— Тссс! Она спит…
Старуха лежала с закрытыми глазами и тяжело дышала, в груди у нее что-то хрипело.
— Что за жизнь! — причитал бухгалтер. — Удар за ударом, а теперь еще и это…
— С чего бы вдруг? — размышляла его жена. — Еще вчера она была здорова. Обругала привратницу за то, что та пустила в дом чужую собаку…
Старуха открыла глаза, поднялась на постели и звучным голосом произнесла:
— Приветствую вас, мадам Шнабль! Благодарю за визит, мадам Шнабль! Отчего вы так редко показываетесь? Я уж думала, вы никогда не придете…
— Бабушка, — уговаривала ее пани Михелупова, — выпейте чаю. Это промоет вам желудок, и вы снова будете молодцом.
Старуха отворачивает лицо и обиженно бормочет:
— Гусыня вполне могла бы весить добрых семь-восемь кило. Меня никто не спросит. Каждый делает, что вздумается. Много жиру! Слишком много жиру! У вас уходит уйма сала!
— Бредит, — прошептал бухгалтер.
Пани Михелупова положила руку бабушке на лоб.
— Горячий, — сказала она.
— Боже мой, до чего я дожил… — простонал Михелуп.
К вечеру под окнами зафырчал автомобиль. Михелуп вышел встретить доктора.
— Что случилось? Что случилось? — пробасил доктор Гешмай. — Уж не собрались ли вы, бабушка, заболеть? Ну нет, этого мы не допустим… — Он посмотрел в лицо больной и вдруг умолк. Потом вложил старухе под мышку термометр и сел на стул против Михелупа.
С минуту стояла тишина, нарушаемая лишь хриплым дыханием больной.
— Ну, а в остальном как ваши дела? — спросил врач.
— Все так же, — отвечал бухгалтер.
— Куда нынче поедете летом?
— Сам не знаю, — вздохнул бухгалтер.
— Пани Кафкова говорила, что в этом году они скорее всего поедут в Седм Млыну, — вмешалась в разговор жена бухгалтера, — ей сказала пани Тауссигова, что была там в прошлом году. Места, говорит, великолепные. Леса, купанье, прекрасная природа, виды… И платили за все про все тридцать крон. Просто заслушаешься! А куда поедете вы, доктор.
Известный врач приуныл.
— Еще не решил, — глухо произнес он, — наверно, куда-нибудь поеду. Надо набраться сил. Все мне это говорят. — Он вздохнул: — Работы у меня выше головы. Кручусь, как белка в колесе. Даже ночью не дают покоя. Вот и не знаю, смогу ли выбраться…
— Этим летом, — сказал бухгалтер, поглядывая на больную, — мы возьмем бабушку с собой. На природе к ней вернутся и бодрость, и здоровье. Ведь она, бедняжка, совсем не знает радостей. Сколько раз я себя упрекал…
Доктор взглянул на термометр, покрутил головой и сказал:
— Этим летом бабушка никуда не поедет. У нее уже все заботы позади… — Он встал, взял шляпу и вышел в коридор. Михелуп проводил его до машины.
— Что с ней, пан доктор? — взволнованно спросил он.
— Плохи ее дела, — пробасил тот, — воспаление легких.
— Не говорите! — испугался бухгалтер. — А что… она поправится?
Доктор Гешмай пожал плечами.
— Острое воспаление легких в ее возрасте… — пробормотал он, — вы должны быть готовы ко всему. Я думаю, она продержится не более двух дней.
Михелуп заплакал.
— Пан доктор, прошу вас, спасите ее! Что я без нее буду делать?
— Ну-ну… — растроганно проворчал доктор, — уж вы, пожалуйста… я ведь… Наука тут бессильна… Мужайтесь, авось я ошибаюсь… но я не ошибаюсь…
— Бедная бабушка! — всхлипывал бухгалтер.
— Если что — позвоните, хоть ночью, я немедленно приеду, — сказал доктор и уселся в машину.
Когда бухгалтер вернулся к больной, жена встретила его вопросительным взглядом. Увидела его расстроенное лицо и все поняла. Нос у нее покраснел, по щекам покатились слезы.
Они сидели друг против друга, погрузившись в горестные мысли. Так, значит, бабушка их покидает…
— Наверно, простудилась во время прогулки, — прошептала жена.
Бухгалтер скорбно покивал. Разумеется, и в этом горе виноват мотоцикл, недруг их семьи. Не будь его, старушка была бы здорова и ее крик разносился бы по дому. Все осталось бы по-старому, и общность членов семьи ничем не была бы нарушена. Злая судьба воплотилась в этой коварной машине.
