Опять переспал ночь Иван-царевич, наутро посылает его баба-яга кобылиц пасти: «Если не упасешь — быть твоей буйной головушке на шесте». Он погнал кобылиц в поле; они тотчас задрали хвосты, скрылись с глаз и забежали в сине море; стоят в воде по шею. Иван-царевич сел на камень, заплакал и уснул. Солнышко за лес село, прилетела пчелка и говорит: «Вставай, царевич! Кобылицы все собраны; да как воротишься домой, бабе-яге на глаза не показывайся, пойди в конюшню и спрячься за яслями. Там есть паршивый жеребенок — в навозе валяется, ты украдь его и в глухую полночь уходи из дому».

Иван-царевич встал, пробрался в конюшню и улегся за яслями; баба-яга и шумит и кричит на своих кобылиц: «Зачем воротились?» — «Как же нам было не воротиться? Налетело пчел видимо-невидимо со всего света и давай нас со всех сторон жалить до крови!»

Баба-яга заснула, а в самую полночь Иван-царевич украл у нее паршивого жеребенка, оседлал его, сел и поскакал к огненной реке. Доехал до той реки, махнул три раза платком в правую сторону — и вдруг, откуда ни взялся, повис через реку высокий, славный мост. Царевич переехал по́ мосту и махнул платком на левую сторону только два раза — остался через реку мост тоненький-тоненький! Поутру пробудилась баба-яга — паршивого жеребенка видом не видать! Бросилась в погоню; во весь дух на железной ступе скачет, пестом погоняет, помелом след заметает. Прискакала к огненной реке, взглянула и думает: «Хорош мост!» Поехала по́ мосту, только добралась до средины — мост обломился и баба-яга чубурах в реку; тут ей и лютая смерть приключилась! Иван-царевич откормил жеребенка в зеленых лугах; стал из него чудный конь.

Приезжает царевич к Марье Моревне; она выбежала, бросилась к нему на шею: «Как тебя бог воскресил?» — «Так и так, — говорит. — Поедем со мной». — «Боюсь, Иван-царевич! Если Кощей догонит, быть тебе опять изрублену». — «Нет, не догонит! Теперь у меня славный богатырский конь, словно птица летит». Сели они на коня и поехали. Кощей Бессмертный домой ворочается, под ним конь спотыкается. «Что ты, несытая кляча, спотыкаешься? Али чуешь какую невзгоду?» — «Иван-царевич приезжал, Марью Моревну увез». — «А можно ли их догнать?» — «Бог знает! Теперь у Ивана-царевича конь богатырский лучше меня». — «Нет, не утерплю, — говорит Кощей Бессмертный, — поеду в погоню». Долго ли, коротко ли — нагнал он Иван-царевича, соскочил наземь и хотел было сечь его острой саблею; в те́ поры конь Ивана-царевича ударил со всего размаху копытом Кощея Бессмертного и размозжил ему голову, а царевич доконал его палицей. После того наклал царевич груду дров, развел огонь, спалил Кощея Бессмертного на костре и самый пепел его пустил по ветру.

Марья Моревна села на Кощеева коня, а Иван-царевич на своего, и поехали они в гости сперва к ворону, потом к орлу, а там и к соколу. Куда ни приедут, всюду встречают их с радостью: «Ах, Иван-царевич, а уж мы не чаяли тебя видеть. Ну, да недаром же ты хлопотал: такой красавицы, как Марья Моревна, во всем свете поискать — другой не найти!» Погостили они, попировали и поехали в свое царство; приехали и стали себе жить-поживать, добра наживать да медок попивать.

Федор Тугарин и Анастасия Прекрасная

№160[737]

Жив сабе царь да царица, и быв у их адин сын па имени Федар, па празванию Тугарин, и три дачки́. Ти[738] мала, ти богата яны жили, во и умирають, да и приказують сыну свайму, штоб ён пааддавав сястёр сваих замуж за первых жанихов. Прашов год, як царь да царица памерли. Во в адин день схватилась буря, завеяв Ветяр — так што боже сохрани! Як толька Ветяр далятев да крыльца, и затихло все. Во Ветяр и кажа Федару Тугарину: «Аддай за мене старшаю сваю сястру, а як не аддаш, я тваю хату перевярну и тябе убью!» Ён вывев сястру на крыльцо: як ухватило яё, як заревло да загуло — не знать, куда яна и делась! На третий год Федар аддав такжа средняю сваю сястру в замужство Граду, а на четвертый и меньшую — Грому.

Пааддававши замуж сястёр, Федар Тугарин пашов странствавать. Ишов, ишов аж глядить: ляжить рать-сила пабитая. Ён и спрашивая: «А хто тутачка есть живый, скажи, хто пабив сюю рать?» Во абазвався адин голас и кажа: «Падай вады напиться». Ён падав; той раненый и гаво́ря: «Иди, папитай[739] у другой рати». Ён пашов и убачив другую рать-силу пабитую, спрасив у той, хто яё пабив. Тут голас сказав, штоб ён ишов дальше и спрасив у третьей. Як дайшов ён да етай рати и спрасив, тут голас сказав яму, што усе три рати пабедила Анастасия Прекрасная, а сама яна тяперь в шатре аддыхая. Федар паехав. Приехавши да шатра, привязав каня и, вашедши в палату, лёг сбоку. Анастасия Прекрасная праснулась и, разбудивши Тугарина, кажа: «А што, ти будим биться, ти мириться?» Ён кажа: «Кали наши кони стануть биться, тагда и мы будим». Во яны спустили сваих каней. Кони панюхались и стали лизать адин другого, а воупасли[740] начали пастись. Дак[741] Анастасия Прекрасная и кажа Федару Тугарину: «Будь ты мне муж, а я тябе жана». И, паседавши на каней, поехали дамов. Живуть сабе да паживають Федар и Анастасия, як галубки́.

Во раз Анастасии захателась паехать на ахоту; сабравшись, яна кажа мужу свайму: «Усюды[742] хади па майму дому, толька не иди туда, где дверь лычком завязана и глинаю залеплена!» Там висев Змей, який хатев силаю взять за сабе замуж Анастасию; яна яго пабедила и павесила за рябро. Як паехала Анастасия на ахоту, Федар усюды хадив, усё разглядав, а дале не втерпев и пашов, куда яму не вялела жана яго. Глядить, аж там висить Змей на ’дном[743] рябре. Убачивши Федара, ён кажа: «А, здрастуй, храбрый Федар Тугарин! Пасаби мини трошки»[744]. Ён пасабив. «Ящё!» Ён и ящё. «Ящё!» Ён и ящё. Во Змей знявся с крюка, палятев да й кажа: «Спасиба ж тябе, я тябе в великой пригоде знадоблюсь». Пустивши Змея на волю, Федар адумавсь да и кажа: «Рассердится на мене тяперь жана!» Падумавши так, ён узяв да и пашов из жаниного дому.

Ишов Федар да ишов, глядить — аж стаить дом. Ён, падашовши к таму дому, приходя к дверям да кажа: «Господи Иисусе Христе, сыне божий, памилуй нас грешных!» Женский голас из светлицы яму атвечая: «Кали добрый — явися, а кали ледачий — прахом возьмися!» Федар вхо́дя в светлицу, глядь, аж там яго сястра. Убачивши брата, яна яму кажа: «Чаго ты, братику, пришов? Мой муж — Ветяр; будя беда!» А дале взяла яго да и схавала[745]. Во лятить Ветяр; улятевши в хату, кажа: «Фу, Русь-кость пахня!» Жонка яму гаво́ря: «Вы лятали па Руси и набрались русского духу!» А дале: «Што, — кажа, — якбы мой брат приехав?» — «А што ж, — кажа Ветяр, — мы б пили, ели да гуляли!» Яна кажа: «Я вам яго преставлю», — пашла и вывела брата. Ветяр, пабачивши Тугарина, став рад; стали пить, да гулять, да добры мысли мать; гуляли усю неделю. А дале Федар, папращавшись, пашов да другой сястры, што була замужем за Градом. Федар рассказував зятям сваим и сястрам, як ён нажив сабе жану да безумием патеряв. Ён знав, што Змей, як ён адпустив яго, схватил изненацку[746] Анастасию и унёс у сваю берлогу.

Пабывши у двух сястёр, Тугарин ишов да третьей. На дароге яго застигла ночь, а йон ящё не вышав из дремучаго лесу, па якому яму треба было идти. Ён падумав-падумав, да и аставсь начевать в лесу подле крыницы[747]. На другий день ён толька што праснувся, аж иде Анастасия Прекрасная па ваду́ в крыницу. Як пабачили яны адин другога — возрадувались. Яна рассказала яму, што Змей ухватив яё на ахоте и принёс яё в етат лес и што тут яны живуть. Пагаваривши, яны сели на каней да и давай утякать[748]. Як ета все тварилась, Змей, муж Анастасии, быв на ахоте; конь пад ним спаткнувся. Ён спрашивая яго: «Чаго ты спаткнувся, коню, мой милый?» — «Як же мини не спатыкаться, — кажа конь, — Анастасия утякла с Федаром Тугарином». — «Што ж, ти можем мы их дагнать?» — гаво́ря Змей. Конь кажа: «Можем пшаницы нажать, намалатить, паесть и дагнать». Ета все сделавши, паехали яны даганять Федара и Анастасию. Як толька Змей пабачив их, став кричать, штоб стали; а яны всё сабе едуть. Змей рассердився да як припудя[749] каня, и дагнав бегляцов, да и кажа Федару: «Я табе кричав, штоб ты астанавився; я б табе прастив. Ты мене не паслухав, так о́т табе!» Взяв да и убив Тугарина и, взявши Анастасию, паехав дамов.

Зятья Федаравы, узнавши, што Змей яго убив, палятели, дастали цялющей и живущей вады и, прилятевши, исцялили и аживили Тугарина. Аживши, Федар кажа зятям сваим: «Фу, как я заснув!» Яны кажуть яму: «Заснув бы навеки кали б не мы!» Ён их паблагадарив да и пашов изнов да крыницы, где бачив Анастасию. Глядить, аж яна иде па ваду́: як убачила Федара, возрадувалась. Во ён и став прасить яё, штоб яна выпытала у Змея: где можно дастать такога каня, штоб яд яго утекти, и где яго смерть? Анастасия абещала яму ета и, набравши вады, пашла дадому; а Змей быв на ахоте. Анастасия пашла дамов, пагаваривши с Федарам; а ён астався у крыницы дажидаться, што яму скажа яго любезная.

Во еде Змей з ахоты. Анастасия вышла яму навстречу, взяла каня за узду и увела в канюшню и, пришедши в хату, стала целавать и милавать Змея, а дале и кажа: «Який у вас коня скорый! Ти можна где-нибудь дастать такога другога каня, штоб ад вашего утёк?» Змей разнежився ад ла́сак Анастасии, бо яна яго никали не ласкала, савсем забывся да и признався на сваю беду. «Есть, — гаво́ря, — адна баба, у каторай двенадцать кабылиц, и як дастать ад тых кабылиц каня, то той майго перегоня; толька трудна дастать у той бабы, бо яна таго, хто сяго хоча, нанимая на три дни стярегти кабылиц, а як толька стораж засне (бо баба дае всякаму соннае зелье) — кабылицы утякуть. Во баба сама их найдя, а сторажу здяре з спины паласу́ да и прагоня». Анастасия, приласкавшись, гаво́ря Змею: «А где твая смерть? Ён кажа: «Есть на остраве камень, а в том камне заяц, а в том зайце вутка, а в той вутке яйцо, в том яйце жавток, а в том жавтке каменёк: то мая смерть!» Выпытавши всё ета, Анастасия пересказала Федару. Ён рассказав зятям; во яны палятели шукать[750] таго камня, а сам Тугарин пашов да бабы даставать каня.

Иде да иде Федар, аж вавки́[751] бьються за кости. Ён им падялив; яны яму паблагадарили и сказали, што будуть яму в великой пригоде. Иде Федар да иде, аж пчолы бьються за мед. Ён им падялив; яны яго паблагадарили и абещали то ж. Дале ён убачив, што раки бьются за икру. Ён им падялив; яны яму абещали то ж, што вавки́ и пчолы. Ишовши ти мала, ти багата, Федар прихо́дя к хате, а в той хате жила баба, у якой были двенадцать кабылиц. Вашо́вши у хату и паздаровавшись з бабою, Тугарин став яё прасить, штоб яна приняла яго стяречь кабылиц. Баба и кажа яму: «Што ж ты вазьмешь з мене?» Ён кажа: «Аднаго жеребчика». Баба кажа: «Кали устярежешь три дни, то до́бре!» Ён согласився.

На другий день Федар устав, умывся, богу памалився да и пагнав кабылиц на луг. Баба дала яму на снеданье пиражок, а в том пиражку соннае зельё. Тугарин, пригнавши кабылиц на луг, разпустив их пастись, а сам став ести пиражок, што дала яму баба. Як паеда́в ён таго пиражка, и заснув, и спав два дни, а кабылицы далеко парасходились. На третий день Федара штось[752] начало кусать; ён праснувся, глядить, аж то тые раки, што ён им икру падялив. Во яны и кажуть яму: «Вставай да шукай кабылиц, а то приде баба, буде тябе беда!» Ён стрепянувся да и хатев шукать кабылиц; глядить, аж тые вавки́, што ён им падялив кости, и тыя пчолы, што ён падялив им мед, жануть[753] кабылиц. Тугарин, пабачивши их, возрадувався, паблагадарив раков, пчол и вавко́в да и пагнав кабылиц дадому. Баба, убачивши, што Федар жане кабылиц, вышла яму навстречу да и кажа: «Счастлив жа ты, што устярег, а то была бы тябе беда!» А дале привяла яго у хату, дала яму есть, а сама пашла у канюшню да кабылиц. Федар ти ев, ти не ев, встав да и пашов и, пришовши да канюшни, так што баба яго не бачила, став падслуха́ть, што баба будя рабить. Яна взяла жалезный прут, стала бить кабылиц, приказывать, штоб усе яны дазавтра[754] привяли па жеребёнку, а самая лучшая штоб привяла каростливага, штоб Тугарин не узнав, где лучший. Ён, выслушавши все ета, пашов у хату и лёг спать.

Уставши назавтра рана, Федар став требовать у бабы платы; яна павяла яго в канюшню и паказывая жеребят, што ночью привяли кабылицы, да и кажа: «Выбирай любога!» Федар, узнавши таго канька, павёв[755]; во ён и кажа Тугарину чалавечаским голасам: «Дай мини три зари папастись на расе, тагда павядеш!» Федар сагласився. Як папасся той канёк день, став насить вполдерева, на другий день паверх дерева, на третий па паднебесью, да такий став красивый, што и узнать нельзя. Севши на таго каня, Федар паехав да зятьёв. Яны яму дали каменёк, што дастали на остраве.

Взявши яго, ён паехав в той лес, где жила Анастасия. Приехавши в лес, ён паехав и став дажидацца яё у крыницы. Ти мала, ти багата ждавши, глядить, аж Анастасия бяжить па ваду́. Ён яё узяв, пасадив на каня и як ударить яго па крутым бедрам, конь панёс паверх дерева. Змей, бывши на ахоте, убачив, што Анастасия утякая, ударив и свайго каня и палятев даганять; яго конь лятить паверх дерева да и кажа: «Дагнать мы дагоним, бо у Тугарина мой меньший брат, да Анастасии не атымеш!» Як толька Змей став даганять Тугарина, ён кинув каменёк и папав яму в лоб. Змей упав и прапав; а Федар Тугарин и Анастасия Прекрасная даехали благапалучна да свайго двара, стали жить да паживать да добры мысли мать, да и тяперь сабе живуть. Я у гостях у их быв, мед-вино пив; у роти не было́, а толька па бараде тякло.

Иван-царевич и Белый Полянин

№161[756]

В некотором царстве, в некотором государстве жил-был царь; у этого царя было три дочери и один сын, Иван-царевич. Царь состарился и помер, а корону принял Иван-царевич. Как узнали про то соседние короли, сейчас собрали несчетные войска и пошли на него войною. Иван-царевич не знает, как ему быть; приходит к своим сестрам и спрашивает: «Любезные мои сестрицы! Что мне делать? Все короли поднялись на меня войною». — «Ах ты, храбрый воин! Чего убоялся? Как же Белый Полянин воюет с бабой-ягою золотой ногою, тридцать лет с коня не слезает, роздыху не знает? А ты, ничего не видя, испугался!» Иван-царевич тотчас оседлал своего доброго коня, надел на себя сбрую ратную, взял меч-кладенец, копье долгомерное и плетку шелковую, помолился богу и выехал против неприятеля; не столько мечом бьет, сколько конем топчет; перебил все воинство вражее, воротился в город, лег спать и спал трое суток беспробудным сном. На четвертые сутки проснулся, вышел на балкон, глянул в чистое поле — короли больше того войск собрали и опять под самые стены подступили.

Запечалился царевич, идет к своим сестрам: «Ах, сестрицы! Что мне делать? Одну силу истребил, другая под городом стоит, пуще прежнего грозит». — «Какой же ты воин! Сутки воевал, да трое суток без просыпа спал. Как же Белый Полянин воюет с бабой-ягою золотой ногою, тридцать лет с коня не слезает, роздыху не знает?» Иван-царевич побежал в белокаменные конюшни, оседлал доброго коня богатырского, надел сбрую ратную, опоясал меч-кладенец в одну руку взял копье долгомерное, в другую плетку шелковую, помолился богу и выехал против неприятеля. Не ясен сокол налетает на стадо гусей, лебедей и на серых утиц, нападает Иван-царевич на войско вражее; не столько сам бьет, сколько конь его топчет. Побил рать-силу великую, воротился домой, лег спать и спал непробудным сном шесть суток. На седьмые сутки проснулся, вышел на балкон, глянул в чистое поле — короли больше того войск собрали и опять весь город обступили.

Идет Иван-царевич к сестрам: «Любезные мои сестрицы! Что мне делать? Две силы истребил, третья под стенами стоит, еще пуще грозит». — «Ах ты, храбрый воин! Одни сутки воевал, да шестеро без просыпа спал. Как же Белый Полянин воюет с бабой-ягою золотой ногою, тридцать лет с коня не слезает, роздыху не знает?» Горько показалось то царевичу; побежал он в белокаменные конюшни, оседлал своего доброго коня богатырского, надел на себя сбрую ратную, опоясал меч-кладенец, в одну руку взял копье долгомерное, в другую плетку шелковую, помолился богу и выехал против неприятеля. Не ясен сокол налетает на стадо гусей, лебедей и на серых утиц, нападает Иван-царевич на войско вражее; не столько сам бьет, сколько конь его топчет. Побил рать-силу великую, воротился домой, лег спать и спал непробудным сном девять суток. На десятые сутки проснулся, призвал всех министров и сенаторов: «Господа мои министры и сенаторы! Вздумал я в чужие страны ехать, на Бела Полянина посмотреть; прошу вас судить и рядить, все дела разбирать в правду». Затем попрощался с сестрами, сел на коня и поехал в путь-дорогу.

Долго ли, коротко ли — заехал он в темный лес; видит — избушка стоит, в той избушке стар человек живет. Иван-царевич зашел к нему: «Здравствуй, дедушка!» — «Здравствуй, русский царевич! Куда бог несет?» — «Ищу Белого Полянина; не знаешь ли, где он?» — «Сам я не ведаю, а вот подожди, соберу своих верных слуг и спрошу у них». Старик выступил на крылечко, заиграл в серебряную трубу — и вдруг начали к нему со всех сторон птицы слетаться. Налетело их видимо-невидимо, черной тучею все небо покрыли. Крикнул стар человек громким голосом, свистнул молодецким посвистом: «Слуги мои верные, птицы перелетные! Не видали ль, не слыхали ль чего про Белого Полянина?» — «Нет, видом не видали, слыхом не слыхали!» — «Ну, Иван-царевич, — говорит стар человек, — ступай теперь к моему старшему брату; может, он тебе скажет. На, возьми клубочек, пусти перед собою; куда клубочек покатится, туда и коня управляй». Иван-царевич сел на своего доброго коня, покатил клубочек и поехал вслед за ним; а лес все темней да темней.

Приезжает царевич к избушке, входит в двери; в избушке старик сидит — седой как лунь. «Здравствуй, дедушка!» — «Здравствуй, русский царевич! Куда путь держишь?» — «Ищу Белого Полянина; не знаешь ли, где он?» — «А вот погоди, соберу своих верных слуг и спрошу у них». Старик выступил на крылечко; заиграл в серебряную трубу — и вдруг собрались к нему со всех сторон разные звери. Крикнул им громким голосом, свистнул молодецким посвистом: «Слуги мои верные, звери прыскучие! Не видали ль, не слыхали ль чего про Белого Полянина?» — «Нет, — отвечают звери, — видом не видали, слыхом не слыхали». — «А ну, рассчитайтесь промеж себя; может не все пришли». Звери рассчитались промеж себя — нет кривой волчицы. Старик послал искать ее; тотчас побежали гонцы и привели ее. «Сказывай, кривая волчица, не знаешь ли ты Белого Полянина?» — «Как мне его не знать, коли я при нем завсегда живу; он войска побивает, а я мертвым трупом питаюсь». — «Где же он теперь?» — «В чистом поле, на большом кургане, в шатре спит. Воевал он с бабой-ягою золотой ногою, а после бою залег на двенадцать суток спать». — «Проводи туда Ивана-царевича». Волчица побежала, а вслед за нею поскакал царевич.

Приезжает он к большому кургану, входит в шатер — Белый Полянин крепким сном почивает. «Вот сестры мои говорили, что Белый Полянин без роздыху воюет, а он на двенадцать суток спать залег! Не заснуть ли и мне пока?» Подумал-подумал Иван-царевич и лег с ним рядом. Тут прилетела в шатер малая птичка, вьется у самого изголовья и говорит таковые слова: «Встань-пробудись, Белый Полянин, и предай злой смерти моего брата Ивана-царевича; не то встанет — сам тебя убьет!» Иван-царевич вскочил, поймал птичку, оторвал ей правую ногу, выбросил за шатер и опять лег возле Белого Полянина. Не успел заснуть, как прилетает другая птичка, вьется у изголовья и говорит: «Встань-пробудись, Белый Полянин, и предай злой смерти моего брата Ивана-царевича; не то встанет — сам тебя убьет!» Иван-царевич вскочил, поймал птичку, оторвал ей правое крыло, выбросил ее из шатра и опять лег на то же место. Вслед за тем прилетает третья птичка, вьется у изголовья и говорит: «Встань-пробудись, Белый Полянин, и предай злой смерти брата моего Ивана-царевича; не то он встанет да тебя убьет!» Иван-царевич вскочил, изловил ту птичку и оторвал ей клюв; птичку выбросил вон, а сам лег и крепко заснул.

Пришла пора — пробудился Белый Полянин, смотрит — рядом с ним незнамо какой богатырь лежит; схватился за острый меч и хотел было предать его злой смерти, да удержался вовремя. «Нет, — думает, — он наехал на меня на сонного, а меча не хотел кровавить; не честь, не хвала и мне, доброму мо́лодцу, загубить его! Сонный что мертвый! Лучше разбужу его». Разбудил Ивана-царевича и спрашивает: «Добрый ли, худой ли человек? Говори: как тебя по имени зовут и зачем сюда заехал?» — «Зовут меня Иваном-царевичем, а приехал на тебя посмотреть, твоей силы попытать». — «Больно смел ты, царевич! Без спросу в шатер вошел, без докладу выспался, можно тебя за то смерти предать!» — «Эх, Белый Полянин! Не перескочил через ров, да хвастаешь; подожди — может, споткнешься! У тебя две руки, да и меня мать не с одной родила».

Сели они на своих богатырских коней, съехались и ударились, да так сильно, что их копья вдребезги разлетелись, а добрые кони на колени попадали. Иван-царевич вышиб из седла Белого Полянина и занес над ним острый меч. Взмолился ему Белый Полянин: «Не дай мне смерти, дай мне живот! Назовусь твоим меньшим братом, вместо отца почитать буду». Иван-царевич взял его за руку, поднял с земли, поцеловал в уста и назвал своим меньшим братом: «Слышал я, брат, что ты тридцать лет с бабой-ягою золотой ногою воюешь, за что у вас война?» — «Есть у нее дочь-красавица, хочу добыть да жениться». — «Ну, — сказал царевич, — коли дружбу водить, так в беде помогать! Поедем воевать вместе».

Сели на коней, выехали в чистое поле; баба-яга золотая нога выставила рать-силу несметную. То не ясные соколы налетают на стадо голубиное, напускаются сильномогучие богатыри на войско вражее! Не столько мечами рубят, сколько конями топчут; прирубили, притоптали целые тысячи. Баба-яга наутек бросилась, а Иван-царевич за ней вдогонку. Совсем было нагонять стал — как вдруг прибежала она к глубокой пропасти, подняла чугунную доску и скрылась под землею. Иван-царевич и Белый Полянин накупили быков многое множество, начали их бить, кожи сымать да ремни резать; из тех ремней канат свили — да такой длинный, что один конец здесь, а другой на тот свет достанет. Говорит царевич Белому Полянину: «Опускай меня скорей в пропасть, да назад каната не вытаскивай, а жди: как я за канат дерну, тогда и тащи!» Белый Полянин опустил его в пропасть на самое дно. Иван-царевич осмотрелся кругом и пошел искать бабу-ягу.

Шел-шел, смотрит — за решеткой портные сидят. «Что вы делаете?» — «А вот что, Иван-царевич: сидим да войско шьем для бабы-яги золотой ноги». — «Как же вы шьете?» — «Известно как: что кольнешь иглою, то и казак с пикою, на лошадь садится, в строй становится и идет войной на Белого Полянина». — «Эх, братцы! Скоро вы делаете, да не крепко; становитесь-ка в ряд, я вас научу, как крепче шить». Они тотчас выстроились в один ряд; а Иван-царевич как махнет мечом, так и полетели головы. Побил портных и пошел дальше. Шел-шел, смотрит — за решеткою сапожники сидят. «Что вы тут делаете?» — «Сидим да войско готовим для бабы-яги золотой ноги». — «Как же вы, братцы, войско готовите?» — «А вот как: что шилом кольнем, то и солдат с ружьем, на коня садится, в строй становится и идет войной на Белого Полянина». — «Эх, ребята! Скоро вы делаете, да не споро. Становитесь-ка в ряд, я вас получше научу». Вот они стали в ряд; Иван-царевич махнул мечом, и полетели головы. Побил сапожников, и опять в дорогу.

Долго ли, коротко ли — добрался он до большого прекрасного города; в том городе царские терема выстроены, в тех теремах сидит де́вица красоты неописанной. Увидала она в окно добра мо́лодца; полюбились ей кудри черные, очи соколиные, брови соболиные, ухватки богатырские; зазвала к себе царевича, расспросила, куда и зачем идет. Он ей сказал, что ищет бабу-ягу золотую ногу́. «Ах, Иван-царевич, ведь я ее дочь; она теперь спит непробудным сном, залегла отдыхать на двенадцать суток». Вывела его из города и показала дорогу. Иван-царевич пошел к бабе-яге золотой ноге, застал ее сонную, ударил мечом и отрубил ей голову. Голова покатилась и промолвила: «Бей еще, Иван-царевич!» — «Богатырский удар и один хорош!» — отвечал царевич, воротился в терема к красной де́вице, сел с нею за столы дубовые, за скатерти браные. Наелся-напился и стал ее спрашивать: «Есть ли в свете сильнее меня и краше тебя?» — «Ах, Иван-царевич! Что я за красавица! Вот как за тридевять земель, в тридесятом царстве живет у царя-змея королевна, так та подлинно красота несказанная: она только ноги помыла, а я тою водою умылась!»

Иван-царевич взял красную де́вицу за белую руку, привел к тому месту, где канат висел, и подал знак Белому Полянину. Тот ухватился за канат и давай тянуть; тянул-тянул и вытащил царевича с красной де́вицей. «Здравствуй, Белый Полянин, — сказал Иван-царевич, — вот тебе невеста; живи, веселись, ни о чем не крушись! А я в змеиное царство поеду». Сел на своего богатырского коня, попрощался с Белым Полянином и его невестою и поскакал за тридевять земель. Долго ли, коротко ли, низко ли, высоко ли — скоро сказка сказывается, да не скоро дело делатся — приехал он в царство змеиное, убил царя-змея, освободил из неволи прекрасную королевну и женился на ней; после того воротился домой и стал с молодой женою жить-поживать да добра наживать.

Хрустальная гора

№162[757]

В некотором царстве, в некотором государстве жил-был царь; у царя было три сына. Вот дети и говорят ему: «Милостивый государь батюшка! Благослови нас, мы на охоту поедем». Отец благословил, и они поехали в разные стороны. Малый сын ездил-ездил и заплутался; выезжает на поляну, на поляне лежит палая[758] лошадь; около этой падали собралось много всякого зверя, птицы и гаду. Поднялся сокол, прилетел к царевичу, сел ему на плечо и говорит: «Иван-царевич, раздели нам эту лошадь; лежит она здесь тридцать три года, а мы всё спорим, а как поделить — не придумаем». Царевич слез с своего доброго коня и разделил падаль: зверям — кости, птицам — мясо, кожа — гадам, а голова — муравьям. «Спасибо, Иван-царевич! — сказал сокол. — За эту услугу можешь ты обращаться ясным соколом и муравьем всякий раз, как захочешь».

Иван-царевич ударился о сырую землю, сделался ясным соколом, взвился и полетел в тридесятое государство; а того государства больше чем наполовину втянуло в хрустальную гору. Прилетел прямо во дворец, оборотился добрым молодцем и спрашивает придворную стражу: «Не возьмет ли ваш государь меня на службу к себе?» — «Отчего не взять такого мо́лодца?» Вот он поступил к тому царю на службу и живет у него неделю, другую и третью. Стала просить царевна: «Государь мой батюшка! Позволь мне с Иваном-царевичем на хрустальной горе погулять». Царь позволил. Сели они на добрых коней и поехали. Подъезжают к хрустальной горе, вдруг откуда ни возьмись — выскочила золотая коза. Царевич погнал за ней, скакал-скакал, козы не добыл, а воротился назад — и царевны нету! Что делать? Как к царю на глаза показаться?

Нарядился он таким древним старичком, что и признать нельзя; пришел во дворец и говорит царю: «Ваше величество! Найми меня стадо пасти». — «Хорошо, будь пастухом; коли прилетит змей о трех головах — дай ему три коровы, коли о шести головах — дай шесть коров, а коли о двенадцати головах — то отсчитывай двенадцать коров». Иван-царевич погнал стадо по горам, по долам; вдруг летит с озера змей о трех головах: «Эх, Иван-царевич, за какое ты дело взялся? Где бы сражаться доброму мо́лодцу, а он стадо пасет! Ну-ка, — говорит, — отгони мне трех коров» — «Не жирно ли будет? — отвечает царевич. — Я сам в суточки ем по одной уточке; а ты трех коров захотел... Нет тебе ни одной!» Змей осерчал и вместо трех захватил шесть коров; Иван-царевич тотчас обернулся ясным соколом, снял у змея три головы и погнал стадо домой. «Что, дедушка? — спрашивает царь. — Прилетал ли трехглавый змей, дал ли ему трех коров?» — «Нет, ваше величество, ни одной не́ дал!»

На другой день гонит царевич стадо по горам, по долам; прилетает с озера змей о шести головах и требует шесть коров. «Ах ты, чудо-юдо обжорливое! Я сам в суточки ем по одной уточке, а ты чего захотел! Не дам тебе ни единой!» Змей осерчал, вместо шести захватил двенадцать коров; а царевич обратился ясным соколом, бросился на змея и снял у него шесть голов. Пригнал домой стадо; царь и спрашивает: «Что, дедушка, прилетал ли шестиглавый змей, много ли мое стадо поубавилось?» — «Прилетать-то прилетал, да ничего не́ взял!» Поздним вечером оборотился Иван-царевич в муравья и сквозь малую трещинку заполз в хрустальную гору; смотрит — в хрустальной горе сидит царевна. «Здравствуй, — говорит Иван-царевич, — как ты сюда попала?» — «Меня унес змей о двенадцати головах; живет он на батюшкином озере; в том змее сундук таится, в сундуке — заяц, в зайце — утка, в утке — яичко, в яичке — семечко; коли ты убьешь его да достанешь это семечко, в те́ поры можно хрустальную гору извести и меня избавить».

Иван-царевич вылез из той горы, снарядился пастухом и погнал стадо. Вдруг прилетает змей о двенадцати головах: «Эх, Иван-царевич! Не за свое ты дело взялся; чем бы тебе, доброму мо́лодцу, сражаться, а ты стадо пасешь... Ну-ка отсчитай мне двенадцать коров!» — «Жирно будет! Я сам в суточки ем по одной уточке; а ты чего захотел!» Начали они сражаться, и долго ли, коротко ли сражались — Иван-царевич победил змея о двенадцати головах, разрезал его туловище и на правой стороне нашел сундук; в сундуке — заяц, в зайце — утка, в утке — яйцо, в яйце — семечко. Взял он семечко, зажег и поднес к хрустальной горе — гора скоро растаяла. Иван-царевич вывел оттуда царевну и привез ее к отцу; отец возрадовался и говорит царевичу: «Будь ты моим зятем!» Тут их и обвенчали; на той свадьбе и я был, мед-пиво пил, по бороде текло, в рот не попало.

Бухтан Бухтанович

№163[759]

В некотором царстве, в некотором государстве живал-бывал некто Бухтан Бухтанович; у Бухтана Бухтановича была выстроена среди поля печь на столбах. Он лежит на печи по полулокоть в тараканьем молоке. Приходила к нему лисица и говорила: «Бухтан Бухтанович, хошь ли, я тебя женю у царя на дочери?» — «Что ты, лиска!» — «Есть ли у тебя сколько-нибудь денег?» — «Да есть: всего один пятак». — «Подай и тот сюда!» Лисица пошла, разменяла пятак на мелкие деньги — на копейки, денежки и полушки; пошла к царю и говорит: «Царь, вольный человек! Дай четверика, у Бухтана Бухтановича деньги смерить». Он говорит: «Возьми». Она принесла домой; деньгу, копейку запихала за обруч и отнесла к царю и говорит: «Царь, вольный человек! Четверика мало; дай полмеры, деньги у Бухтана Бухтановича смерить». — «Возьми».

Она взяла, принесла домой; деньгу, копейку запихала за обруч и отнесла к царю: «Царь, вольный человек! Полмеры мало, дай меру». — «Возьми меру». Она взяла, принесла домой и остальное от пятака запихала за обру́чье и отнесла к царю. Царь говорит: «Смерила ли, лиска?» Лиска сказала: «Всё вцеле[760]. Ну, царь, вольный человек! Я пришла к тебе за добрым делом: отдай дочь свою за Бухтана Бухтановича». — «Ну, ладно, покажи же ты мне жениха». Она побегла домой. «Бухтан Бухтанович! Есть ли у тебя какое-нибудь платье? Надевай». Бухтан Бухтанович оболокся[761] и пошел с лисою к царю. Идут по ряду, и привелось им идти по мостику — грязный такой! Лиска пихнула его, и Бухтан Бухтанович ввалился в грязь. Она прибегла к нему: «Что ты, что ты, Бухтан Бухтанович?» А сама грязью-то всего его замарала. «Постой же, Бухтан Бухтанович! Я к царю сбегаю».

Лиска прибегла к царю и говорит: «Царь, вольный человек! Мы шли с Бухтаном Бухтановичем по мостику — мостик скверный такой! — мы как-то не постереглись, ввалились; Бухтан Бухтанович весь замарался; идти-то нехорошо в город; нет ли у тебя платья ежеденного?» — «На, возьми». Лиска побегла. Прибегла. «Бухтан Бухтанович! На, переоболокись[762] да пойдем». Пришли к царю. У царя было уже налажено[763] на стол. Бухтан Бухтанович никуда не глядит, как на себя, — отроду не видал он такого платья! Царь и моргнул лиске: «Лиска, что это Бухтан Бухтанович-то никуда не глядит, как на себя?» — «Царь, вольный человек! Ему стыдно кажется, что на нем эко платье; Бухтан Бухтанович экого платья-то отроду не нашивал дрянного. Царь, вольный человек! Дай ему платье то, которое носишь ты в пасху». А сама и шепнула Бухтану Бухтановичу: «Не гляди на себя!» Бухтан Бухтанович опять глядит никуды, что на стул: стул был вызолоченный. Царь шепнул лиске: «Лиска, что это Бухтан Бухтанович никуды не глядит, что на стул?» — «Царь, вольный человек! У их экого стулья́-то по баням много». Царь хлоп стул за дверь. Лиска шепнула Бухтану Бухтановичу: «Не гляди в одно место; гляди туды да и́нуды[764]». Ну, тут стали толковать о добром деле, о сватанье.

Ну, свадьбу сыграли; долго ли у царя? Ни пива варить, ни вина курить, все готово. Бухтану Бухтановичу три корабля нагрузили, и поехали домой на кораблях. Едут домой: Бухтан Бухтанович едет на кораблях с женкою, а лиска по́ берегу бежит. Бухтан Бухтанович увидел свою печь и скричал: «Лиска, лиска! Эводе моя-то печь!» — «Молчи, Бухтан Бухтанович; стыдно!» Бухтан Бухтанович едет, а лиска наперед бежит по берегу; прибегла наперед, вызнялась на уго́р[765], стоит на угоре дом каменный пребольшущий, и царство явилось преогромное. Она в избу — нету никого в избе, забегла в палату — в большом углу лежит-протянулся Змей Змеевич, сидит на печном столбе Ворон Воронович, сидит на престоле Кокот Кокотович[766]. Лиска говорит: «Что вы тут сидите! Царь идет с огнем, царица с маланьёй[767], сожгут и спалят вас». — «Лиска, куда мы?» — «Кокот Кокотович, поди ты в бочку!» Лиска заперла в бочку Кокота Кокотовича. «Ворон Воронович, поди ты в ступу, давай!»[768] Ворона Вороновича в ступу заперла; Змея Змеевича в солому завертела и вынесла на у́лку. Корабли пришли. Лиска приказала в воду свезти всех их; казаки[769] сейчас свезли в воду.

Бухтан Бухтанович в тот дом все житейское свое перевез, там жил-поживал, добра наживал, царил-властвовал, да там и живот скончал.

Козьма Скоробогатый

№164[770]

Жил-проживал Кузенька один-одинешенек в темном лесу; у него был худой домишко, да один петушок, да пять курочек. К этому Кузеньке повадилась ходить лисичка; пошел он раз на охоту, и только из дому, а лисичка как тут; прибежала, заколола одну курочку, изжарила и скушала. Воротился Кузенька, хвать — нет курочки! и думает: верно, коршун утащил. На другой день пошел опять на охоту. Попадается ему навстречу лисичка и спрашивает: «Куда, Кузенька, идешь?» — «На охоту, лисичка!» — «Ну, прощай!» — и тотчас же побежала к нему в избу, заколола курочку, изжарила и скушала. Пришел домой Кузенька, хватился курочки — нету! Пало ему в догадку: «Уж не лисичка ли кушает моих курочек?»

Вот на третий день он крепко-накрепко заколотил у себя в избе окна и двери, а сам пустился на промысел. Неоткуль взялась лисичка и спрашивает: «Куда идешь, Кузенька?» — «На охоту, лисичка!» Лисичка тут же и побежала к дому Кузеньки, а он поворотил да вслед за нею. Прибежала лисичка, обошла кругом избу, видит: окна и двери заколочены крепко-накрепко, как попасть в избу? Взяла да и спустилась в трубу. Тут Кузенька и поймал лисичку. «Ба, — говорит, — вот какой вор ко мне жалует. Постойка-ка, сударушка, я тебя теперь жи́ву из рук не выпущу!» Лисичка стала просить Кузеньку: «Не убивай меня! Я тебя сделаю Козьмою Скоробогатым, только изжарь для меня одну курочку с маслечком пожирнее». Кузенька согласился, а лисонька, накушавшись такого жирного обеда, побежала на царские заповедные луга и стала на тех заповедных лугах кататься.

Бежит волк и говорит: «Эх ты, проклятая лиса! Где так жирно обтрескалась?» — «Ах, любезный волченёк-куманек! Ведь я была у царя на пиру. Неужели тебя, куманек не звали? А нас там было всяких разных зверей, куниц, соболей, видимо-невидимо!» Волк и просит: «Лисонька, не сведешь ли и меня к царю на обед?» Лисичка обещалась и велела собрать сорок сороков серых волков и привести с собою. Волк согнал сорок сороков серых волков. Лиса повела их к царю; как привела, сейчас же вошла в белокаменные палаты и поклонилась царю со́роком сороков серых волков от Козьмы Скоробогатого. Царь весьма тому обрадовался, приказал всех волков загнать в ограду и запереть накрепко. А лисичка бросилась к Кузеньке: прибежала, велела зажарить еще одну курочку; пообедала сытно и пустилась на заповедные луга и стала кататься по траве.

Бежит медведь мимо, увидел лисоньку и говорит: «Эк ведь ты, проклятая хвостомеля, как обтрескалась!» Она отвечает: «Я была у царя в гостях; нас там было всяких разных зверей, куниц, соболей, видимо-невидимо! Да и теперь еще остались — пируют волки. Ты знаешь, любезный куманек, какие они объедалы! По сию пору всё обедают». Мишка и просит: «Лисонька, не сведешь ли и меня на царский обед?» Лисичка согласилась и велела ему собрать сорок сороков черных медведей: «Для одного тебя царь-де и беспокоиться не захочет». Мишка собрал сорок сороков черных медведей. Лиса повела их к царю; привела и поклонилась ему со́роком сороков черных медведей от Козьмы Скоробогатого. Царь тому и рад, приказал загнать их и запереть накрепко. А лисичка отправилась к Кузеньке; прибежала и велела зажарить последнюю курочку с петушком. Кузенька не пожалел, зажарил ей последнюю курочку с петушком; лисичка скушала на здоровье и пустилась на заповедные луга и стала валяться по зеленой траве.

Бежит мимо соболь с куницею и спрашивает: «Эк ты, лукавая лиса, где так жирно накушалась?» — «Ах вы, соболь и куница! Я у царя в превеликом почете. У него нынче пир и обед на всяких зверей; я что-то порадела, таки много жирного поела; а что зверей на обеде-то было, видимо-невидимо! Только вас там и недоставало. Вы сами знаете волков, как они завистливы, будто сроду жирного не едали, о сю пору трескают у царя! А про косолапого Мишку и говорить нечего: он потуль ест, что чуть дышит!» Соболь и куница стали лису упрашивать: «Кумушка, своди ты нас к царю; мы хоть посмотрим». Лиса согласилась и велела им согнать к себе сорок сороков соболей и куниц. Согнали; лиса привела их во дворец и поклонилась царю со́роком сороков соболей и куниц от Козьмы Скоробогатого. Царь не может надивиться богатству Козьмы Скоробогатого, с радостью принял дар и приказал всех зверей перебить и поснимать с них шкуры.

На другой день лисичка опять прибежала к царю и говорит: «Ваше царское величество! Козьма Скоробогатый приказал тебе низко кланяться и попросить пудовки[771]; нужно размеривать серебряны деньги. Свои-то пудовки все запростаны[772] у него золотом». Царь без отказу дал лисе пудовку. Она прибежала к Кузеньке и велела мерить пудовкою песок, чтобы высветлить у ней бочок! Как высветлило, она заткнула в зауторы[773] сколько-то мелких денег и понесла назад к царю. Пришла и стала сватать у него прекрасную царевну за Козьму Скоробогатого. Царь не отказывает, велит Козьме совсем изготовиться и приезжать. Поехал Кузенька к царю, а лисичка забежала вперед и подрядила работников подпилить мостик. Кузенька только что въехал на мостик — мостик вместе с ним и рушился в воду. Лисичка стала кричать: «Ахти! Пропал Козьма Скоробогатый!» Царь услышал и тотчас же послал людей перехватить Козьму. Вот они перехватили его, переодели в нарядное платье и привели к царю.

Обвенчался он на царевне и живет у царя неделю и две. «Ну, — говорит царь, — пойдем теперь, любезный зять, к тебе в гости». Козьме делать нечего, надо собираться. Запрягли лошадей и поехали. А лисичка отправилась вперед. Бежала-бежала, глядит: пастухи пасут стадо овец; она спрашивает их: «Пастухи, пастухи! Чье стадо пасете?» Пастухи отвечают: «Стадо царя Змиулана». Лисичка начала их учить: «Сказывайте всем, что это стадо Козьмы Скоробогатого, а не Змиулана-царя; а то едут царь Огонь да царица Маланьи́ца, коли не скажете им, что это стадо Козьмы Скоробогатого, — они всех вас и с овцами-то сожгут и спалят». Пастухи видят, что дело неминучее, надо слушаться, и обещаются всякому сказывать про Козьму Скоробогатого, как лиса учила.

А лисичка пустилась вперед; видит — пастухи стерегут свиней, и спрашивает: «Пастухи, пастухи! Чье стадо пасете?» — «Царя Змиулана». — «Сказывайте, что стадо это Козьмы Скоробогатого, а то едут царь Огонь и царица Маланьи́ца; они всех вас сожгут и спалят, коли станете поминать царя Змиулана». Пастухи согласились. Лиса опять побежала вперед; добегает до коровьего стада царя Змиулана, потом до конского стада и велит пастухам сказывать, что эти стада Козьмы Скоробогатого, о царе же Змиулане ничего не говорить. Добегает лиса и до стада верблюжьего. «Пастухи, пастухи! Чье стадо пасете?» — «Царя Змиулана». Лиса строго запретила им сказывать о царе Змиулане, а велела говорить, что это стадо Козьмы Скоробогатого; а то царь Огонь и царица Маланьи́ца сожгут и спалят все стадо!

Лисонька опять побежала вперед, прибегает в царство царя Змиулана и прямо в белокаменные палаты. «Что скажешь, лисонька?» — «Ну, царь Змиулан, теперь-то надо скоро-наскоро спрятаться. Едет грозный царь Огонь и царица Маланьи́ца, всё жгут и палят. Стада твои и с пастухами прижгли; сначала овечье, потом свиное, а тут коровье и конское. Я не стала мешкать, пустилась к тебе сказать и чуть от дыма не задохлась!» Царь Змиулан закручинился-запечалился: «Ах, лисонька, куда же я подеваюсь?» — «Есть в твоем саду старый заповедный дуб, средина вся повыгнила; беги и схоронись в дупло, пока они мимо не проедут». Царь Змиулан вмиг собрался и по сказанному, как по писаному, сделал так, как лиса научила.

А Козьма Скоробогатый едет себе да едет с женою и тестем. Доезжают они до стада овечьего. Молодая княгиня и спрашивает: «Пастушки, пастушки, чье стадо пасете?» — «Козьмы Скоробогатого», — отвечают пастухи. Царь тому и рад: «Ну, любезный зять, много же у тебя овец». Едут они дальше, доезжают до стада свиного. «Пастушки́, пастушки́, — спрашивает молодая княгиня, — чье стадо пасете?» — «Козьмы Скоробогатого». — «Ну, любезный зять, много же у тебя свиней». Едут они всё дальше и дальше; тут пасется стадо коровье, там конское, а там и верблюжье. Спросят у пастухов: «Чье стадо пасете?» — они знай себе отвечают одно: «Козьмы Скоробогатого».

Вот приехали к царскому дворцу; лисонька встречает и вводит их в палаты белокаменные. Царь вошел и задивился: столь хорошо было убрано! Давай пировать, пить-есть и веселиться! Живут они день, живут и неделю. «Ну, Кузенька, — говорит лисонька, — перестань гулять, надо дело исправлять. Ступай с тестем в зеленый сад; в том саду стоит старый дуб, а в том дубе сидит царь Змиулан — от вас спрятался. Расстреляйте дерево на мелкие части!» Тогда Кузенька по сказанному, как по писаному, пошел вместе с тестем в зеленый сад, и стали они в тот дуб стрелять и убили царя Змиулана до смерти. Козьма Скоробогатый воцарился в том государстве, и стал он с царевною жить да поживать, и теперь живут — хлеб жуют. Лисоньку всякий день угощали они курочками, и она до тех пор у них гостила, докуда всех кур не испакости́ла[774].

Емеля-дурак

№165[775]

В некоторой было деревне: жил мужик, и у него было три сына, два было умных, а третий дурак, которого звали Емельяном. И как жил их отец долгое время, то и пришел в глубокую старость, призвал к себе сыновьев и говорил им: «Любезные дети! Я чувствую, что вам со мною недолго жить; оставляю вам дом и скотину, которые вы разделите на части ровно; также оставляю вам денег на каждого по сту рублев». После того вскоре отец их умер, и дети, похороня его честно, жили благополучно. Потом вздумали Емельяновы братья ехать в город торговать на те триста рублев, которые им отказаны были их отцом, и говорили они дураку Емельяну: «Послушай, дурак, мы поедем в город, возьмем с собой и твои сто рублев, а когда выторгуем, то барыш пополам, и купим тебе красный кафтан, красную шапку и красные сапоги. А ты останься дома; ежели что тебя заставят сделать наши жены, а твои невестки (ибо они были женаты), то ты сделай». Дурак, желая получить обещанные красный кафтан, красную шапку и красные сапоги, отвечал братьям, что он будет делать все, что́ его заставят. После того братья его поехали в город, а дурак остался дома и жил с своими невестками.