И вдруг почувствовала себя в его объятиях — мокрая щека прижата к его крахмальной манишке, усмиренные кулаки притиснуты к его груди. Его руки нежно, успокаивающе гладили ее растрепанные волосы, голос тоже звучал нежно. Так мягко, так нежно, без тени насмешки, словно это был голос не Ретта Батлера, а какого-то совсем незнакомого ей большого, сильного мужчины, от которого так знакомо пахло бренди, табаком и лошадьми — совсем как от Джералда.
— Ну, полно, полно, дорогая, — ласково говорил Ретт. — Не плачьте. Вы поедете домой, моя маленькая храбрая девочка. Вы поедете домой. Перестаньте плакать.
Она почувствовала какое-то легкое прикосновение к своим волосам и смятенно подумала, что, верно, он коснулся их губами. Она хотела бы никогда не покидать его объятий — они были так надежны, так нежны. Под защитой этих сильных рук с ней не может приключиться никакой беды.
Достав из кармана платок, он утирал ей слезы.
— Ну, а теперь высморкайтесь, как настоящая пай-девочка, — приказал он, а глаза его улыбались. — И скажите мне, что надо делать. Мешкать нельзя.
Она послушно высморкалась, но ее все еще трясло, и она не могла собраться с мыслями. Заметив, как дрожат ее губы и какой беспомощный подняла она на него взгляд, он начал распоряжаться сам.
— Миссис Уилкс только что разрешилась от бремени? Брать ее с собой опасно, опасно везти двадцать пять миль в тряской повозке. Лучше оставить ее с миссис Мид.
— Миды уехали. Я не могу ее оставить.
— Решено. Значит — в повозку. Где эта маленькая черная балбеска?
— Наверху, укладывает сундук.
— Сундук? В эту повозку нельзя впихнуть никакой сундук. Вы и сами-то там едва поместитесь, да и колеса могут отлететь в два счета. Позовите девчонку и скажите, чтобы она взяла самую маленькую пуховую перинку, какая сыщется в доме, и отнесла в повозку.
Но Скарлетт еще никак не могла найти в себе силы сдвинуться с места. Ретт крепко взял ее за плечо, и ей показалось, что излучаемая им жизненная сила переливается в ее тело. О, если бы она могла быть такой хладнокровной, такой беспечной, как он! Он подтолкнул ее к холлу, но она не двинулась, все так же беспомощно глядя на него. Губы его насмешливо искривились:
— Где же та героическая молодая леди, которая заверяла меня, что не боится ни бога, ни черта?
Внезапно он расхохотался и выпустил ее плечо. Уязвленная, она бросила на него ненавидящий взгляд.
— Я и не боюсь, — сказала она.
— Боитесь, боитесь. Того и гляди, упадете в обморок, а у меня нет при себе нюхательных солей.
Не найдясь что ответить, она от беспомощности сердито топнула ногой, молча взяла лампу и стала подниматься по лестнице. Он шел за ней следом, и она слышала, как он тихонько посмеивается про себя, и это заставило ее распрямить плечи. Она прошла в детскую и увидела, что Уэйд, полуодетый, сидит скорчившись на коленях Присей и тихонько икает. А Присей скулит. На кровати Уэйда лежала маленькая перинка, и Скарлетт велела Присей снести ее вниз и положить в повозку. Присей спустила ребенка с коленей и отправилась выполнять приказ. Уэйд побрел следом за ней и, заинтересовавшись происходящим, перестал икать.
— Идемте, — сказала Скарлетт, подходя к двери спальни Мелани и Ретт последовал за ней с шляпой в руке.
Мелани лежала тихо, укрытая простыней до подбородка. На белом, словно неживом, лице просветленно сияли запавшие, обведенные темными кругами глаза. Мелани не выказала удивления, увидав входящего к ней в спальню Ретта. Она восприняла это как должное и попыталась даже слабо улыбнуться, но улыбка угасла, едва тронув губы.
— Мы едем ко мне домой, в Тару, — быстро заговорила Скарлетт. — Янки подходят. Ретт отвезет нас. Другого выхода нет, Мелли.
Мелани попыталась кивнуть и показала на младенца. Скарлетт взяла на руки крошечное тельце и завернула в мохнатую простыню. Ретт шагнул к постели.
— Постараюсь не причинить вам боли, — сказал он тихо, подтыкая под нее простыню. — Сможете вы обнять меня за шею?
Мелани подняла было руки, но они бессильно упали. Ретт наклонился, просунул одну руку под плечи Мелани, другую — под колени и осторожно поднял ее. Мелани не вскрикнула, но Скарлетт видела, как она закусила губу и еще больше помертвела. Скарлетт высоко подняла лампу, освещая Ретту дорогу, и тут рука Мелани сделала слабое движение в направлении стены.
— В чем дело? — мягко спросил Ретт.
— Пожалуйста, — прошептала Мелани, пытаясь указать на что-то, — Чарлз.
Ретт внимательно поглядел на нее, думая, что она бредит, но Скарлетт поняла и внутренне вскипела. Мелани хотела взять с собой дагерротипный портрет Чарлза, висевший на стене под его саблей и пистолетом.
— Пожалуйста! — снова зашептала Мелани. — И саблю.
— Хорошо, хорошо, — сказала Скарлетт и, посветив Ретту, пока он осторожно спускался с лестницы, вернулась в спальню и сняла со стены саблю и портупею с пистолетом в кобуре. Нести все это вместе с младенцем и лампой было не очень-то с руки. Как похоже на Мелани: сама еле дышит, янки, того и гляди, ворвутся в город, а у нее первая забота — о вещах Чарлза!
Снимая дагерротип со стены, Скарлетт скользнула взглядом по лицу Чарлза. Его большие карие глаза смотрели на нее с портрета, и она приостановилась на миг, с любопытством вглядываясь в его черты. Этот человек был ее мужем и несколько ночей делил с ней ложе, и она родила ему ребенка с таким же кротким взглядом больших карих глаз. И все же она почти не помнила его лица.
Младенец у нее на руках выпростал крошечные кулачки и тихонько захныкал, и она наклонилась к нему. Впервые до ее сознания дошло, что этот ребенок — сын Эшли, и внезапно со всей страстью, на какую еще было способно ее истерзанное существо, она возжелала, чтобы это был ее ребенок — ее и Эшли.
Присей вприпрыжку взбежала по лестнице, Скарлетт передала ей младенца, и они стали торопливо спускаться одна за другой, а лампа отбрасывала на стену их странно колеблющиеся тени. В холле Скарлетт увидела чепец, поспешно нахлобучила его себе на голову и завязала ленты под подбородком. Этот траурный чепец Мелани был не совсем впору Скарлетт, но припомнить, где ее собственная шляпа, Скарлетт не могла.
Она вышла из дома, взяла лампу и спустилась с веранды, стараясь, чтобы сабля не била ее по ноге. Мелани, вытянувшись, лежала на дне повозки и рядом с ней — Уэйд и закутанный в простыню младенец. Присей забралась в повозку и взяла младенца на руки.
Повозка была тесная, с низкими бортиками. Колеса как-то странно кривились внутрь, и казалось, они вот-вот соскочат с осей. Скарлетт поглядела на лошадь, и сердце ее упало. Это было жалкое, изнуренное создание. Лошадь стояла, низко свесив голову. Спина у нее была стерта упряжью в кровь, и, услышав ее дыхание, Скарлетт подумала, что ни одна здоровая лошадь так дышать не может.
— Не слишком шикарный выезд, да? — с усмешкой заметил Ретт. — Как бы она не пала в оглоблях. Но ничего лучшего я раздобыть не мог. Когда-нибудь я расскажу вам, слегка, конечно, все приукрасив, где и как я ее украл и как в меня едва не всадили пулю. Только неизменная преданность вам могла подвигнуть меня в моем почтенном возрасте сделаться конокрадом да к тому же польститься на эту клячу. Позвольте помочь вам подняться в экипаж.
Он взял у нее лампу и поставил на землю. Козлы представляли собой просто узкую доску, положенную поперек повозки. Ретт поднял Скарлетт на руки и посадил на эту доску. Как чудесно быть мужчиной, да еще таким сильным, как Ретт, подумала Скарлетт, оправляя юбки. Когда Ретт был рядом, она ничего не боялась: ни пожаров, ни взрывов, ни янки.
Он взобрался на козлы рядом с ней и взял вожжи.
— Ой, постойте! — воскликнула она. — Я забыла запереть парадную дверь.
Ретт расхохотался и хлестнул лошадь вожжой.
— Чему вы смеетесь?
— Смеюсь над вами — вы хотите преградить путь янки с помощью замка? — сказал он, и лошадь медленно, неохотно тронулась с места. Оставленная лампа продолжала гореть, отбрасывая на землю желтое пятно света, которое все уменьшалось и уменьшалось по мере того, как их повозка удалялась от дома.
