«Пожалуйста, Боже» -кричал он, совершенно не сознавая, что кричит громко. Он бросил еще один кусок кирпича, и на этот раз его бросок был мощнее – он чувствовал, как говорил потом, много позже, что кто-то словно был с ним в тот момент, и этот кто-тодал его руке огромный импульс. На этот раз глухого звука не последовало. Вместо этого – словно брызганье, как будто ребенок шлепает рукой по поверхности миски с полузатвердевшим «Джелло». На этот раз птица закричала на от гнева, а от настоящей боли. Мрачный шелест ее крыльев наполнил дымовую трубу; зловонный Дух разнесся ураганом, всколыхнув его одежду, заставляя его кашлять и задыхаться, и отступать, когда летели пыль и мох.
Снова забрезжил свет, сначала серый и слабый, он то появлялся, то исчезал: птица отступала от устья трубы. Майк залился слезами, снова упал на колени и стал лихорадочно нащупывать куски кирпича. Не сознавая, что он делает, Майк побежал вперед, к устью трубы с кусками кирпича в руках. (В этом свете он увидел, что кирпич затянут сине-серым мхом и лишайником, как поверхность надгробий). Он хотел удержать птицу от повторного вторжения сюда, если получится.
Птица наклонилась, нагнув голову так, как это делает на насесте домашняя птица, и Майк увидел, куда он попал последним броском. Правый глаз птицы почти что вытек. Вместо сверкающего шара свежей смолы был кратер, заполненный кровью. Беловато-серая липкая слизь сочилась из угла глазницы и тонкой струйкой стекала по клюву. В этой омерзительной слизи кишели и извивались мельчайшие паразиты.
Птица увидела его и ринулась вперед. Майк начал швырять в нее осколки кирпича. Они попадали ей в голову, в клюв. Она на мгновение отступила и снова ринулась на него – в открытом клюве виднелось розовое нутро и еще что-то, что заставило Майка на минуту застыть с открытым ртом. Язык птицы был серебряным, его поверхность дико трескалась, как поверхность вулканической лавы, которая сначала спекала, а затем выпускала шлак.
И на этом языке, как таинственные перекати-поле, которые временно пустили здесь корни, были оранжевые вздутия.
Майк бросил последний кирпич прямо в раскрытую пасть, и птица снова отступила, крича от боли и гнева. На мгновение Майк увидел пакостные ее когти... Потом ее крылья рассекли воздух, и она улетела. Он поднял лицо серо-коричневое от грязи и какого-то мха, которые крылья птицы, как крылья ветряной мельницы, надули на него. Единственными чистыми участками на лице были следы его слез.
Птица кружила вверху: так-так-так-так.
Майк немного отступил, собрал побольше кирпичей и положил их максимально близко к устью трубы. Если она повернет назад он должен быть во всеоружии. Свет снаружи оставался ярким, теперь, в мае, долго не темнело, но может быть, она просто решила подождать?
Майк сглотнул слюну, пересохшее горло на мгновение смягчилось.
Наверху: так-так-так-так.
У него теперь была целая гора боеприпасов. В тусклом свете, сюда не проникало солнце, они выглядели, как глиняные черепки, выметенные хозяйкой.
Майк обтер об джинсы свои грязные руки и стал выжидать.
Целая вечность прошла, прежде чем это случилось, – пять минут или двадцать пять, – он не мог сказать. Он только понял, что птица опять ходит над его головой по трубе, как лунатик на рассвете.
Затем она села перед входом в трубу. Но прежде чем птица наклонила голову, Майк, стоя на коленях за кучей кирпича, стал метать в нее снаряды. Один из них попал в ее желтую, как бы обшитую металлическим листом лапу и обозначил капельку крови, такую же темную, как ее глаза. Майк победно закричал, но крик его потонул в разъяренном вопле птицы.
– Уходи отсюда! -кричал Майк. – Я буду стрелять в тебя., пока ты не уйдешь отсюда! Клянусь Богом!
Птица возобновила хождение по дымовой трубе.
Майк ждал.
В конце концов он услышал шум крыльев – она взлетела. Майк ждал, что вот сейчас ее желтые ноги, так похожие на куриные, появятся вновь. Они не появлялись. Он еще обождал, убеждая себя, что это должно быть какой-то трюк. Но потом понял, что не выходит наружу, потому что боится оставить свое безопасное убежище.
«Что за ерунда? Я же не кролик!»
Сунул за пазуху целую пригоршню кирпичных обломков. Потом вышел из трубы, как следует осмотрелся, жалея, что у него нет глаз на затылке. И увидел только раскинувшееся вокруг поле, заваленное обследованными ржавыми останками чугунолитейни Кичнера. Он покрутился еще, уверенный, что сейчас увидит где-нибудь одноглазого хищника, жаждущего атаковать его в последний раз, изорвать, исколоть его своим острым клювом.
Но птицы там не было.
Она действительно ушла.
Нервы Майка не выдержали.
Издав неистовый вопль ужаса, он побежал к разбитой непогодой ограде между полем и дорогой, роняя из рук последние куски кирпича. Остальные выпали из рубашки, когда она выбилась из штанов. Держась одной рукой за ограду, он перемахнул ее, как Рой Роджерс, решивший покрасоваться перед Дайл Ивэнс на обратном пути из загона, откуда он шел с Пэтом Бренди и другими ковбоями. Майк схватил руль велосипеда, и, прежде чем сесть на него, сорок футов бежал по дороге. Затем он бешено заработал педалями, не осмеливаясь оглянуться, не осмеливаясь замедлить ход, пока не добрался до пересечения Дороги на Пастбище и Аутер Мейн-стрит, где взад-вперед сновало множество машин.
Когда он пришел домой, его отец менял контакты на тракторе. Вилл заметил, что Майк весь в грязи и пыли. Поколебавшись секунду, Майк сказал отцу, что упал с велосипеда по дороге домой, объезжая рытвину.
– Ты сломал что-нибудь, Майки? – спросил Вилл, взглянув внимательно на сына.
– Нет, сэр.
– Растяжение?
– Хм. Гм.
– Уверен?
Майк кивнул.
– Ты привез сувенир?
Майк полез в карман за шестерней. Он показал ее отцу, который только взглянул на нее, а потом снял кирпичную крошку с рваной ранки на большом пальце Майка. Он казался очень заинтересовавшимся.
– Из той старой дымовой трубы? – спросил Вилл.
Майк кивнул.
– Ты был там внутри?
Майк снова кивнул.
– Видел что-нибудь там, внутри? – спросил Вилл и, словно бы шутя (хотя шуткой это вовсе не звучало), добавил:
– Захороненное сокровище?
Слегка улыбаясь, Майк покачал головой.
