— Лаврушка, — закричал он картавя на р, громко и сердито. — Ну, снимай, болван!
— Да я и так снимаю, — отвечал голос Лаврушки.
— А! ты уж встал, — сказал Денисов, входя в комнату.
— Давно, — сказал Ростов, — я уже за сеном сходил и фрейлен Матильду видел.
— Вот как! А я продулся, брат, вчера, как сукин сын! — закричал Денисов. — Такого несчастия! такого несчастия!... Как ты уехал, так и пошло. Эй, чаю!
Денисов, сморщившись, как бы улыбаясь и выказывая свои короткие крепкие зубы, начал обеими руками с короткими пальцами лохматить, как лес, взбитые черные, густые волосы.
— Чорт меня дернул пойти к этой крысе (прозвище офицера), — растирая себе обеими руками лоб и лицо, говорил он. — Можешь себе представить, ни одной карты, ни одной, ни одной карты не дал.
Денисов взял подаваемую ему закуренную трубку, сжал в кулак, и, рассыпая огонь, ударил ею по полу, продолжая кричать.
— Семпель даст, пароль бьет; семпель даст, пароль бьет.
Он рассыпал огонь, разбил трубку и бросил ее. Потом помолчал и вдруг своими блестящими черными глазами весело взглянул на Ростова.
— Хоть бы женщины были. А то тут, кроме как пить, делать нечего. Хоть бы драться скорей...
— Эй, кто там? — обратился он к двери, заслышав остановившиеся шаги толстых сапог с бряцанием шпор и почтительное покашливанье.
— Вахмистр! — сказал Лаврушка.
Денисов сморщился еще больше.
— Скверно, — проговорил он, бросая кошелек с несколькими золотыми. — Ростов, сочти, голубчик, сколько там осталось, да сунь кошелек под подушку, — сказал он и вышел к вахмистру.
Ростов взял деньги и, машинально, откладывая и ровняя кучками старые и новые золотые, стал считать их.
— А! Телянин! Здорово! Вздули меня вчера, — послышался голос Денисова из другой комнаты.
— У кого? У Быкова, у крысы?... Я знал, — сказал другой тоненький голос, и вслед за тем в комнату вошел поручик Телянин, маленький офицер того же эскадрона.
Ростов кинул под подушку кошелек и пожал протянутую ему маленькую влажную руку. Телянин был перед походом за что-то переведен из гвардии. Он держал себя очень хорошо в полку; но его не любили, и в особенности Ростов не мог ни преодолеть, ни скрывать своего беспричинного отвращения к этому офицеру.
— Ну, что̀, молодой кавалерист, как вам мой Грачик служит? — спросил он. (Грачик была верховая лошадь, подъездок, проданная Теляниным Ростову.)
Поручик никогда не смотрел в глаза человеку, с кем говорил; глаза его постоянно перебегали с одного предмета на другой.
— Я видел, вы нынче проехали...
— Да ничего, конь добрый, — отвечал Ростов, несмотря на то, что лошадь эта, купленная им за 700 рублей, не стоила и половины этой цены. — Припадать стала на левую переднюю... — прибавил он.
— Треснуло копыто! Это ничего. Я вас научу, покажу, заклепку какую положить.
— Да, покажите пожалуйста, — сказал Ростов.
— Покажу, покажу, это не секрет. А за лошадь благодарить будете.
— Так я велю привести лошадь, — сказал Ростов, желая избавиться от Телянина, и вышел, чтобы велеть привести лошадь.
В сенях Денисов, с трубкой; скорчившись на пороге, сидел перед вахмистром, который что-то докладывал. Увидав Ростова, Денисов сморщился и, указывая через плечо большим пальцем в комнату, в которой сидел Телянин, поморщился и с отвращением тряхнулся.
— Ох, не люблю молодца, — сказал он, не стесняясь присутствием вахмистра.
Ростов пожал плечами, как будто говоря: «И я тоже, да что́ ж делать!» и, распорядившись, вернулся к Телянину.
Телянин сидел всё в той же ленивой позе, в которой его оставил Ростов, потирая маленькие белые руки.
«Бывают же такие противные лица», подумал Ростов, входя в комнату.
— Что же, велели привести лошадь? — сказал Телянин, вставая и небрежно оглядываясь.
— Велел.
— Да пойдемте сами. Я ведь зашел только спросить Денисова о вчерашнем приказе. Получили, Денисов?
— Нет еще. А вы куда?
— Вот хочу молодого человека научить, как ковать лошадь, — сказал Телянин.
Они вышли на крыльцо и в конюшню. Поручик показал, как делать заклепку, и ушел к себе.
Когда Ростов вернулся, на столе стояла бутылка с водкой и лежала колбаса. Денисов сидел перед столом и трещал пером по бумаге. Он мрачно посмотрел в лицо Ростову.
— Ей пишу, — сказал он.
