Царь Ефимьян не мог дождаться своего сын Федора, стал собирать свою силу: «Кто бы съездил по живую, по молодую воду? Я бы тому сделал добро». И собран был большой совет, на котором тоже положили, что опрично твоего сына Ивана-царевича некому ехать. Иван-царевич затужился и запечалился, приходит по вечеру к бабушке-задворенке. Бабушка-задворенка говорит: «Что, Иван-царевич, затужился и запечалился?» — «Как мне не тужить и не печалиться? Бачка посылает по живую, по молодую воду, за тридевять земель, в тридесятую землю, за белое море — в дивье царство, а нет у моего батюшки доброго коня». — «Как нет у твоего батюшки доброго коня? Есть добрый конь, заперт за тремя дверьми, третьи двери уже копытом пробивает! Этот конь будет тебе служить верою и правдою. А караулит коня плехатый[819] старик; приди, старика по плеши больно хлопни — отдаст тебе доброго коня». По сказанному, как по писаному, схватил Иван-царевич коня под повод и троижды около себя обернул; конь взмолился человечьим гласом Ивану-царевичу, что я буду тебе служить верою и правдою. У коня этого из ушей дым валит, из ноздрей искры сыплются, из рота пламя пышет. Иван-царевич садится на добра коня, стежит его по толстым ребрам, и скачет конь выше лесу стоячего, ниже облака ходячего, горы, реки и озера меж ног пропускает, поля-луга хвостом устилает.
Немало времени ехал царевич и доехал до того ж дубу — стоит дуб на росстани, и подписано на дубу: вправо ехать — мертву быть, а влево ехать — к Ирине мягкой перине попасть, спать мягко и хлебать кисель. Он и говорит: «Видно, мои братья уехали киселя хлебать!» Сам поезжает вправо по живую и по молодую воду; ехал немало времени, доехал до бабушки-задворенки. Бабушка-задворенка встречает Ивана-царевича: «Куды ты, бажоный[820], поехал?» — «Бабушка-задворенка! Напой-накорми, на пуховик спать повали, в головушки сядешь и спрашивать станешь». Она его накормила-напоила, спать положила. «Я, — говорит царевич, — поехал по живую и по молодую воду за тридевять земель, в тридесятую землю — в дивье царство». — «Иван-царевич! Не быть тебе живому». — «Авось бог и пособит!»
Иван-царевич поутру встает ранехонько, умывается белехонько; бабушка-задворенка накормила его завтраком и дает ему коня еще лучше того и говорит: «Полтора часа только караулы спят в дивьем царстве; не зевай!» Приехал он в то царство; конь разбежался и перескочил чрез каменную стену; царевич поставил коня к столбу — к золочену кольцу, и набрал воды живыя и молодыя, и подумал умом: «Времени еще четверть часа нет, схожу-ка я к девице — посмотреть». И видит: спят двенадцать девиц, все как одна; царь-девицу по тому мог узнать — спит, пышет, будто с дубу лист бруснет[821]. И удумал сменяться с нею именными перстенями: ее перстень к себе взял, а свой перстень ей отдал, и приходит к коню. Конь говорит человечьим языком: «Ой, Иван-царевич! Мне тебя не увезти; поди на росе выкатайся, самоцветное платье выхлопай[822]». Сделал то Иван-царевич и садился на своего доброго коня; конь разбежался, перескочил чрез городскую стену, да задней ногой за струну задел; струны запели, колокола загудели, караулы сбунтовались[823], что за муха в городу была?
По времени царь-девица пробуждается и своих караулов посылает: «Подите состижите!»[824], а он впромеж приезжает к бабушке-задворенке; «Что, Иван-царевич, долго призамешкался?» Дает ему щетку, кремешок, площадку[825]: «Станут тебя состигать, ты брось щетку и проговори троижды: стань, чаща, от земли до неба, чтобы конному проезда, пешему прохода и птице пролета не было!» Караулы, наехав на чащу, взад воротилися к кузнецу, топоров наковали, прискакали и хотели было эту чащу рассекать, смотрят — нет ничего. «Морочит, видно!» — и всё тут покинули. Стали опять состигать; царевич кинул кремешок и проговорил троижды: «Стань, гора кременная, от земли до неба, от востоку до западу!» Караулы, наехав на гору́, взад воротились к кузнецу, молотов наковали, прискакали — нет ничего: «Морочит окаянный!» Тут и молоты пометали. В третий раз, когда стали состигать, бросил он площадку и проговорил троижды: «Расплывись, река огненная!» — и сделалась река, за кою караулы мост смостили.
В ту пору царевич далеко уехал. Не догнав за тою промешкою, караулы воротились назад; а Иван-царевич приехал к дубу на росстани: «Съездить мне-ка к братьям, живы они или нет?» Приезжает к Ирине мягкой перине, и встречает Ирина мягкая перина Ивана-царевича. «Куды, — говорит, — поехал? Куды тебя бог понес? Раздевайся, разболокайся, свое цветное платье на стол клади — хоть тысяча, хоть две будь, ничто твое не утеряется!» Напоила-накормила, на пуховик спать повалила. «Ложись к стенке!» Он говорит: «Я не сплю у стенки, а сплю на крайчику». Нужно было ей самой у стенки лечь; царевич ее подхватил под середку и прошиб сквозь пол, и улетела Ирина мягкая перина в погреб, а он опустил конец веревки, вытащил своего брата и сказал: «Волочите друг по дружке всех и отправляйтесь по домам!»
Сам садится на своего доброго коня; доехав до старого дубу, спускает коня в чистое поле кормиться и ложится спать. Приходит к нему старичок и говорит: «Ой, Иван-царевич, тебя убьют!» — «Врешь, старый; сгинь с глаз!» Старшие братья, идучи домой, согласились между собою и убили Ивана-царевича, живую и молодую воду отобрали; приходят к своему отцу и дали ему той воды живыя и молодыя. Он испил и стал лучше старины[826]. Вот приходит старичок к Ивану-царевичу — только оставалась одна хребетная кость; садится он под хребетную кость, прилетел ворон клевать, он ворона захватил за́ ногу и сказал: «Черное вороньё! К этой туше соберите косьё; буде не соберете, то весь род ваш выведу». Черное вороньё заревело, стали со всех сторон косьё снашивать; старичок стал складывать косточку к косточке, косьё склал, дунул — стало тело, другожды дунул — зашевелился, троижды дунул — вскочил добрый мо́лодец: «Ну, старичок! Как я призаспался». — «Кабы да не я, ты бы все еще спал!» Очнулся царевич — что нагой, и говорит старичку: «Одень меня!» Старичок дунул — он и оделся. Приходит Иван-царевич в Ефимьянское царство, нанялся в цареве кружале[827] сороковки[828] катать; рядил за работу себе два ведра в сутки вина зеленого, и живет так больно весело немало времени.
Царь-девица приходит под Ефимьянское царство на корабле, состроила мосты калиновые — на три грани испротесанные, по три гвоздя заколоченные; на концах были гульбища, по гульбищам были пташицы, пели-выпевали всякими словесами, разными голосами; поверх моста красным сукном устлано. И пишет она царю Ефимьяну: «Подай виноватого человека!» Царь посылает своего сына Павла: «Поди с ответом». Он разулся и пошел босиком — надо сукна не замарать; идет по́д гору. У царь-девицы было два сына — от Ивана-царевича народилися; говорят они: «Вот тот царевич идет, что живую воду взял!» — «Нет, не тот! Накормите его морскою кашею: не виноват — дак не ходи!» Взяли его о корабль хлопонули; Павел-царевич едва с корабля ушел. Вторично пишет к царю Ефимьяну: «Подай виноватого человека!» Царь Ефимьян посылает другого сына, Федора; этот, пойдя, черевички с ног снял. «Надеть, — говорит, — красного сукна не замарать!» Завидя его, царь-девица тот же приказ отдала: накормить морскою кашею. «Не виноват — дак не ходи!» Едва с корабля живой ушел.
И грозно в-третьяжды пишет царю Ефимьяну: «Царь Ефимьян! Подай виноватого человека». Он не знает, кого послать, затужился и велел ярыжкам искать везде виноватого; а Иван-царевич, гуляя на кружале, говорит: «Видно, моя вина, нужна и моя голова! Пойдемте со мною, все пропойцы! Еще вас угощу и потешу. Во имя мое сукна рвите, пташиц берите и мосты ломите!» От того под горою гам сделался; у царь-девицы дети устрашилися и сказали ей, что неприятель подступает. А она в ответ: «Какой неприятель! То идет ваш тятька, у него такая ухватка!» Иван-царевич пришел на корабль, с царь-девицею обнялся, в уста поцеловался; она корабль от берегу отвалила и пошла в дивье царство, вышла за него там замуж, и стали они жить да быть, и теперь живут, хлеб жуют.
№176[829]
Жил царь, у этого царя было три сына; говорит царь детям своим: «Привиделось мне во сне, что в некотором царстве, за триста земель, в трехсотенном государстве, есть Елена Прекрасная, и есть у ней живая и мертвая вода и моложавые яблоки; не можете ли вы, детки, достать?» Старшие два сына и говорят: «Благослови нас, батюшка! Мы пойдем доставать». Он их и благословил, и пошли они; а третий сын, восьмилетний, остался дома. Через два года стал и последний сын проситься, что «и я поеду за своими братьями; что-нибудь и я им помогу». И говорит отец: «Где же тебе с молодых лет идти на чужую сторону?» Потом подумал царь и отпустил его, и стал ему сын говорить: «Батюшка! Пожалуйте мне лошадку». Царь говорит: «Ну, поди — выбирай: у меня в конюшне пятьсот лошадей». Он пошел; которую лошадь ударит по крестцу, так и с ног долой упадет; из пятисот лошадей не выбрал ни одной по себе лошади и сказывает своему отцу, что «я, батюшка, у тебя не выбрал ни одной лошади; теперь пойду в чистое поле, в зеленые луга — не выберу ль по себе лошади в табунах?»
Пошел в чистое поле; долго-долго шел, на пустом месте стоит изобка[830], а в изобке сидит старая старуха. Спрашивает ее Иван-царевич: «Что, бабушка, не знаешь ли ты где табунов и нет ли в табунах хороших лошадей?» Ответ держит старуха: «На что же лучше — у твоего батюшки пятьсот лошадей!» Говорит Иван-царевич, что «у моего отца нету по мне ни одной лошади». — «Коли так, поди же ты, Иван-царевич, вот здесь есть село, около села есть гора, на этой горе валяется богатырь заместо собаки; возьми ты спросись у попов: можно ли похоронить этого богатыря? Есть у богатыря конь за двенадцатью дверьми железными, за двенадцатью замками медными, на двенадцати цепях; один меч у него четыре человека на носилках носят». Попы взялись и похоронили этого богатыря; а Иван-царевич собрал поминальный стол и накупил всякого припасу из харчевого, вин, водок, столов и стульев, ножей и ложек. И отобедал народ православный; говорит Иван-царевич: «Бери, народ православный, что кому надобно!»
Тотчас зачали тащить, что кому надобно, и разнесли по домам; остался один Иван-царевич на горе́, и гласит ему мертвый богатырь: «Благодарю тебя, млад Иван-царевич, что похоронил меня в честности, и дарю тебе своего коня: стоит он в казенном погребе за двенадцатью дверьми железными, за двенадцатью замками медными, на двенадцати цепях; дарю тебе и меч и латы мои. Если сможешь, владей на здоровье!» Иван-царевич пошел в казенный погреб и начал двери ломать; он кулаком дверь проломит, а лошадь цепь перервет. Так Иван-царевич все двери переломал, а лошадь все цепи перервала. И хотела эта лошадь на волю уйтить; но Иван-царевич ухватил ее за гриву и говорит: «Стой, конь, волчье мясо, сорокаалтынная кляча! Кому же на вас и ездить, как не нам, добрым мо́лодцам?» Надел на коня узду, оседлал его; на себя наложил латы богатырские, в правую руку меч взял и начал мечом помахивать, ровно как гусиным пером.
Отправляется он в путь-дорогу; ехал много ли, мало ли время, все земли проехал и попал в трехсотенное государство, где только лес да вода. В лесу тропинка есть — только пешему пройти да верхом проехать; Иван-царевич пустился по той тропинке и приехал к избушке. Вошел в эту избушку; там живет красная девушка. Говорит ему девушка: «Куда тебя бог несет?» Отвечает Иван-царевич: «К твоей сестре, Елене Прекрасной, — достать живой и мертвой воды и моложавых яблоков да ее портрет». — «Садись же ты, добрый мо́лодец, на моего летучего сокола; а своего коня у меня оставь». Сел он на сокола и полетел. Летел-летел, стоит еще избушка; вошел — в избушке сидит красная девушка. Спрашивает Иван-царевич: «Как бы мне проехать к твоей сестре, Елене Прекрасной?» Говорит девушка: «Садись на моего сокола, а своего у меня оставь, и прилетишь ты к ее дому; там стоят двенадцать церквей, и от всякой церкви всё шнуры натянуты. Постарайся ты, как можно, чтобы живо перелететь, за шнуры не зацепить».
Иван-царевич прилетел к дому Елены Прекрасной; вошел в одну горницу, потом в другую: в обеих девушки почивают — одна другой краше! Ступил в третью горницу, а там почивает сама Елена Прекрасная, и стоит у ней на столе живая и мертвая вода, и портрет ее тут же; а из этой горницы ход в сад, где моложавые яблоки. Иван-царевич взял живую и мертвую воду и портрет Елены Прекрасной, самоё ее облюбил; потом вскочил в сад, сорвал пять яблоков, завязал в платок и вышел из дому; сел на сокола и полетел, да как стал перелетать через шнуры, и говорит сам себе: «Что я за воин храбрый! Дай зацеплю за шнуры». Зацепил за шнуры, и во всех церквах колокола зазвонили, и проснулась Елена Прекрасная и говорит: «Что такой за невежа был, квашню раскрыл и две полушки на смех положил!» Сейчас крикнула: «Подавайте моего доброго коня, я его на дороге догоню».
А Иван-царевич прилетел в избушку к Елениной сестре, переменил одного сокола на другого и опять вперед полетел. Вслед за ним и Елена Прекрасная к своей сестре приехала и говорит ей: «Для чего вы приставлены? Ничего не видите! Какой-то невежа был, мою квашню раскрыл, на покрышке две полушки положил». Отвечает сестра: «Я сама в дороге была, своего сокола запарила и здесь никого не видала». Елена Прекрасная опять поехала догонять Ивана-царевича; а Иван-царевич приехал в другую изобку и переменил сокола на богатырского коня. Приезжает Елена Прекрасная к другой сестре и говорит: «Что вы смотрите! Для чего вы здесь приставлены? У меня какой-то невежа был, квашню раскрыл — не покрыл, на смех две полушки положил». Отвечает сестра: «Изволь посмотреть моего сокола, весь в поту! Я сама из дороги сейчас приехала».
Иван-царевич приехал в третью изобку, и дала ему старуха платочек: «Если за тобой будут гнаться, то брось этот платочек». Приезжает к старухе Елена Прекрасная и говорит: «Что вы смотрите, для чего вы приставлены? У меня какой-то невежа был, квашню раскрыл — не покрыл, на смех две полушки положил». Отвечает старуха: «Я сама сейчас из дороги приехала».
Елена Прекрасная опять погналась в погоню за Иваном-царевичем и как стала догонять его, Иван-царевич бросил платочек — и сделалось ужасное море, что нельзя ни пройтить, ни проехать. Подъехала Елена Прекрасная к берегу и закричала через море: «Кто такой в моем царстве был, царь-царевич или король-королевич?» Отвечает Иван-царевич: «Я ни царь, ни король, а малолетний царский сын». — «Дожидайся ж меня! — сказала Елена Прекрасная. — Через двенадцать лет я к тебе буду на двенадцати кораблях».
Иван-царевич повернул прочь от моря и попал другою дорогою — не там, где прежде ехал, и прискакал к большому дому; въехал на двор, на дворе стоит столб точеный, у столба прибито кольцо золоченое; привязал своего коня к золоченому кольцу, дал ему белоярой пшеницы и пошел в горницу. Сидит в горнице красная де́вица и говорит ему: «Неладно, православный, ты сюда попал! Здесь живет ведьма, летает она по дорогам на соколе и ловит крещеный народ к себе на мытарства. Я сама заполонена здесь двенадцатый год; если ты возьмешь меня с собою, то я тебя добру научу: как прилетит ведьма да станет класть тебя на кровать, то смотри к стенке не ложись!» Вот прилетела ведьма и стала его к стенке класть; а он к стенке не ложится. «Мне, — говорит, — надо выходить к лошади». Ведьма сама легла к стенке, а Иван-царевич с краю, да тотчас отвинтил все три винта — ведьма и попала в погреб.
Взял он с собой красну де́вицу и поехал; много ли, мало ли места отъехал, видит — на дороге яма, и лежат около этой ямы два человека. Спрашивает Иван-царевич: «Что вы за люди и чего дожидаетесь?» — «Ах, Иван-царевич! Ведь мы твои братья». — «Что ж вы, братцы, высматривали?» — «Да вот здесь прекрасная девушка посажена». Сказал им Иван-царевич: «Возьмите-ка, братцы, у меня да подержите живую и мертвую воду и моложавые яблоки, а меня опустите в эту яму; я вам достану оттудова прекрасную девушку. Как скоро вы девушку вытащите, опущайте за мной веревку». Тотчас опустился Иван-царевич в яму, добыл там прекрасную девушку и привязал ее за веревку. Большие братья-царевичи начали тащить, вытащили девушку и говорят: «Не станем к нему опущать веревку; теперь у нас все есть: живая и мертвая вода, моложавые яблоки, и портрет Елены Прекрасной, и по невесте на каждого». Задумали они взять и коня Ивана-царевича; стали его ловить, а конь им не дается; так и не поймали!
Вот старшие братья пошли к своему отцу домой; а Иван-царевич в той яме так слезьми и обливается. Ходил он там много ли, мало ли время и пришел на нижний свет. Усмотрел избушку, в той избушке сидит старая старуха, и говорит Иван-царевич: «Нельзя ли как-нибудь, бабушка, доставить меня на верхний свет?» Отвечает ему старуха: «Нет, батюшка Иван-царевич, нельзя никак! Разве вот как: у нашего царя есть три дочери, и берут его дочерей змеям на съедение; коли ты царю поможешь, он тебя тож не оставит. Поезжай с богом; я тебе дам свою лошадь, и латы, и меч».
Иван-царевич оседлал быстрого коня, надел на себя чугунные латы, взял в руки меч и поехал к тому месту, куда змей прилетает. Приехал, а там уж давно сидит царевна на камушке и лютого змея дожидается. Спрашивает ее Иван-царевич: «Что ты, царевна, здесь дожидаешься?» Говорит она печально: «Уйди, добрый мо́лодец! Привезли меня сюда змею на съедение». — «А ну, поищи у меня в голове; а как только в море волны заколыхаются, сейчас меня разбуди». Лег к ней на колени и заснул. Волны в море заколыхалися, красная де́вица начала будить Ивана-царевича и никак не может его разбудить. С великого горя капнула у ней слеза из глаз и попала царевичу на щеку; он проснулся и говорит: «Ах, как ты меня своей слезой обожгла!»
Прилетел змей осьмиглавый поедать царскую дочь и говорит Ивану-царевичу: «Ты зачем здесь, блоха рубашная?» А Иван-царевич говорит змею: «А ты зачем, гнида головная? Крещеный народ поедаешь, а сыт не бываешь!» — «Я и тебя съем!» — «Нет, попробуй прежде с сильными, могучими плечьми побарахтаться». Говорит змей: «Делай мост по́ морю, и пойдем с тобой воевать». — «Экий! Ведь я крещеный человек, а ты некрещеный; делай ты мост». Змей только дунул, и сделался по́ морю ледяной мост. Поехали они воевать. Змей разъехался и ударил Ивана-царевича — только шапку ему с головы свалил; а Иван-царевич разъехался на своем богатырском коне и ударил змея — сразу его убил. Сейчас соскочил с своего коня и положил этого змея под камень; подъехал к красной де́вице прощаться, и дала ему царская дочь на память свое кольцо золотое. В то самое время был от царя послан Макарка плешивый, косорукий — убрать дочерние косточки, когда змей улетит. Макарка видел, как Иван-царевич змея убил; прибежал к царевне и говорит: «Скажи своему отцу, что я тебя от смерти спас; а не то — сейчас тебя убью!» Она испугалась и сказала: «Хорошо, будь по-твоему!» Приехали во дворец, говорит царю Макарка: «Я твою дочь спас, змея убил и под камень положил».
Спустя несколько времени присылает другой змей к царю приказ, чтобы привозил свою дочь к нему на съедение. Макарка говорит царю: «Дай мне саблю хорошую, я опять змея убью!» И повез он другую царскую дочь змею на съедение; привез и посадил ее на камень, а сам взлез на самую высокую сосну. Сидит она на камне да слезьми обливается; приезжает Иван-царевич, слез с коня, сел около девушки и говорит: «Поищи у меня в голове, а как только в море волны заколыхаются, сейчас меня разбуди!» Вот заколыхались в море волны, стала она будить его и не могла добудиться, покуда не капнула ему на щеку горячая слеза. Он проснулся и говорит: «Как ты меня долго не будила!» Прилетел змей десятиглавый и говорит Ивану-царевичу: «Что ты, блоха рубашная, поворачиваешься»? А Иван-царевич говорит змею: «А ты что, гнида головная, сюда приезжаешь да народ крещеный поедаешь?» — «Я и тебя съем!» — «Нет, попробуй сперва повоевать со мной!» — «Ну, делай мост по́ морю». — «Я человек крещеный, а ты некрещеный; делай ты!»
Змей только дунул, и сделался ледяной мост. Вот они поехали воевать. Змей разъехался и ударил Ивана-царевича — он только пошатнулся, сидя на лошади; а Иван-царевич как ударил змея своим мечом, так и снес ему пять голов долой; потом еще ударил — и убил змея до смерти. Дала ему царевна золотое кольцо; он взял и уехал домой к старушке. Тут Макарка плешивый, косорукий слез с сосны, взял свою саблю, об камень бил-бил, бил-бил, до самой ручки изломал; пришел к царевне и говорит: «Смотри ты, скажи своему отцу, что я тебя от смерти спас, а не то убью тебя!» Приехали они во дворец, и говорит Макарка царю: «Я твою дочку от смерти спас; вот как я постарался, всю саблю изломал!» Царь обещался отдать за него свою младшую дочь замуж.
Потом пишет двенадцатиглавый змей, требует царскую дочь на съедение. Макарка повез третью царевну змею на съедение, посадил ее на камень, а сам со страстей взлез выше прежнего на дерево. Царевна сидит да горько плачет; приезжает к ней Иван-царевич и говорит: «Поищи у меня в голове, а как в море волны заколыхаются, сейчас меня разбуди!» Вот волны заколыхалися, стала она будить его; он вскочил и сел на своего доброго коня. Прилетел змей о двенадцати голов и говорит: «Ты что здесь, блоха рубашная, толкаешься?» — «А ты что, гнида головная, сюда прилетаешь, только народ поедаешь?» — «Я и тебя съем!» — «Нет, давай-ка могучими богатырскими плечьми побарахтаемся». Говорит змей: «Ты думаешь: моих братьев убил, так и меня убьешь? Нет, брат, не таковский я!»
Вышли они на́ поле и зачали воевать. Иван-царевич как разъехался на своем коне, так змею и снес шесть голов; змей и просит: «Дай мне отдохнуть!» А лошадь Ивана-царевича говорит: «Не давай ни одной минуты отдыхать!» Он еще мечом ударил и убил змея до смерти. Царевна подарила ему свое золотое кольцо; Иван-царевич взял змея, положил под камень, а сам к старухе поехал. Макарка мигом слез с дерева, взял царевну и повел к царю. Царь так возрадовался, что и сказать нельзя, благодарит Макарку, созывает к себе весь народ православный и с музыкою и говорит: «Кто будет играть, тому на радостях много пожалую».
Собрался весь народ и все музыканты; а Иван-царевич купил себе трехалтынную балалайку, пришел к царю в дом и так заиграл, что весь мир-народ удивился; его балалайка бренчит-выговаривает: «Девушка, девушка! Не забудь же меня на чужой стороне». Стали ему царские дочери водку подносить; он выпил у одной царевны и бросил в стакан золотое кольцо — то самое, что она подарила; выпил у другой — то же сделал; выпил у третьей, стал кольцо вынимать... Тут царевны его признали, в один голос закричали: «Вот кто нас избавил, а не Макарка плешивый!» Макарка заспорил, говорит, что «это я всех змеев убил; пойдемте, я вам покажу, куда змеиные тела поклал». Пошли смотреть. Макарка хотел камень поднять, силился-силился и не мог поднять. «Ах, — говорит, — как камень-то сел!» А Иван-царевич подошел, сейчас камень поднял и тела и головы змеиные показал. Царь приказал Макарку из пушек расстрелять.
Тогда Иван-царевич стал царя просить, чтобы доставил его на верхний свет; царь приказал позвать птицу-сокола и велел соколу Ивана-царевича на тот свет доставить. Сокол говорит царю: «Давай мне четыре дощана говядины, чтобы во всяком дощане было сто пудов». Царь заготовил говядины; сокол привязал к себе четыре дощана говядины, посадил на себя Ивана-царевича и полетел; летел-летел и зачал просить есть. Иван-царевич и начал ему кидать, всю говядину раскидал, а он опять просит; царевич зачал ему кидать пустые дощаны, покидал и те — он все просит; начал кидать свое платье, и то раскидал, нечего стало бросать больше, а сокол все-таки просит. «Не то, — говорит, — на низ опущусь!» Иван-царевич оторвал свои икры и бросил ему, сокол съел и вылетел с царевичем на верхний свет; тут сокол кашлянул и выкинул его икры и платье.
Вот Иван-царевич пришел к своему отцу, поздоровался; отец и говорит: «Что, сынок, я тебе говорил: не ходи! А вот старшие твои братья принесли мне всего: и живой воды, и мертвой, и моложавых яблоков, и портрет Елены Прекрасной». Иван-царевич отвечал своему отцу: «Что же делать? Их счастье!»
Прошло двенадцать лет, приезжает Елена Прекрасная по́ морю на двенадцати кораблях и два сына с собой привезла. Как только приплыла она, зачала в пушки палить и говорит: «Подайте мне виноватого!» Дунула Елена Прекрасная, и сделался от ее кораблей и до царского дворца хрустальный мост. Говорит царь своим большим сыновьям: «Ступайте, дети! Должно быть, вы виноваты». Вот они и пошли по хрустальному мосту; посмотрела Елена Прекрасная в подзорную трубку и говорит своим детям: «Подите, детушки, проводите вы своих дядюшек в два прутика железные». Они пошли, как зачали их прутьями пороть, только дай бог ноги унести! Насилу царевичи до своего дворца дошли.
Елена Прекрасная опять зачала из пушек бить. «Подавайте, — говорит, — виноватого!» Вот царь стал посылать меньшего сына: «Должно быть, это ты, Иван-царевич, начудил!» Иван-царевич пошел по хрустальному мосту; смотрит Елена Прекрасная в подзорную трубку и говорит: «Подите, детушки, возьмите своего батюшку под ручки и ведите сюда с честью». После того вышла Елена Прекрасная за Ивана-царевича замуж, и рассказал Иван-царевич своему отцу, как братья опустили его в яму и как взяли у него живую и мертвую воду, моложавые яблоки и портрет Елены Прекрасной. Царь приказал их сейчас из пушек убить; вывели их, рабов божиих, в чистое поле и казнили. А Иван-царевич стал жить с Еленой Прекрасною.
№177[831]
В некотором царстве, в некотором государстве жил-был царь; у него было три сына: Дмитрий, Иван и Василий царевичи. Отец у них ослеп и говорил своим сыновьям: «Дети мои возлюбленные! Сходите к Соньке-богатырке[832] за живой водой и мертвою — мне глаза лечить». Старший и середний сыновья пошли доставать живой и мертвой воды, а младший сын дома остался. Отец долго ждал своих старших сыновей, но никак не мог дождаться и стал говорить младшему: «Сын мой любезный! Я теперь стал стар и слеп, а твоих братьев никак не могу дождаться». То младший сын Василий-царевич стал говорить отцу: «Батюшка! Благослови меня, я пойду братьев искать». Отвечал на то царь: «Нет, друг мой, ты еще молод; да притом же с кем я останусь? Всех я распустил, только ты один у меня остался». — «Ну, батюшка, хоть благословишь, хоть нет, а я всячески пойду». Отец благословил его, и он отправился во путь-дороженьку отыскивать своих братьев.
Долго ли, коротко ли — приходит Василий-царевич к кузнице; в той кузнице восемь мастеров работают — молодец к молодцу! Василий-царевич говорит им: «Бог помочь, добрые ребята!» — «Добро жаловать, Василий-царевич!» — «Скуйте-ка мне, добрые мо́лодцы, палицу в двадцать пудов». Мо́лодцы стали дуть, ковать, с лопаты на лопату переваливать и сковали палицу в четыре часа. Василий-царевич взял палицу, вышел за кузницу, бросил вверх и подставил мизинец — палица пополам сломилася; пришел в кузницу и говорит: «Нет, братцы, эта палица мне не по руке! Скуйте мне палицу в сорок пудов». Мо́лодцы стали дуть, ковать, с лопаты на лопату переваливать и сковали палицу в шесть часов. Василий-царевич вышел за кузницу, бросил палицу вверх и подставил колено — палица пополам переломилася. Он приходит в кузницу и опять говорит: «Эта палица, братцы, мне не по руке! Скуйте мне палицу в шестьдесят пудов».
Мо́лодцы стали дуть, ковать с лопаты на лопату переваливать и сковали палицу в восемь часов. Василий-царевич вышел за кузницу, бросил палицу вверх и подставил голову — палица только погнулась; пришел в кузницу и говорит: «Ну, братцы, палица эта мне по руке!»
Выбросил деньги за палицу и пошел во путь-дороженьку; шел-шел, низко ли, высоко ли, близко ли, далеко ли, приходит к мостику. Ходит тут по́ лугу конь; взял Василий-царевич рассолил воду в реке, стал конь пить и до половины не выпил. «Нет, — говорит царевич, — этот конь не по мне!» Пошел Василий-царевич близко ли, далеко ли, низко ли, высоко ли, приходит опять к мостику. Ходит по́ лугу другой конь; Василий-царевич рассолил в реке воду, конь стал пить и выпил до половины. «Нет, — говорит, — и этот конь мне не по плечу!» Пошел Василий-царевич в путь-дорожку, шел низко ли, высоко ли, близко ли, далеко ли, и опять приходит к мостику. Ходит по́ лугу конь необыкновенной красоты, что ни в сказке сказать, ни пером написать. Василий-царевич взял рассолил воду в реке, и конь выпил всю досуха. Ну, этот конь ему очень понравился; подбежал Василий-царевич и вскочил на него верхом. Конь начал возить его по мхам, по болотам, хочет совсем свалить; а Василий-царевич знай бьет его своей палицей. Вот конь усмирился и вымолвил: «За что, добрый мо́лодец, бьешь меня? Чего тебе от меня хочется?» — «Сослужи мне службу, свези меня к Соньке-богатырке — достать живой и мертвой воды». Стал говорить добрый конь: «Гой еси, Василий-царевич! Дай мне погулять трое суток да три зари вечерних, три зари утренних покататься по свежей траве». Василий-царевич отпустил коня, а сам спать лег и проспал три зари утренних да три зари вечерних. Прибежал конь, стал будить его: «Что ты так долго спишь, Василий-царевич? Пора в дорогу ехать».
Он встал, сел на коня и поехал; приезжает к Соньке-богатырке — надо подняться на сто сажен вверх. «Смотри, любезный конь, не зацепи копытом ни за одну струну!» Конь поднялся, перескочил через стены, ни одной струны не задел. Василий-царевич слез с коня и пошел в дом; входит в спальную, Сонька-богатырка спит крепким сном. Он взял вынул из-под подушки ключи, достал воды и живой и мертвой: два пузырька мертвой воды положил в карман, а два пузырька живой воды подвязал себе под мышки. Вышел на двор, сел на коня и сказал: «Любезный конь! Поднимись выше, ни за одну струну не зацепи, только зацепи за последнюю». Конь зацепил за последнюю струну — тотчас струна забренчала, и колокола зазвенели. Сонька-богатырка проснулась и говорит: «Какой это невежа у меня был?»
Василий-царевич приехал к морю; видит, что его братья корабли строят, и спрашивает: «Что вы, братцы, здесь делаете?» — «Строим корабли, чтобы ехать за живой водой и мертвою». — «Воротитесь лучше домой! Я везу отцу и живой воды и мертвой». Сказал это Василий-царевич, лег отдохнуть, да и заснул; братья взяли у него из кармана два пузырька, а его спихнули в помойную яму. Прошло два-три часа, Василий-царевич проснулся и думает: «Господи! Где я нахожусь?» Увидел при себе свою палицу и сказал: «Ну, слава богу, еще не совсем пропал!» Взял поставил палицу, уперся на нее и выскочил вон из ямы. Пошел добрый мо́лодец путем-дорогою к своему царству; между тем его братья домой приехали и принялись отца мертвой водою вспрыскивать; сколько ни прыскали — нет толку и на копейку! Старшие царевичи не знали, что и делать. После того пришел меньшой царевич, вспрыснул отца живой водой — и он стал видеть лучше прежнего, начал благодарить Василья-царевича и отказал ему все свое царство.
№178[833]
На водах, на землях, на русских городах был царь; у него было три сына, последний сын Иван-царевич. При том царстве была гора, на которую никто не мог ни сходить, ни съездить. Слышит царь: на горе стук стучит и гром гремит, а отчего — неизвестно, и посылает своего первого сына узнать, отчего на горе стук стучит и гром гремит. Взъехал первый сын только до треть горы и воротился назад; приехал к отцу и говорит: «Государь мой батюшка! Ездил я по твоему наказу, насилу мог подняться до треть горы». Спустя несколько времени отправлял царь среднего сына, который доехал до половины горы, а более не смог и воротился назад. Потом посылает царь меньшего сына, Ивана-царевича.
Иван-царевич выбрал себе на царских конюшнях доброго коня, простился с отцом и в минуту из глаз скрылся; взъехал на́ гору, словно сокол взлетел, и увидел там — двор стоит. Слезает Иван-царевич с своего доброго коня и входит в избу; сидит в избе на стуле старая баба-яга и прядет тонкий шелк. «Здравствуй, старая баба-яга!» — говорит Иван-царевич. «Здравствуй, добрый мо́лодец! Доселева русской коски видом не видано, слыхом не слыхано, а теперича сама на двор пришла». И стала его спрашивать: «Каких ты родов, каких городов и какого отца сын?» Отвечает ей Иван-царевич: «Я русского царя сын, Иван-царевич; еду на ваши горы узнать, что за стук стучит и гром гремит?» Сказала ему баба-яга: «То у нас на горах стук стучит и гром гремит, что красная краса, черная коса царь-девица катается». — «Далеко ли до той царь-девицы?» — спросил Иван-царевич. «Еще два столька, сколько ты проехал!» — сказала баба-яга, напоила его, накормила и спать повалила; а поутру Иван-царевич вставал ранехонько, простился с старой ягой-бабой и поехал вперед.
Ехал он ровно четыре месяца, видит — двор стоит; сошел с своего коня, вошел в избу, а в избе сидит старая баба-яга. «Здравствуй, баба-яга!» — сказал Иван-царевич. «Здорово, дитятко! Далеко ли твой путь? Как тебя бог занес?» Он ей все рассказал; баба-яга его напоила-накормила и спать повалила, а поутру Иван-царевич встает ранехонько, простился с бабой-ягой и поехал вперед. Опять ехал ровно четыре месяца и видит — стоит двор; слезает с своего доброго коня, входит в избу, а в избе сидит баба-яга. «Здравствуй, старая баба-яга!» — сказал Иван-царевич. «Здравствуй, Иван-царевич! Куда тебя бог понес?» Он ей все рассказал, куда и зачем едет. «Были к нашей царь-девице многие цари и царевичи, — сказала баба-яга, — а назад в живых не выезжали! У нее круг града стены высокие, а на стенах натянуты струны, и ежели ты заденешь хоть за одну струну, то вдруг струны запоют, барабаны забьют, возмутятся все богатыри и караульные и тебя убьют».
Выждавши темной ночи, садился Иван-царевич на своего коня, и скакал его добрый конь за стены высокие, не задевал ни за одну струну. Сошел Иван-царевич с коня, — а богатыри и караульные в то время все спали, — и пошел прямо в палаты царские — в спальню царь-девицы; царь-девица тож спала. Засмотрелся добрый мо́лодец на ее красоту неописанную и, забывая, что смерть за плечами, сладко поцеловал ее. Вышел из спальни вон, сел на своего доброго коня и поехал из града вон; конь поднялся и задел за натянутые струны. Тотчас струны загудели, барабаны загремели, богатыри, караульные и вся армия возмутилися, а красная краса, черная коса царь-девица пробудилась и узнала, что кто-то у ней в спальне был и что от того она сделалась беременною. Приказывает она заложить карету, берет провианта на целый год и поехала вслед за Иваном-царевичем. Доехала до старой яги-бабы и весьма сердито ей говорила: «Зачем ты этакого человека не хватала? Заехал он в мое царство, осмелился ко мне в спальню зайти да меня целовать». Отвечает ей баба-яга: «Я этого человека сдержать не могла, да и тебе едва ль его схватать!» Царь-девица поехала дальше достигать и доехала до средней яги-бабы: «Для чего ты этакого человека не держала?» Отвечала ей старая баба-яга: «Где мне, старой бабе, доброго мо́лодца удержать? Да и ты едва ли можешь его догнать!»
Опять пустилась в дорогу царь-девица; не доехала немного до старшей бабы-яги и родила сына. Рос ее сын не по годам, а по часам: у кого трех месяцев, у нее такой трех часов; у кого трех годов, у нее такой трех месяцев. Приехала до последней яги-бабы и спрашивала: «Почто ты доброго мо́лодца не хватала?» — «Где мне, старой бабе, доброго мо́лодца схватать?» Не маня[834] нисколько, бросилась царь-девица вперед, доехала до горы и увидела, что Иван-царевич спускается в половине горы, и сама опустилась за ним по́д гору. Подъезжает под его царство — расставляла шатры белые, устилала всю дорогу к городу сукнами красными и посылала к царю посланника с просьбою: «Кто бы ни был из его царства, кто в ночное время зашел к ней в палаты, чтобы такового царь ей выдал. Ежели не выдашь, то все твое царство попленю, огнем сожгу, головней покачу».
Призывает царь своего старшего сына, посылает его на ответ к царь-девице. Пошел царевич и доходит до тех мест, где постланы были сукна красные, вымывает ноги белехонько и идет босиком. Увидал его сын царь-девицы и говорит своей матери: «Вон идет мой батюшка!» — «Нет, любезный сын! То идет твой дядюшка». Как скоро старший царевич пришел к царь-девице, она дала ему одну стежь[835] и вышибла из спины два сустава: зачем-де идет невинно отвечать? На другой день опять потребовала от царя виноватого; царь посылает среднего своего сына. Царевич доходит до сукон красных, скидает с ног сапоги и идет босиком. Царь-девица дала ему стежь и вышибла из спины два сустава.
На третий день посылает царь меньшего своего сына, Ивана-царевича. Иван-царевич садится на своего доброго коня, доезжает до тех сукон красных и все сукна в грязь вбивает. Увидал его сын царь-девицы и говорит своей матери: «Что за дурак едет!» — «Любезный сын! Едет то твой батюшка», — отвечала царь-девица; выходила сама навстречу, брала его за руки белые, целовала его в уста сахарные и вела его в шатры белые, садила за столы дубовые, кормила и поила досыта. Потом поехали они к царю и приняли законный брак и, побыв недолгое время в этом царстве, отправились на кораблях во владенье царь-девицы; там они царствовали долго и благополучно.
Записано в Бобровском уезде Воронежской губ. А. Н. Афанасьевым в 1848 г. AT 1 (Лиса крадет рыбу с воза) + 2 (Волк у проруби) + 3 (Лиса замазывает голову тестом) + 4 («Битый небитого везет») + 43 (Лубяная и ледяная хатка) + 30 (Волк, благодаря лисе, попадает в яму) + 170 («За скалочку гусочку») + 61 А (Лиса-исповедница). Контаминация сюжетных типов 1, 2, 3, 4 нередко встречается в восточнославянских сказках, но восьми-семисложные сцепления сюжетов, встречающиеся в русских сказках о животных, не отмечены в украинских и белорусских. Типы 1 и 2 слиты воедино в сказках очень многих народов мира. Тип. 1: русских вариантов — 31, украинских — 17, белорусских — 7. Тип 2: русских — 28, украинских — 13, белорусских — 10. Тип 3: русских — 13, украинских — 7, белорусских —5. Тип 4: русских — 14, украинских — 11. Тип 43: русских — 21, украинских — 2, белорусских — 3. Тип 30: русских — 2, украинских — 2. Тип 170: русских — 19, украинских — 7. Тип 61 А: русских — 14, украинских — 8. В этом тексте отсутствует характерный для типа 43 эпизод захвата волком лисьей хатки (ср. тексты № 10—14) и характерный для типа 30 эпизод состязания в беге. Сюжет типа 61 А здесь не развернут (ср. тексты № 15—17). Сказки типа 1, 2 связаны с басней Федра «Лисица и волк» (I в. н. э.), которая в IV в. была переложена латинской прозой (Эзоп, № 49, с. 222—223) и в XI—XII вв. переведена на английский и французский яз.; такие сказки получили отражение в «Древнееврейских баснях» Берахия (XIII в.), во французском «Roman de Renart» (XIII в.) и в других средневековых западноевропейских поэмах о хитром лисе. Из русских писателей сказки о лисе и волке обрабатывали В. И. Даль, Г. П. Данилевский, А. Н. Толстой и др. Сюжетному типу 30 соответствует басня Эзопа «Лисица и козел» (Эзоп, № 9, с. 66), «Рассказ о лисице и волке» в «Тысяче и одной ночи» (ночь 149) и эпизод в средневековых поэмах о лисе и волке в самой ранней из них латинской «Isengrimus» (XII в.). Сюжет типа 43 учтен в восточнославянских, балтских, а также словинских и индийских сказках; типа 170 — только в русских, украинских, турецких и сказках балтских народов, а также в одной вест-индской негритянской сказке. Сюжет типа 61 А известен по русским, украинским, польским, греческим фольклорным сборникам, а также по древнерусской «Повести о куре и лисе», прозаические и стихотворные варианты которой дошли до нашего времени в рукописных списках XVIII—XIX вв. (см.: Адрианова-Перетц. Сатира XVII в., с. 58—84, 159—161) и по лубочным сказкам. Исследования: Колмачевский, с. 89 (AT 1, 2); Krohn. Bär, S. 26—27 (AT 4); Dähnhardt, I, S. 267; IV, S. 219, 225, 250, 304 (AT 1, 2), S. 243, 244 (AT 3, 4); Бобров. РФВ, 1907, № 3, с. 163—168; Graf, S. 44—45; Адрианова-Перетц В. П. Казкі про лисицю-сповідницю. — Етографічний вісник, кн. 10, Київ, 1932, с. 27—45; Адрианова-Перетц. Очерки, с. 163—224 (AT 61 А); Аникин, с. 57, 60, 70—72 (AT 1, 2, 3), 69, 82 (AT 43), 77—78 (AT 170), 62—63 (AT 61 А); Пропп. Кум. ск., с. 245, 252 (AT 170).
Записано в Переславль-Залесском уезде Московской губ. Н. Бодровым. AT (1) + + 2 + 3 + 4. К словам «— А вот кувшин, надень...» (с. 13). Афанасьев в сноске указал вариант: «— А вот кошелка, прицепи...» (ср. текст № 7 — по совету лисы волк привязывает к хвосту ведро).
Записано во Владимире. AT (1) + 2. Опущен эпизод сюжета о краже лисой рыбы. Приговоры лисы («Ясни, ясни на небе! Мерзни, мерзни, волчий хвост!») и волка («Ловися, рыбка, и мала и велика!») — традиционные стилистические формулы восточнославянских сказок. В сноске под вар. 2 Афанасьев привел другой вариант окончания сказки о лисе к волке, записанной в Тамбовской губернии и относящейся к типу AT 4: «встречается избитый волк с лисой: «Бирюшка, бирюшка (бирюк — волк), а где же ты хвост-то потерял?» спрашивает лиса. «Да вот я от твоей науки принял такой муки, что и хвост-то потерял!» — «Цц, бирюшка, с кем беда не живет; посмотри-ка мне и головушку-то всю испробили». Волк сажает лису на себя и везет, она припевает: «Битый небитого везет». Волк услышал припев лисы, увидел, что она смеется над ним и растерзал ее». В рукописи (архив ВГО, р. XL, оп. 1, № 6, лл. 12—12 об.; 1848) окончание сказки выглядит так: «Лисица, притворившись, что она больна, спрашивает бирюка: «Бирюшка, бирюшка, а где же ты хвост-то потерял?» Он ей в ответ: «То-то кумушка, ты научила меня, как рыбкой лакомиться, да вот» и пр. — до слов: «всю испробили», после чего волк продолжает: «Ну верно мы с тобой, кума, поравнялись напастьми; садись же на меня, я довезу тебя до твоей лачужки». Лисица села на бирюка и вздумавши еще посмеяться над ним стала приговаривать: «Битый небитого везет». — «Что ты, лисушка?» — спрашивает ее бирюк, «Я так, куманек, — я говорю битый битого везет. Потом лисица другой раз тоже проговорила. Бирюк все еще не расслыхал хорошо. Но в третий раз, расслышав слова лисицы, и видя, что она над ним смеется, тотчас растерзал лисицу».
Записано в Харьковском уезде писателем Г. Ф. Квиткой-Основьяненко (1778—1843). В его переводе, с украинского языка на русский, отчасти сохранены особенности украинской речи персонажей. AT 15 (Лиса-повитуха) + 1+2 + 3+ 158 (Звери в санях у лисы) + 4. В данном не развернутом варианте типа 15 отсутствуют такие традиционные эпизоды: лиса трижды притворяется, будто ее зовут в повитухи; украдкой съедает хранившийся про запас мед (ср. тексты № 9—13). Сюжет бытует преимущественно в Восточной Европе, но встречается и в сказках, записанных в западной части европейского континента, а также в некоторых странах других частей света. Русских вариантов — 22, украинских — 6, белорусских — 2. В подобных сказках некоторых народов выступают другие персонажи: кот и мышка во французских, немецких, иногда в латышских; кот и простодушная крестьянка в исландских сказках. Близко соответствуют русским и, вероятно, восходят к русскому фольклору татарские, башкирские, осетинские, дагестанские (например, лакская сказка) и другие сказки восточных народов СССР. Ареал распространения сюжета «В санях лисы» в основном ограничен Восточной Европой. Русских вариантов — 27, украинских — 18, белорусских — 11. Обычно сюжет развивается несколько иначе: лиса везет на санях несколько зверей; пока она ищет в лесу оглоблю взамен сломанной, звери съедают лошадь (бычка) и оставляют вместо нее чучело (ср. тексты № 6, 7, 8). Контаминация сюжетных типов 158 и 1, 2, 3, 4 является традиционной для восточнославянского фольклора. Вступительная часть имеет многочисленные параллели в украинских сказках, относящихся к этим типам (ср. текст № 6). Исследования о сюжете типа 15: Krohn. Bär, S. 74—76 (высказывается спорное предположение о северноевропейском происхождении сюжета); Бобров. РФВ, 1907, № 2, с. 338—344; Dähnhardt, IV, S. 241. О сюжете типа 158: Аникин, с. 78.
Сметье — сор.
Вкусно.
Это любопытное указание на старинный обряд клятвы. Вадим Пассек свидетельствует, что на Украине были примеры, когда клятва скреплялась целованием земли, и такая клятва почиталась важною и священною (Путевые записки, с. 152).
