Он протянул другую руку, и через минуту Беверли взяла ее. Она все еще плакала.
– Да, – сказал Майк. Он выглядел ошарашенным. – Это снова началось, не так ли, Билл? Это все началось снова.
– Дддда, я дддумаю...
Майк взял руку Эдди, а Ричи взял другую руку Беверли. На мгновение Бен только смотрел на них, и затем, как будто во сне, он поднял свои окровавленные руки и встал между Майком и Ричи. Он крепко стиснул их руки. Круг замкнулся.
(О, Чудь, это ритуал Чуди, и Черепаха поможет нам) Билл попытался крикнуть, но никакого звука не вышло. Он видел, как голова Эдди откинулась назад, как напряглись жилы на его шее. Бедра Бев дважды напряженно дернулись, как будто в оргазме, коротком и остром, как щелчок пистолета. Рот Майка странно двигался – это была гримаса и смех одновременно. В тишине библиотеки двери с шумом открывались и закрывались, звук катился как бильярдные шары. В газетном зале в безветренном урагане разлетелись журналы. В комнате Кэрол Даннер библиотечная печатная машинка Ай-би-эм вдруг ожила и напечатала:
Онстучитсякомне
Вящикпо
Чтовыйговорячтовиделпривидение
Снова
Машинку заело. Она зашипела и издала сочную электронную отрыжку, как будто все внутри было переполнено. На втором стеллаже полка с оккультными книгами вдруг опрокинулась, вывалив Эдгара Кейса, Нострадамуса, Чарльза Форта и апокрифы на пол.
Билл почувствовал усиливающееся ощущение силы. Он смутно ощущал эрекцию, волосы на его голове встали дыбом. Чувство силы было просто чудовищным.
Все двери библиотеки с шумом хлопнули в унисон.
Старинные часы за абонементным столом пробили час.
Затем все прошло, как будто кто-то повернул выключатель.
Они опустили руки, ошеломленно глядя друг на друга. Никто ничего не сказал. Когда ощущение силы прошло, Билл почувствовал, как в него вползает чувство обреченности. Он посмотрел на их белые, напряженные лица, а затем на свои руки. Они были запачканы кровью, но раны, которые Стэн У рис сделал куском бутылки в августе 1958-го, опять закрылись, оставив только кривые белые линии наподобие связанной веревки. Он подумал: В последний раз мы семеро были вместе.., когда Стэн сделал эти разрезы в Барренсе. Стэна чет, он мертв. И теперь последний раз мы вшестером вместе. Я таю это, я чувствую это.
Беверли, дрожа, прижалась к нему. Билл обнял ее. Они все посмотрели на него, глазами огромными и яркими в этой сумеречности; стол, длинный стол, за которым они сидели, был завален пустыми бутылками, стаканами, пепельницами – маленький островок света.
– Этого достаточно, – быстро сказал Билл. – Достаточно удовольствия на один вечер. Танцы мы прибережем на другой раз.
– Я помню, – сказала Беверли. Она посмотрела на Билла, глаза у нее были огромными, бледные щеки – сухими.
– Я помню все. Мой отец узнал насчет вас, парни. Бежал за мной. Бауэре, и Крисе, и Хаггинс. Как я бежала. Туннель.., птицы... Оно... Я помню все.
– Да, – сказал Ричи. – Я тоже.
Эдди кивнул.
– Насосная станция...
Билл сказал:
– И как Эдди...
– Пойдемте теперь, – сказал Майк. – Отдохнем. Уже поздно.
– Пошли с нами, Майк, – сказала Беверли.
– Нет. Я должен закрыть все двери. И кое-что записать... Миг нашей встречи, если хотите. Я недолго. Давайте.
Они молча пошли к двери. Билл и Беверли были вместе, Эдди, Ричи и Бен за ними. Когда они вышли на широкие гранитные ступеньки, Билл подумал, как молодо выглядит Беверли, как уязвимо... Появилась зловещая убежденность, что он снова может влюбиться в нее. Он пытался думать об Одре, но Одра казалась далеко. Она спала сейчас в их доме на Флит, когда солнце всходило, и молочница начала свой обход.
Небо Дерри снова затянуло, и низкие облака густыми полосами легли на пустынные улицы. Дальше по улице, в черноте вырисовывался дом культуры Дерри, узкий, высокий, викторианской эпохи. Билл подумал, что всегда, когда ходил в этот дом, он ходил один.
Ему пришлось подавить дикий смешок. Звук их шагов казался очень громким. Рука Беверли коснулась его руки, и Билл с благодарностью мягко сжал ее.
– Это началось до того, как мы приготовились, – сказала она.
– Были ли мы кккогда-нибудь птотовы?
– Ты был готов, Большой Билл.
Прикосновение ее руки было и неожиданным и необходимым. Он задавал себе вопрос, каким было бы прикосновение к ее груди второй раз в жизни, каким оно будет, и догадывался, что до того как окончится эта длинная ночь, он узнает. Он подумал: Я люблю тебя, Беверли... Я люблю тебя. Бен тоже любил тебя... Он любит тебя. Мы любили тебя тогда... Мы любим тебя и теперь. Любим больше, потому что это началось. Теперь нет выхода.
Он оглянулся и увидел библиотеку на расстоянии в полквартала. Ричи и Эдди стояли на верхней ступеньке, Бен – уже внизу, глядя им вслед. Руки его были засунуты в карманы, плечи опущены, и через колеблющуюся линзу низкого тумана казалось, что ему снова одиннадцать лет. Если бы он мог послать Бену мысль, Билл сказал бы ему:
Это не имеет значения, Бен. Любовь – вот что имеет значение, волнение.., когда всегда хочется и никогда не время. Может быть, все это мы берем с собой, когда выходим из голубого и входим вчерное. Холодный уют, может быть, но это лучше, чем совсем никакого уюта.
– Мой отец знал, – вдруг сказала Беверли. – Однажды я пришла домой из Барренса и он как раз узнал. Я когда-нибудь говорила тебе, что он обычно говорил мне, когда впадал в безумие?
– Что?
– "Я беспокоюсь о тебе, Бевви", – вот что он обычно говорил. – "Я очень беспокоюсь".
Она засмеялась, и в то же время ее пробрала дрожь.
