— В таком случае твое счастье, что ты не живешь больше под моей крышей, — сказала Мелани холодным, как лед, тоном.
Индия вскочила, впалые щеки ее залила яркая краска.
— Мелани, ты… ты же моя невестка… не станешь же ты ссориться со мной из-за этой беспутной…
— Скарлетт тоже моя невестка, — сказала Мелани, глядя в упор на Индию, точно они были чужими друг другу. — И она мне дороже родной сестры. Если ты забыла о том, скольким я ей обязана, то я не забыла. Она пробыла со мной всю осаду, хотя могла уехать домой — даже тетя Питти, и та сбежала в Мэйкон. Она помогла мне родить, когда янки были у самой Атланты, и взвалила на себя такую обузу — повезла нас с Бо в Тару, хотя могла оставить меня в больнице на милость янки. Она ухаживала за мной и кормила меня, а сама едва держалась на ногах от усталости и недоедания. В Таре мне дали лучший матрац, потому что я была больная и слабая. А когда я смогла ходить, мне дали единственную целую пару туфель. Ты, Индия, возможно, забыла все, что она сделала для меня, но я не могу этого забыть. А когда Эшли вернулся больной, несчастный, без крова над головой, без денег в кармане, она приняла его в свой дом, как сестра. А когда мы думали, что придется уехать на Север, и у нас сердце разрывалось при мысли, что мы расстанемся с Джорджией, Скарлетт вмешалась и поставила Эшли управлять лесопилкой. А капитан Батлер спас Эшли жизнь исключительно по доброте. И конечно же, у Эшли нет никаких к нему претензий! Я благодарна, благодарна и Скарлетт и капитану Батлеру. Что же до тебя, Индия!.. Как ты можешь забыть то, что Скарлетт сделала для меня и для Эшли?! Как ты можешь так мало ценить жизнь брата, чтобы порочить человека, который его спас?! Да встань ты на колени перед капитаном Батлером и Скарлетт — даже этого было бы недостаточно.
— Ну, вот что, Мелли, — решительно вмешалась миссис Мерриуэзер, к которой вернулось самообладание, — не надо так говорить с Индией.
— Я ведь слышала и то, что вы говорили про Скарлетт, — воскликнула Мелани, поворачиваясь к дородной пожилой даме словно дуэлянт, который, вытащив клинок из распростертого тела противника, яростно набрасывается на другого. — И вы тоже, миссис Элсинг. Как вы относитесь к Скарлетт в глубине ваших мелких душонок, мне безразлично, это меня не касается. Но то, что вы говорите о ней в моем доме или в моем присутствии, это уже меня касается. Вот только как вы можете хотя бы думать такие гадости, а тем более их говорить? Неужели вы так мало цените своих мужчин, что хотели бы видеть их мертвыми, а не живыми? Неужели у вас нет ни капли благодарности к человеку, который спас их, причем спас, рискуя собственной жизнью? Ведь янки легко могли заподозрить, что он — член ку-клукс-клана, если бы вся правда вышла наружу! Они могли бы повесить его. И тем не менее он пошел на риск ради ваших мужчин. Ради вашего свекра, миссис Мерриуэзер, и вашего зятя, и ваших двух племянников в придачу. И ради вашего брата, миссис Боннелл, и ради вашего сына и вашего зятя, миссис Элсинг. Неблагодарные — вот вы кто! И я требую, чтобы все вы извинились.
Миссис Элсинг вскочила на ноги и, крепко сжав губы, принялась засовывать шитье в корзиночку.
— Если бы кто-нибудь когда-нибудь сказал мне, что ты сможешь быть такой невоспитанной, Мелли… Нет, я не стану перед тобой извиняться. Индия права. Скарлетт — легкомысленная, беспутная женщина. Я не могу забыть, как она вела себя во время войны. И не могу забыть, как она повела себя точно последняя голодранка, когда у нее завелось немного денег…
— Вы не можете забыть, — перебила ее Мелани, крепко прижав кулачки к бокам, — что она выставила Хью, потому что у него не хватало ума управлять лесопилкой.
— Мелли! — хором взмолились дамы.
Миссис Элсинг вскинула голову и направилась к выходу. Уже взявшись за ручку парадной двери, она остановилась и обернулась.
— Мелли, — сказала она, и голос ее потеплел, — деточка, ты разбиваешь мне сердце. Я ведь была лучшей подругой твоей мамы и помогала доктору Миду принимать тебя, и я любила тебя, точно собственное дитя. Если бы речь шла о чем-то важном, было бы не так тяжело выслушивать все это от тебя. Но когда речь идет о такой женщине, как Скарлетт О'Хара, которая способна сделать и тебе гадость, как и любой из нас…
Слезы вновь выступили на глазах Мелани при первых же словах миссис Элсинг, но к концу ее тирады лицо Мелани стало жестким.
— Я хочу, чтобы вы все знали, — сказала она, — та из вас, кто не пойдет с визитом к Скарлетт, может никогда, никогда больше не приходить ко мне.
Раздался гул голосов, и дамы в смятении поднялись. Миссис Элсинг швырнула на пол корзиночку с шитьем и вернулась в гостиную, ее фальшивая челка съехала набок.
— Я не могу с этим примириться! — воскликнула она. — Не могу! Ты не в своем уме, Мелли: по-моему, ты сама не знаешь, что говоришь. Ты по-прежнему останешься моим другом, а я по-прежнему останусь твоим. Я не допущу, чтобы мы из-за этого поссорились.
Она расплакалась, и Мелани неожиданно очутилась в ее объятиях — она тоже плакала, но и всхлипывая, продолжала твердить, что не откажется ни от одного своего слова. Еще две-три дамы разрыдались, и миссис Мерриуэзер, громко сморкаясь в платок, принялась целовать миссис Элсинг и Мелани. Тетя Питти, в ужасе наблюдавшая за всем этим, вдруг опустилась на пол, и на сей раз — что случалось с ней нечасто — действительно лишилась чувств. Среди этих слез, суматохи, поцелуев, поисков нюхательных солей и коньяка лишь у одной женщины лицо оставалось бесстрастным, лишь у одной были сухие глаза. Индия Уилкс вышла из дома, не замеченная никем.
Дедушка Мерриуэзер, встретившись несколькими часами позже с дядей Генри Гамильтоном в салуне «Наша славная девчонка», рассказал со слов миссис Мерриуэзер о том, что произошло утром. Поведал он об этом с превеликим удовольствием, ибо был в восторге от того, что у кого-то хватило мужества осадить его грозную сноху. Ему самому мужества на это никогда, конечно, не хватало.
— Ну и что же эта свора идиоток наконец решила? — раздраженно осведомился дядя Генри.
— Я, право, не знаю, — сказал дедушка, — но похоже, что Мелли в этом забеге шутя одержала победу. Могу поклясться, все они нанесут визит Скарлетт — хотя бы раз. Люди очень высоко ставят вашу племянницу, Генри.
— Мелли — дурочка, а дамы правы. Скарлетт — ловкая штучка, и я просто не понимаю, зачем Чарли понадобилось в свое время жениться на ней, — мрачно заметил дядя Генри. — Но и Мелли по-своему права. Приличия требуют, чтобы все, кого спас капитан Батлер, нанесли ему визит. Если на то пошло, я лично ничего против Батлера не имею. Он достойно вел себя в ту ночь, спасая наши шкуры. А вот Скарлетт сидит у меня как заноза под хвостом. Слишком она шустра — ей же от этого только хуже. Но с визитом мне пойти к ней придется. Стала Скарлетт подлипалой или не стала, а она как-никак моя родственница. И пойду я к ним сегодня же.
— И я пойду с вами. Генри. Долли, пронюхай она об этом, пришлось бы, наверно, связать. Подождите, вот только пропущу еще стаканчик.
— Нет, пить мы будем у капитана Батлера. Что ни говорите, у него хорошего вина всегда вдоволь.
Ретт сказал, что «старая гвардия» никогда не сдастся, и был прав. Он понимал, что никакого значения этим нескольким визитам придавать нельзя, как понимал и то, почему они были нанесены. Хотя родственники мужчин, участвовавших в том злополучном налете ку-клукс-клана, и пришли к ним первые с визитом, но больше почти не появлялись. И к себе Ретта Батлера не приглашали.
Ретт заметил, что они и вовсе бы не пришли, если бы не боялись Мелани. Скарлетт понятия не имела, откуда у него возникла такая мысль, но она тотчас с презрением ее отвергла. Ну, какое влияние могла иметь Мелани на таких людей, как миссис Элсинг и миссис Мерриуэзер? То, что они больше не заходили, мало волновало ее, — собственно, их отсутствия она почти не замечала, поскольку в номере у нее полно было гостей другого рода. «Пришлые» — называли в Атланте таких людей, а то употребляли и менее вежливое словцо.
А в отеле «Нейшнл» нашло себе пристанище немало «пришлых», которые, как и Ретт со Скарлетт, жили там в ожидании, пока будут выстроены их дома. Это были веселые богатые люди, очень похожие на новоорлеанских друзей Ретта, — элегантно одетые, легко сорящие деньгами, не слишком распространяющиеся о своем прошлом. Все мужчины были республиканцами и «находились в Атланте по делам, которые вели с правительством штата». Что это были за дела, Скарлетт не знала и не трудилась узнавать.
Правда, Ретт мог бы со всею достоверностью рассказать ей, что эти люди занимались тем же, что и канюки, обгладывающие падаль. Они издали чуют смерть и безошибочно находят то место, где можно нажраться до отвала. А в правительстве Джорджии, по сути дела, уже не осталось коренных жителей, штат был совершенно беспомощен, и авантюристы стаями слетались сюда.
Жены приятелей Ретта из подлипал и «саквояжников» гуртом валили к Скарлетт, как и «пришлые», с которыми она познакомилась, когда продавала лес для их новых домов. Ретт сказал, что если она может вести с этими людьми дела, то должна принимать их, а однажды приняв их, она поняла, что с ними весело. Они были хорошо одеты и никогда не говорили о войне иди о тяжелых временах, а беседовали лишь о модах, скандалах и висте. Скарлетт никогда раньше не играла в карты и, научившись за короткое время хорошо играть, с увлечением предалась висту.
В номере у нее всегда собиралась компания игроков. Но она редко бывала у себя в эти дни, ибо была слишком занята строительством дома и не могла уделять время гостям. Сейчас ее не слишком занимало, есть у нее визитеры или нет. Ей хотелось отложить все светские развлечения до той поры, когда будет закончен дом и она сможет предстать перед обществом в роли хозяйки самого большого особняка в Атланте, где будут устраиваться изысканнейшие приемы.
Долгими жаркими днями следила она за тем, как растет ее красный кирпичный дом под крышей из серой дранки — дом, возвышавшийся надо всеми домами на Персиковой улице. Забыв о лавке и о лесопилках, она проводила все время на участке — препиралась с плотниками, спорила со штукатурами, изводила подрядчика. Глядя на то, как быстро поднимаются стены, она с удовлетворением думала о том, что когда дом будет закончен, он станет самым большим и самым красивым в городе. Даже более внушительным, чем соседний особняк Джеймса, который только что купили для официальной резиденции губернатора Баллока.
Особняк губернатора мог гордиться своими кружевными перилами и карнизами, но все это в подметки не годилось затейливому орнаменту на доме Скарлетт. У губернатора была бальная зала, но она казалась не больше бильярдного стола по сравнению с огромным помещением, отведенным для этой цели у Скарлетт и занимавшим весь четвертый этаж. Вообще в ее доме было все, и даже в больших количествах, чем в любом особняке или любом другом городском доме, — больше куполов, и башен, и башенок, и балконов, и громоотводов, и окон с цветными стеклами.
Вокруг дома шла веранда, и с каждой стороны к ней вели четыре ступени. Двор был большой, зеленый, со старинными чугунными скамьями, расставленными тут и там, чугунной беседкой, названной модным словечком «бельведер» и, как заверили Скарлетт, построенной по готическому образцу, а также двумя большими чугунными статуями — одна изображала оленя, другая — бульдога величиной с шотландского пони. Для Уэйда и Эллы, несколько испуганных размерами, роскошью и модным в ту пору полумраком их нового дома, эти два чугунных зверя были единственной утехой.
Внутри дом был обставлен сообразно желаниям Скарлетт: толстые красные ковры покрывали пол от стены до стены, на дверях висели портьеры темно-красного бархата и повсюду стояла самая новомодная мебель из черного полированного ореха с затейливой резьбой, не оставлявшей и дюйма гладкой поверхности, обитая такой скользкой тканью из конского волоса, что дамам приходилось садиться крайне осторожно, дабы не соскользнуть на пол. Повсюду висели зеркала в золоченых рамах и стояли трюмо — такое множество только в заведении Красотки Уотлинг и можно увидеть, небрежно заметил как-то Ретт. Промежутки между ними заполняли офорты в тяжелых рамах — иные футов восемь длиной, — которые Скарлетт специально выписала из Нью-Йорка. Стены были оклеены дорогими темными обоями, и при высоких потолках и вишневых плюшевых портьерах на окнах, загораживавших солнечный свет, в комнатах всегда царил полумрак.
Так или иначе, дом производил ошеломляющее впечатление, и Скарлетт, ступая по мягким коврам, погружаясь в объятия пуховиков на кровати, вспоминала холодный пол и соломенные матрацы в Таре и чувствовала несказанное удовлетворение. Дом казался ей самым красивым и самым элегантно обставленным из всех, что она видела на своем веку, Ретт же сказал, что это какой-то кошмар. Однако если она счастлива — пусть радуется.
— Теперь всякий, кто о нас слова худого не слышал, войдя в этот дом, сразу поймет, что он построен на сомнительные доходы, — сказал Ретт. — Знаешь, Скарлетт, говорят, что деньги, добытые сомнительным путем, никогда ничего хорошего не приносят, так вот наш дом — подтверждение этой истины. Типичный дом спекулянта.
Но Скарлетт, переполненная гордостью и счастьем, заранее мечтая о том, какие они будут устраивать приемы, когда тут поселятся, лишь игриво ущипнула его за ухо и сказала:
— Че-пу-ха! Ишь, куда тебя понесло.
К этому времени она уже успела понять, что Ретт очень любит сбивать с нее спесь и только рад будет испортить ей удовольствие, а потому не надо обращать внимание на его колкости. Если принимать его всерьез, надо ссориться, а она вовсе не стремилась скрещивать с ним шпаги в словесных поединках, ибо никогда в таком споре не одерживала верх. Поэтому она пропускала его слова мимо ушей или старалась обратить все в шутку. Во всяком случае, какое-то время старалась.
Пока длился их медовый месяц, да и потом — почти все время, пока они жили в отеле «Нейшнл», — отношения у них были вполне дружеские. Но не успели они переехать в свой дом, как Скарлетт окружила себя новыми друзьями и между ней и Реттом начались страшные ссоры. Ссоры эти были краткими, да они и не могли долго длиться, ибо Ретт с холодным безразличием выслушивал ее запальчивые слова и, дождавшись удобного момента, наносил ей удар по самому слабому месту. Ссоры затевала Скарлетт, Ретт — никогда. Он только излагал ей без обиняков свое мнение — о ней самой, об ее действиях, об ее доме и ее новых друзьях. И некоторые его оценки были таковы, что она не могла ими пренебречь или обратить их в шутку.
Так, например, решив изменить вывеску «Универсальная лавка Кеннеди» на что-то более громкое, она попросила Ретта придумать другое название, в котором было бы слово «эмпориум» [34]. И Ретт предложил «Caveat Emptorium» [35], утверждая, что такое название соответствовало бы товарам, продаваемым в лавке. Скарлетт решила, что это звучит внушительно, и даже заказала вывеску, которую и повесила бы, не переведи ей Эшли Уилкс не без некоторого смущения, что это значит. Она пришла в ярость, а Ретт хохотал как безумный.
А потом была проблема Мамушки. Мамушка не желала отрекаться от своего мнения, что Ретт — это мул в лошадиной сбруе. Она была с Реттом учтива, но холодна. Называла его всегда «капитан Батлер» и никогда — «мистер Ретт». Она даже не присела в реверансе, когда Ретт подарил ей красную нижнюю юбку, и ни разу ее не надела. Она старалась, насколько могла, держать Эллу и Уэйда подальше от Ретта, хотя Уэйд обожал дядю Ретта и Ретт явно любил мальчика. Но вместо того, чтобы убрать Мамушку из дома или обращаться с ней сухо и сурово, Ретт относился к ней с предельным уважением и был куда вежливее, чем с любой из недавних знакомых Скарлетт. Даже вежливее, чем с самой Скарлетт. Он всегда спрашивал у Мамушки разрешение взять Уэйда на прогулку, чтобы покатать на лошади, и советовался с ней, прежде чем купить Элле куклу. А Мамушка была лишь сухо вежлива с ним.
Скарлетт считала, что Ретт, как хозяин дома, должен быть требовательнее к Мамушке, но Ретт лишь смеялся и говорил, что настоящий хозяин в доме — Мамушка.
Однажды он довел Скарлетт до белого каления, холодно заметив, что ему будет очень жаль ее, когда республиканцы через несколько лет перестанут править в Джорджии и к власти снова вернутся демократы.
— Стоит демократам посадить своего губернатора и выбрать свое законодательное собрание, и все твои новые вульгарные республиканские дружки кубарем полетят отсюда — придется им снова прислуживать в барах и чистить выгребные ямы, как им на роду написано. А ты останешься ни при чем — не будет у тебя ни друзей-демократов, ни твоих дружков-республиканцев. Вот и не думай о будущем.
Скарлетт рассмеялась, и не без основания, ибо в это время Баллок надежно сидел в губернаторском кресле, двадцать семь негров заседали в законодательном собрании, а тысячи избирателей-демократов в Джорджии были лишены права голоса.
— Демократы никогда не вернутся к власти. Они только злят янки и тем самым все больше отдаляют тот день, когда могли бы вернуться. Они только попусту мелют языком да разъезжают по ночам в балахонах ку-клукс-клана.
— Вернутся. Я знаю южан. И я знаю уроженцев Джорджии. Они люди упорные и упрямые. И если для того, чтобы они могли вернуться к власти, потребуется война, они станут воевать. И если им придется покупать голоса черных, как это делали янки, они будут их покупать. И если им придется поднять из могилы десять тысяч покойников, чтобы они проголосовали, как это сделали янки, то все покойники со всех кладбищ Джорджии явятся к избирательным урнам. Дела пойдут так скверно при милостивом правлении нашего доброго друга Руфуса Баллока, что Джорджия быстро выхаркнет его вместе с блевотиной.
— Ретт, не смей так вульгарно выражаться! — воскликнула Скарлетт. — Ты так говоришь, точно я буду не рада, если демократы вернутся к власти! Ты же знаешь, что это неправда! Я буду очень рада, если они вернутся. Неужели ты думаешь, мне нравится смотреть на этих солдат, которыми кишмя все кишит и которые напоминают мне… неужели ты думаешь, мне это нравится… как-никак я уроженка Джорджии! Я очень хочу, чтобы демократы вернулись к власти. Да только они не вернутся. Никогда. Ну, а если даже и вернутся, то как это может отразиться на моих друзьях? Деньги-то все равно при них останутся, верно?
— Останутся, если они сумеют их удержать. Но я очень сомневаюсь, чтобы кому-либо из них удалось больше пяти лет удержать деньги, если они будут так их тратить. Легко досталось — легко и спускается. Их деньги никогда не принесут им счастья. Как и мои деньги — тебе. Они же не сделали из тебя скаковой лошади, мой прелестнейший мул, не так ли?
Ссора, последовавшая за этими словами, длилась не один день. Скарлетт четыре дня дулась и своим молчанием явно намекала на то, что Ретт должен перед ней извиниться, а он взял и отбыл в Новый Орлеан, прихватив с собой Уэйда, несмотря на все возражения Мамушки, и пробыл там, пока приступ раздражения у Скарлетт не прошел. Она надолго запомнила то, что не сумела заставить его приползти к ней.