусь яблоней; как он съест яблочко, сейчас разорвет его!» Средняя сказала: «А я на пути их сделаю жажду и оборочусь колодцем; пусть попробует выпить!» Старшая сказала: «А я наведу сон, а сама сделаюсь кроватью; если Иван крестьянский сын ляжет, то сейчас помрет!» Наконец сама свекровь сказала: «А я разину пасть свою от земли до неба и всех их пожру!» Иван крестьянский сын выслушал все, что они говорили, вышел из горницы, оборотился человеком и пришел к своим товарищам: «Ну, ребята, сряжайтесь в путь!»

Собрались, поехали в путь, и в первый раз на пути сделался ужасный голод, так что нечего было перекусить; видят они — стоит яблоня; товарищи Ивановы хотели нарвать яблоков, но Иван не велел. «Это, — говорит, — не яблоня!» — и начал ее рубить; из яблони кровь пошла. Во второй раз напала на них жажда; Иван увидал колодец, не велел пить, начал его рубить — из колодца кровь потекла. В третий раз напал на них сон; стоит на дороге кровать, Иван и ее изрубил. Подъезжают они к пасти, разинутой от земли до неба; что делать? Вздумали с разлету через пасть скакать. Никто не мог перескочить; только перескочил один Иван крестьянский сын: вынес его из беды чудесный конь — что́ ни шерстинка, то серебринка, а во лбу светел месяц.

Приехал он к одной реке; у той реки стоит избенка. Тут попадается ему навстречу мужичок сам с пёрст, усы на семь верст и говорит ему: «Отдай мне коня; а коли не отдашь честью, то насилкой возьму!» Отвечает Иван: «Отойди от меня, проклятый гад, покудова тебя конем не раздавил!» Мужичок сам с пёрст, усы на семь верст сшиб его наземь, сел на коня и уехал. Входит Иван в избенку и сильно о коне тужит. В той избенке лежит на печи безногий-безрукий и говорит Ивану: «Послушай, добрый мо́лодец — не знаю, как тебя по имени назвать; зачем ты связывался с ним бороться? Я не этакий был богатырь, как ты; да и то он у меня и руки и ноги отъел!» — «За что?» — «А за то, что я у него на столе хлеб поел!» Иван начал спрашивать, как бы назад коня достать? Говорит ему безногий-безрукий: «Ступай на такую-то реку, сними перевоз, три года перевози, ни с кого денег не бери; разве тогда достанешь!»

Иван крестьянский сын поклонился ему, пошел на́ реку, снял перевоз и целых три года перевозил безденежно. Однажды случилось ему перевозить трех старичков, они дают ему денег, он не берет. «Скажи, добрый мо́лодец, почему ты денег не берешь?» Он отвечает: «По обещанию». — «По какому?» — «У меня ехидный человек коня отбил; так меня добрые люди научили, чтоб я перевоз снял да три года ни с кого денег не брал». Старички сказали: «Пожалуй, Иван крестьянский сын, мы готовы тебе услужить — твоего коня достать». — «Помогите, родимые!» Старички были не простые люди: это был Студенец, Обжора и колдун. Колдун вышел на́ берег, нарисовал на песке лодку и говорит: «Ну, братцы, видите вы эту лодку?» — «Видим!» — «Садитесь в нее». Сели все четверо в эту лодку. Говорит колдун: «Ну, легкая лодочка, сослужи мне службу, как прежде служила».

Вдруг лодка поднялась по воздуху и мигом, словно стрела, из лука пущенная, привезла их к большой каменистой горе. У той горы дом стоит, а в доме живет сам с пёрст, а усы на семь верст. Послали старики Ивана коня спрашивать. Иван начал коня просить; мужичок сам с пёрст, усы на семь верст сказал ему: «Украдь у царя дочь и привези ко мне, тогда отдам коня». Иван сказал про то своим товарищам, и тотчас они его оставили, а сами к царю отправились. Приезжают; царь узнал, почто они приехали, и приказал слугам баню истопить, докрасна накалить: пусть де задо́хнутся! После попросил гостей в баню: они поблагодарили и пошли. Колдун велел наперед Студенцу идти. Студенец взошел в баню и прохладил; вот они вымылись, выпарились и пришли к царю. Царь приказал большой обед подавать; множество всяких яств на стол было подано. Обжора принялся и всё поел. Ночью собрались гости потихоньку, украли царевну, привезли к мужичку сам с пёрст, усы на семь верст; царевну ему отдавали, а коня выручали.

Иван крестьянский сын поклонился старичкам, сел на коня и поехал к царю. Ехал-ехал, остановился в чистом поле отдохнуть, разбил шатер и лег опочив держать. Проснулся, хвать — подле него царевна лежит. Он обрадовался, начал ее спрашивать: «Как сюда угодила?» Царевна сказала: «Я оборотилась булавкою да в твой воротник воткнулась». В ту ж минуту оборотилась она опять булавкою; Иван крестьянский сын воткнул ее в воротник и поехал дальше. Приезжает к царю; царь увидал чудного коня, принимает доброго мо́лодца с честию и рассказывает, как у него дочь украли. Иван говорит: «Не горюй, государь! Я ее назад привез». Вышел в другую комнату; царевна оборотилась красной де́вицей. Иван взял ее за́ руку и привел к царю. Царь еще больше возрадовался, взял себе коня, а дочь отдал замуж за Ивана крестьянского сына. Иван и поныне живет с молодой женою.

Иван Сученко и Белый Полянин

№139[641]

Начинается сказка от сивки, от бурки, от вещей каурки. На море, на океане, на острове на Буяне стоит бык печеный, возле него лук толченый; и шли три мо́лодца, зашли да позавтракали, а дальше идут — похваляются, сами собой забавляются: были мы, братцы, у такого-то места, наедались пуще, чем деревенская баба теста! Это присказка, сказка будет впереди.

В некотором царстве, в некотором государстве жил-был царь на гладком месте, словно на скатерти, сроду не имел у себя детей. Пришел до него нищий. Царь его пытает: «Не знаешь ли ты, что́ мне такое сделать, чтоб были у меня дети?» Он ему отвечает: «Собери-ка ты мальчиков да девочек — семилеток, чтоб девочки напряли, а мальчики выплели за одну ночь невод; тем неводом вели изловить в море леща златоперого и дай его царице съесть».

Вот поймали леща златоперого, отдали в кухню изжарить; поварка[642] вычистила, вымыла леща, кишки собаке бросила, помои отдала трем кобылам выпить, сама оглодала косточки, а рыбу царица скушала. Вот разом родили: царица сына, и поварка сына, и собака сына, а три кобылы ожеребились тремя жеребятами. Царь дал им всем имена: Царенко Иван, Поваренко Иван и Сученко Иван.

Растут они, добрые молодцы, не по дням, не по часам, а по минутам, выросли большие, и посылает Иван Сученко Ивана-царевича до царя: «Поди попроси, чтоб позволил нам царь оседлать тех трех коней, что кобыли принесли, да поехать по городу погулять-покататься». Царь позволил; они поседлали коней, выехали за город и начали меж собой говорить: «Чем нам у батюшки у царя жить, лучше в чужие земли поедем!» Вот они взяли купили железа, сделали себе по булаве — каждая булава в девять пудов, и погнали коней.

Немного погодя говорит Иван Сученко: «Как нам, братцы, будет путь держать, когда нет у нас ни старшего, ни младшего? Надо так сделать, чтоб был у нас старший брат». Царенко говорит, что меня отец старшим поставил, а Сученко — свое, что надо силу попробовать — по стрелке бросить. Кидают стрелки один за другим; сначала Царенко Иван, за Царенком Поваренко, за Поваренком Сученко. Едут не далеко, не близко — аж лежит Царенкова стрелка, немного подальше того упала Поваренкова стрелка, а Сученковой нигде не видать! Едут всё вперед да вперед — и заехали за тридевять земель в тридесятое царство, в иншее государство — аж там лежит Сученкова стрелка.

Тут и порешили: Царенко будет меньшой брат, Поваренко — подстарший, а Сученко — самый наистарший, и пустились опять в путь-дорогу. Смотрят — перед ними степь расстилается, на той степи палатка разбита, у палатки конь стоит, ярую пшеницу ест, медовой сытой запивает. Посылает Иван Сученко Ивана-царевича: «Пойди узнай: кто в палатке?» Вот Царенко приходит в палатку, а там на кровати Белый Полянин лежит. И ударил его Белый Полянин мизинцем по́ лбу — Царенко упал; он взял его да под кровать и бросил. Посылает Сученко Ивана Поваренка; Белый Полянин и этого ударил мизинцем по́ лбу и бросил под кровать. Сученко ждал, ждал, не дождался; прибегает туда сам, как ударит Белого Полянина раз — он и глаза под лоб! После вынес его из палатки, свежий ветерок пахнул, Белый Полянин ожил и просит: «Не убивай меня! Прими за самого меньшого брата!» Иван Сученко его помиловал.

Вот все четыре брата поседлали своих коней и поехали пущами да рощами; долго ли, коротко ли ехали — стоит перед ними дом в два этажа под золотой крышею. Зашли в этот дом — везде чисто, везде убрано, напитков, наедков вдоволь запасено, а живых людей нет никого; подумали-подумали и положили пока здесь проживать — дни коротать. Утром три брата на охоту поехали, а Ивана-царевича дома оставили за хозяйством смотреть. Он наварил, нажарил к обеду всякой всячины, сел на лавке да трубку покуривает. Вдруг едет старый дед в ступе, толкачом подпирается, под ним ковета[643] на семь саженей лита, и просит милостыни. Царенко дает ему целый хлеб; дед не за хлеб, за него берется, крючком да в ступу, толк-толк, снял у него со спины полосу до самых плечей, взял половою[644] натер да по́д пол бросил... Вернулись братья с охоты, спрашивают Царенка: «Никого у тебя не было?» — «Я никого не видал; разве вы кого?» — «Нет, и мы не видали!»

На другой день дома остался Иван Поваренко, а те на охоту поехали. Наварил обедать, сел на лавке и курит трубку — аж едет дед в ступе, толкачом подпирается, под ним ковета на семь саженей лита, и просит милостыни. Поваренко дает ему булку; он не за булку, а за него, крючком да в ступу, толк-толк, снял кожу до самых плечей, половою натер да под пол бросил... Вернулись братья с охоты и спрашивают: «Никого у тебя не было?» — «Нет, никого! А вы разве видели?» — «Нет, и мы не видали!»

На третий день дома остался Белый Полянин. Наварил обедать, сел на лавке и курит трубку — аж едет дед в ступе, толкачом подпирается, под ним ковета на семь саженей лита, и просит милостыни. Белый Полянин дает ему булку; он не за булку, а за него, крючком да в ступу, толк-толк, снял кожу до самых плечей, половою натер да под пол бросил... Приехали братья с охоты: «Ты никого не видал?» — «Нет, никого; а вы?» — «И мы тож!»

На четвертый день остался дома Иван Сученко. Наварил обедать, сел на лавке и курит трубку — аж опять едет старый дед в ступе, толкачом подпирается, под ним ковета на семь саженей лита, и просит милостыни. Сученко дает ему булку; он не за булку, а за него, крючком да в ступу — ступа и разбилась. Иван Сученко ухватил деда за́ голову, притащил до вербового пня, расколол пень надвое да всадил дедову бороду в расщелину, а сам — в горницу. Вот едут его братья, меж собой разговаривают. Что, братцы, вам ничего не случилось? — спрашивает Царенко. — А у меня так рубаха совсем к телу присохла!» — «Ну, и нам досталось! До спины доторкнуться нельзя. Проклятый дед! Верно, он и Сученку содрал». Приехали домой: «А что, Сученко Иван, никого у тебя не было?» — «Был один нахаба[645], так я ему по-своему задал!» — «Что ж ты ему сделал?» — «Пень расколол да бороду всадил». — «Пойдем посмотрим!» Пришли на деда смотреть, а его и след простыл! Как попал он в тиски, начал биться, рваться и таки выворотил весь пень с корнем и унес с собой на тот свет; а с того света он приходил до своего дома под золотою крышею.

Братья пошли по его следам, шли-шли — стоит гора: в той горе ляда[646]; взяли ее отворили, привязали до каната камень и опустили в нору; как достали камнем дно, вытянули его назад и привязали до каната Ивана Сученка. Говорит Сученко: «Через три дня как встряхну канат — сейчас меня вытягайте!» Вот опустили его на тот свет. Он вспомнил про царевен, что́ покрали на тот свет три змия: «Пойду их шукать!»[647]

Шел-шел — стоит двухэтажный дом; вышла оттуда девка. «Чего, русский человек, коло нашего двора ходишь?» — «А ты что за спрос? Дай-ка мне наперед воды — глаза промыть, накорми меня, напой, да тогда и спрашивай». Она принесла ему воды, накормила, напоила и повела к царевне. «Здравствуй, прекрасная царевна!» — «Здравствуй, добрый молодец! Чего сюда зашел?» — «За тобою; хочу с твоим мужем воевать». — «Ох, не отымешь ты меня! Мой муж дюже сильный, с шестью головами!» — «Я и с одною, да буду воевать, как мне бог поможет!» Царевна его за двери спрятала — аж летит змий. «Фу, русска кость воня́!» — «Ты, душечка, на Руси летал, русской кости напахал!»[648] — говорит царевна, подает ему ужинать, а сама тяжело вздохнула. «Чего, голубка, так тяжело вздыхаешь?» — «Как мне не вздыхать! Четвертый год за тобою, не видела ни отца, ни матери. Ну что, если бы кто-нибудь из моих родных да сюда пришел, что б ты ему сделал?» — «Что сделал? Пил да гулял бы с ним». На те речи выходит из-за дверей Иван Сученко. «А Сученко! Здравствуй; зачем пришел: биться или мириться?» — «Давай биться! Дми[649] точок!»[650] Змий дунул — у него стал чугунный точок с серебряными пругами, а Сученко дунул — у него серебряный с золотыми пругами. Ударил он змия раз и убил до смерти, в пепел перепалил, на ветер перепустил; царевна дала ему кольцо, он взял и пошел дальше.

Шел-шел — опять двухэтажный дом; вышла ему навстречу девка и спрашивает: «Чего ты, русский человек, коло нашего двора ходишь?» — «А ты что за спрос? Дай наперед мне воды — глаза промыть, накорми, напои, да тогда и спрашивай!» Вот она принесла ему воды, накормила его, напоила и к царевне проводила. «Чего ты пришел?» — говорит царевна. «За тобою; хочу с твоим мужем воевать». — «Куда тебе воевать с моим мужем! Мой муж дюже сильный, с девятью головами!» — «Я и с одною, да буду с ним воевать, как мне бог поможет!» Царевна спрятала гостя за двери — аж летит змий. «Фу, как русска кость воня́!» — «Это ты по Руси летал, русской кости напахал!» — говорит царевна, стала подавать ужинать и тяжело вздохнула. «Чего ты, душечка, вздыхаешь?» — «Как мне не вздыхать, когда я ни отца, ни матери не вижу. Что б ты сделал, если бы кто-нибудь из моих родных сюда пришел?» — «Пил да гулял бы с ним». Иван Сученко выходит из-за дверей. «А, Сученко! Здравствуй, — говорит змий. — Чего ты пришел сюда: биться или мириться?» — «Станем биться! Дми точок!» Змий дунул — у него стал чугунный точок с серебряными пругами[651], а Иван Сученко дунул — у него серебряный с золотыми пругами; ударил он змия и убил до смерти, в пепел перепалил, на ветер перепустил. Царевна ему дала кольцо; он взял и пошел дальше.

Шел-шел — опять такой же дом с двумя этажами. Вышла навстречу девка: «Чего, русский человек, коло нашего двора ходишь?» — «Ты прежде воды дай — глаза промыть, накорми, напои, да тогда и спрашивай!» Она принесла ему воды, накормила, напоила и к царевне проводила. «Здравствуй, Иван Сученко! Чего ты пришел?» — «За тобою; хочу тебя у змия отнять». — «Куда тебе отнять! Мой муж дюже сильный, с двенадцатью головами!» — «Я и с одною, а его повоюю, коли бог поможет!» Входит в горницу, а там двенадцатиглавый змий дрыхнет[652]: как змий вздохнет, так весь потолок ходоном[653] заходит! А его сорокапудовая булава в кутку[654] стоит. Иван Сученко свою булаву в куток поставил, а змиеву взял; размахнулся, как ударит змия — пошел гул по всему двору! С дому крышу сорвало! Убил Иван Сученко двенадцатиглавого змия, в пепел перепалил, на ветер перепустил. Царевна дает ему кольцо и говорит: «Будем со мною жить!» А он зовет ее с собою. «Как же я свое богатство брошу?» Взяла все свое богатство, в золотое яйцо своротила и отдала Ивану Сученку; он положил то яйцо в карман и вместе с нею пошел назад до ее сестер. Подстаршая царевна своротила свое богатство в серебряное яйцо, а самая меньшая — в медное, и ему ж отдали.

Приходят они вчетвером до норы; Иван Сученко привязал меньшую царевну и встряхнул канат. «Как тебя, — говорит, — вытянут наверх, то покличь: Царенко! Он отзовется: га! А ты скажи: я твоя!» После привязал другую царевну и опять встряхнул канат, чтоб наверх тянули: «Как тебя вытянут, то покличь: Поваренко! Он отзовется: га! А ты скажи: я твоя!» Стал третью царевну до каната привязывать и говорит ей: «Как тебя вытянут, ты молчи — моя будешь!» Вытянули эту царевну, она молчит; вот Белый Полянин рассердился и, как стали тянуть Ивана Сученко, взял да и перерезал канат.

Сученко упал, приподнялся и пошел до старого деда. Дед его пытает: «Чего ты пришел?» — «Биться!» Начали воевать; бились-бились, устали и бросились до воды. Дед ошибся, дал Сученку сильной воды напиться, а сам простой выпил. Стал Иван Сученко осиливать; дед ему и говорит: «Не добивай меня! Возьми себе в погребе кремень, кресало да трех сортов шерсть — в беде пригодится». Иван Сученко взял кремень, кресало и трех сортов шерсть; вырубил огонь и припалил серую шерсть — бежит до него серый конь, из-под копыт шматья[655] летят, изо рта пар пышет, из ушей дым столбом. «Много ль нужно времени, пока ты меня на тот свет вынесешь?» — «А столько, сколько нужно людям, чтоб обед наварить!» Сученко припалил вороную шерсть — бежит вороной конь, из-под копыт шматья летят, изо рта пар пышет, из ушей дым валит. «Скоро ль ты меня на тот свет вынесешь?» — «Люди пообедать не успеют!» Припалил рыжую шерсть — бежит рыжий конь, из-под копыт шматья летят, изо рта пар пышет, из ушей дым валит. «Скоро ль ты меня на тот свет вынесешь?» — «Плюнуть не успеешь!» Сел на того коня и очутился на своей земле.

Приходит до золотаря. «Я, — говорит, — буду твоим помощником!» Меньшая царевна приказывает золотарю: «Сделай мне к свадьбе золотой перстень!» Он взялся за ту работу, а Иван Сученко говорит: «Постой, я тебе перстень сделаю, а ты мне мешок орехов дай». Золотарь принес ему мешок орехов; Иван Сученко орехи поел, золото молотком разбил, вынул царевнино колечко, вычистил и отдал хозяину. Царевна приходит в субботу за кольцом; глянула: «Ах, какое прекрасное колечко! Я такое отдала Ивану Сученку, да его нет на этом свете!» И просит золотаря к себе на свадьбу. На другой день золотарь пошел на свадьбу, а Иван Сученко дома остался, припалил серую шерсть — бежит до него серый конь. «Чего ты меня требуешь?» — «Надо на весильном[656] доме трубу сорвать!» — «Садись на меня, заглянь в левое ухо, выглянь в правое!» Он заглянул в левое ухо, а в правое выглянул — и стал такой молодец, что ни в сказке сказать, ни пером написать. Поскакал и снял трубу с дома; тут все закричали, перепугались, свадьба разъехалась.

Другая царевна принесла золото, просит кольцо сделать. Иван Сученко говорит золотарю: «Дай мне два мешка орехов, я тебе кольцо сделаю». — «Ну что ж? Сделай». Сученко орехи поел, золото молотком разбил, вынул царевнино кольцо, вычистил и отдал. Царевна увидала кольцо: «Ах, какое славное! Я точно такое отдала Ивану Сученку, да его теперь нет на этом свете!» Взяла кольцо и зовет золотаря на свадьбу. Тот пошел на свадьбу, а Иван Сученко припалил вороную шерсть — бежит вороной конь. «Чего ты от меня требуешь?» — «Надо сорвать с весильного дома крышу». — «Сядь на меня; в левое ухо заглянь, в правое выглянь!» Он заглянул в левое ухо, выглянул в правое — стал молодец молодцом! Конь понес его так шибко, что сорвал с дома крышу; все закричали, принялись стрелять в коня, только не попали; свадьба опять разъехалась.

Вот и старшая царевна просит, чтобы ей колечко сделали. «Не хотела я, — говорит, — за Белого Полянина замуж идти, да, видно, бог так судил!» Иван Сученко говорит золотарю: «Дай мне три мешка орехов, я тебе кольцо сделаю». Опять орехи поел, золото молотком разбил, вынул царевнино кольцо, вычистил и отдал. В субботу приходит царевна за кольцом, глянула: «Ах, какое славное колечко! Боже мой! Где ты достал этот перстень? Я точно такой отдала тому, кого любила». И просит золотаря: «Приходи завтра на свадьбу ко мне!»

На другой день золотарь пошел на свадьбу, а Иван Сученко дома остался, припалил рыжую шерстину — бежит рыжий конь. «Чего ты от меня требуешь?» — «Неси меня как хочешь, только бы нам вперед ехать — потолок на весильном доме сорвать, а назад ехать — Белого Полянина за чуб взять!» — «Сядь на меня, в левое ухо заглянь, в правое выглянь!» Понес его рыжий конь шибко-шибко. Туда едучи — Сученко потолок с дома снял, а назад едучи — ухватил Белого Полянина за чуб, поднялся высоко вверх и бросил его наземь: Белый Полянин на кусочки разбился. А Иван Сученко опустился вниз, обнялся, поцеловался с своею невестою; Иван-царевич и Поваренко ему обрадовались; все они обвенчались на прекрасных царевнах и стали жить вместе богато и счастливо.

Зорька. Вечорка и Полуночка

№140[657]

В некоем государстве жил-был король; у него было три дочери красоты неописанной. Король берег их пуще глаза своего, устроил подземные палаты и посадил их туда, словно птичек в клетку, чтобы ни буйные ветры на них не повеяли, ни красно солнышко лучом не опалило. Раз как-то вычитали королевны в одной книге, что есть чудный белый свет, и когда пришел король навестить их, они тотчас начали его со слезами упрашивать: «Государь ты наш батюшка! Выпусти нас на белый свет посмотреть, в зелено́м саду погулять». Король принялся было их отговаривать. — куда! — и слышать не хотят; чем больше отказывает, тем они пуще к нему пристают. Нечего делать, согласился король на их неотступную просьбу.

Вот прекрасные королевны вышли в сад погулять, увидали красное солнышко, и деревья, и цветы, и несказанно возрадовались, что им волен белый свет; бегают по́ саду — забавляются, всякою травкою любуются, как вдруг подхватило их буйным вихрем и унесло высоко-далеко — неведомо куда. Мамки и няньки всполошилися, побежали к королю докладывать; король тотчас разослал во все стороны своих верных слуг: кто на след нападет, тому посулил большую награду пожаловать. Слуги ездили-ездили, ничего не проведали, с чем поехали — с тем и назад воротились. Король созвал свой большой совет, стал у думных бояр спрашивать, не возьмется ли кто разыскать его дочерей? Кто это дело сделает, за того любую королевну замуж отдаст и богатым приданым на всю жизнь наделит. Раз спросил — бояре молчат, в другой — не отзываются, в третий — никто ни полслова! Залился король горючими слезами: «Видно, нет у меня ни друзей, ни заступников!» — и велел по всему государству клич кликать: не выищется ли кто на такое дело из простых людей?

А в то самое время жила-была в одной деревне бедная вдова, и было у нее трое сынов — сильномогучих богатырей; все они родились в одну ночь: старший с вечера, середний в полночь, а меньшой на ранней утренней зоре, и назвали их по тому: Вечорка, Полуночка и Зорька. Как дошел до них королевский клич, они тотчас взяли у матери благословение, собрались в путь и поехали в столичный град. Приехали к королю, поклонились ему низко и молвили: «Многолетно здравствуй, государь! Мы пришли к тебе не пир пировать, службу служить; позволь нам поехать, твоих королевен разыскать». — «Исполать вам, добрые мо́лодцы! Как вас по имени зовут?» — «Мы — три брата родные: Зорька, Вечорка и Полуночка». — «Чем же вас на дорогу пожаловать?» — «Нам, государь, ничего не надобно; не оставь только нашей матушки, призри ее в бедности да в старости». Король взял старуху, поместил во дворец и велел кормить ее и поить со своего стола, одевать-обувать из своих кладовых.

Отправились добрые мо́лодцы в путь-дорогу; едут месяц, и другой, и третий, и заехали в широкую пустынную степь. За той степью дремучий лес, а у самого лесу стоит избушка; постучались в окошко — нет отзыва, вошли в двери — а в избушке нет никого. «Ну, братцы, останемся здесь на время, отдохнем с дороги». Разделись, помолились богу и легли спать. Наутро меньшой брат Зорька говорит старшему брату Вечорке: «Мы двое на охоту пойдем, а ты оставайся дома да приготовь нам обедать». Старший брат согласился; возле той избушки был хлевец полон овец; вот он, долго не думая, взял что ни есть лучшего барана, зарезал, вычистил и зажарил к обеду. Приготовил все как надобно и лег на лавочку отдохнуть.

Вдруг застучало, загремело — отворилась дверь и вошел старичок сам с ноготок, борода с локоток, глянул сердито и закричал на Вечорку: «Как смел в моем доме хозяйничать, как смел моего барана зарезать?» Отвечает Вечорка: «Прежде вырасти, а то тебя от земли не видать! Вот возьму щей ложку да хлеба крошку — все глаза заплесну!» Старичок с ноготок еще пуще озлобился: «Я мал, да удал!» Схватил горбушку хлеба и давай его в голову бить, до полусмерти прибил, чуть-чуть живого оставил и бросил под лавку; потом съел зажаренного барана и ушел в лес. Вечорка обвязал голову тряпицею, лежит да охает. Воротились братья, спрашивают: «Что с тобой подеялось?» — «Эх, братцы, затопил я печку, да от великого жару разболелась у меня головушка — весь день как шальной провалялся, не мог ни варить, ни жарить!»

На другой день Зорька с Вечоркою на охоту пошли, а Полуночку дома оставили: пусть-де обед приготовит. Полуночка развел огонь, выбрал самого жирного барана, зарезал его, поставил в печь; управился и лег на лавку. Вдруг застучало, загремело — вошел старичок сам с ноготок, борода с локоток и давай его бить-колотить; чуть-чуть совсем не ухлопал! Съел жареного барана и ушел в лес. Полуночка завязал платком голову, лежит под лавкою и охает. Воротились братья: «Что с тобой?» — спрашивает Зорька. «Угорел, братцы! Всю головушку разломило, и обеда вам не готовил».

На третий день старшие братья на охоту пошли, а Зорька дома остался; выбрал что ни есть лучшего барана, зарезал, вычистил и зажарил. Управился и лег на лавочку. Вдруг застучало, загремело — идет во двор старичок сам с ноготок, борода с локоток, на голове целый стог сена тащит, а в руках большой чан воды несет; поставил чан с водою, раскидал сено по двору и принялся овец считать. Видит — опять не хватает одного барана, рассердился, побежал в избушку, бросился на Зорьку и крепко ударил его в голову. Зорька вскочил, ухватил старичка за длинную бороду и ну таскать вповолочку во все стороны; таскает да приговаривает: «Не узнав броду, не суйся в воду!»

Взмолился старичок сам с ноготок, борода с локоток: «Смилуйся, сильномогучий богатырь! Не предавай меня смерти, отпусти душу на покаяние». Зорька вытащил его на двор, подвел к дубовому столбу и в тот столб забил ему бороду большим железным клином; после воротился в и́збу, сидит да братьев дожидается. Пришли братья с охоты и дивуются, что он цел-невредим. Зорька усмехается и говорит: «Пойдемте-ка, братцы, ведь я ваш угар поймал, к столбу привязал». Выходят на двор, смотрят — старичок с ноготок давно убежал, только половина бороды на столбе мотается; а где он бежал, тут кровь лилась.

По тому следу добрались братья до глубокого провала. Зорька пошел в лес, надрал лыков, свил веревку и велел спустить себя под землю. Вечорка и Полуночка спустили его под землю. Очутился он на том свете, отвязался от цепи и пошел куда глаза глядят. Шел-шел — стоит медный дворец; он во дворец, встречает его младшая королевна — краше цвета алого, белей снегу белого, и ласково спрашивает: «Как зашел сюда, добрый мо́лодец, по воле аль по неволе?» — «Твой родитель послал вас, королевен, разыскивать». Она тотчас посадила его за стол, накормила-напоила и дает ему пузырек с сильной водою: «Испей-ка этой водицы, у тебя силы прибавится». Зорька выпил тот пузырек и почуял в себе мощь великую. «Теперь, — думает, — хоть кого осилю!»

Тут поднялся буйный ветер, королевна испугалась: «Сейчас, — говорит, — мой змей прилетит!» — взяла его за руку и схоронила в другой комнате. Прилетел трехглавый змей, ударился о сырую землю, обернулся молодцем и закричал: «А! Русским духом пахнет... кто у тебя в гостях?» — «Кому у меня быть? Ты по Руси летал, там русского духу набрался — оттого и здесь тебе чудится». Змей запросил есть и пить; королевна принесла ему разных кушаньев и напитков, а в те напитки подсыпала сонного зелья. Змей наелся-напился, стало его в сон бросать; он заставил королевну искать у себя в головах, лег к ней на колени и заснул крепким сном. Королевна вызвала Зорьку; тот вышел, размахнул мечом и отрубил змею все три головы; потом разложил костер, сжег змея поганого и пустил пепел по чистому полю.

«Теперь прощай, королевна! Пойду искать твоих сестер, а как найду — за тобой ворочусь», — сказал Зорька и пошел в дорогу; шел-шел — видит серебряный дворец, в том дворце жила середняя королевна. Зорька убил тут шестиглавого змея и пошел дальше. Долго ли, коротко ли — добрался он до золотого дворца, в том дворце жила старшая королевна; он убил двенадцатиглавого змея и освободил ее от заключения. Королевна возрадовалась, стала домой собираться, вышла на широкий двор, махнула красным платочком — золотое царство в яичко скаталось; взяла то яичко, положила в карман и пошла с Зорькою-богатырем за своими сестрицами. Те то же самое сделали: скатали свои царства в яички, забрали с собой и отправились к провалу. Вечорка и Полуночка вытащили своего брата и трех королевен на белый свет. Приезжают они все вместе в свое государство; королевны покатили в чистом поле своими яичками — и тотчас явились три царства: медное, серебряное и золотое. Король так обрадовался, что и рассказать нельзя; тотчас же обвенчал Зорьку, Вечорку и Полуночку на своих дочерях, а по смерти сделал Зорьку своим наследником.

Медведко, Усыня, Горыня и Дубыня-богатыри

№141[658]

В некотором царстве, в некотором государстве жил-был старик со старухою; детей у них не было. Говорит раз старик: «Старуха, поди купи репку — за обедом съедим». Старуха пошла, купила две репки; одну кое-как изгрызли, а другую в печь положили, чтобы распарилась. Погодя немного слышат — что-то в печи кричит: «Бабушка, откутай; тут жарко!» Старуха открыла заслонку, а в печи лежит живая девочка. «Что там такое?» — спрашивает старик. «Ах, старик! Господь дал нам девочку». И старик и старуха крепко обрадовались и назвали эту девочку Репкою.

Вот Репка росла, росла и выросла большая. В одно время приходят деревенские девки и просят: «Бабушка, отпусти с нами Репку в лес за ягодами». — «Не пущу, к...ны дети! Вы ее в лесу покинете». — «Нет, бабушка, ни за́ что не кинем». Старуха отпустила Репку. Собрались девки, пошли за ягодами и зашли в такой дремучий лес, что зги не видать. Глядь — стоит в лесу избушка, вошли в избушку, а там на столбе медведь сидит. «Здравствуйте, красные девицы! — сказал медведь. — Я вас давно жду». Посадил их за стол, наклал им каши и говорит: «Кушайте, хорошие-пригожие! Которая есть не будет, тоё замуж возьму». Все девки кашу едят, одна Репка не ест. Медведь отпустил девок домой, а Репку у себя оставил; притащил сани, прицепил к потолку, лег в эти сани и заставил себя качать. Репка стала качать, стала приговаривать: «Бай-бай, старый хрен!» — «Не так! — говорит медведь. — Сказывай: бай-бай, милый друг!» Нечего делать, стала качать да приговаривать: «Бай-бай, милый друг!»

Вот так-то прожил медведь с нею близко года; Репка забрюхатела и думает: как бы выискать случай да уйти домой. Раз медведь пошел на добычу, а ее в избушке оставил и заклал дверь дубовыми пнями. Репка давай выдираться, силилась-силилась, кое-как выдралась и убежала домой. Старик со старухой обрадовались, что она нашлась: живут они месяц, другой и третий; а на четвертый Репка родила сына — половина человечья, половина медвежья; окрестили его и дали имя Ивашко-Медведко. Зачал Ивашко расти не по годам, а по часам; что час, то на вершок выше подается, словно кто его в гору[659] тащит. Стукнуло ему пятнадцать лет, стал он ходить с ребятами на игры и шутить шутки нехорошие: кого ухватит за руку — рука прочь, кого за голову — голова прочь.

Пришли мужики жаловаться, говорят старику: «Как хочешь, земляк, а чтобы сына твоего здесь не было! Нам для его удали не погубить своих деток!» Старик запечалился-закручинился. «Что ты, дедушка, так невесел? — спрашивает Ивашко-Медведко. — Али кто тебя обездолил?» Старик трудно вздохнул: «Ах, внучек! Один ты у меня был кормилец, и то велят тебя из села выслать». — «Ну что ж, дедушка! Это еще не беда; а вот беда, что нет у меня обороны. Поди-ка, сделай мне железную дубинку в двадцать пять пуд». Старик пошел и сделал ему двадцатипятипудовую дубинку. Ивашко простился с дедом, с бабою, взял свою дубинку и пошел куда глаза глядят.

Идет путем-дорогою, пришел к реке шириной в три версты; на берегу стоит человек, спер реку ртом, рыбу ловит усо́м, на языке варит да кушает. «Здравствуй, Усыня-богатырь!» — «Здравствуй, Ивашко-Медведко! Куда идешь?» — «Сам не ведаю: иду куда глаза глядят». — «Возьми и меня с собой». — «Пойдем, брат! Я товарищу рад». Пошли двое и увидали богатыря — захватил тот богатырь целую гору, понес в лог и верстает дорогу. Ивашко удивился: «Вот чудо так чудо! Уж больно силен ты, Горынюшка!» — «Ох, братцы, какая во мне сила? Вот есть на белом свете Ивашко-Медведко, так у того и впрямь сила великая!» — «Да ведь это я!» — «Куда ж ты идешь?» — «А куда глаза глядят». — «Возьми и меня с собой». — «Ну, пойдем; я товарищам рад».