Если новое письмо — подделка, выполненная вне стен сан-францисского управления полиции, то что именно должен был знать автор этой фальшивки?
Я еще раз перечитал письма, опубликованные в газетах, чтобы понять, что мог почерпнуть из них рядовой читатель. Публиковалась лишь небольшая часть писем, и то не целиком, а выборочные фрагменты. Автор должен был видеть их все; характер букв не изменился за девять лет.
Привлекало внимание выражение «городской свин». Раннее употреблялись «синие свиньи». Просматривая письма во второй раз, я обнаружил на открытке от 5 октября 1970 года написанную мелко и вверх ногами фразу «городская полиция копы свинячьи». Вряд ли фальсификатор мог получить доступ к этой фразе. Но в памяти убийцы она, конечно, задержалась.
Если это подделка, то ее способен был выполнить лишь человек, которому открыты все материалы следствия. Человек, желающий дискредитировать Тоски. Однако он не мог быть уверен наверняка, что в подлинности письма возникнут сомнения.
Погода в тот вечер радовала, в витражное окно светило заходящее солнце. Пользуясь естественным освещением, я сравнивал апрельское письмо с более ранними образцами почерка Зодиака. Расхождений не нашел.
Аккуратно разорвав ксерокопию апрельского письма, я принялся сопоставлять буквы в верхней и нижней части. Совпадение оказалось совершенным. Слишком безукоризненным. Как будто писавший использовал резиновые штампики букв. Никто не способен так писать.
Для Зодиака обычное дело — вычеркнуть слово, что он сделал и в последнем письме. Почему бы ему хоть раз не исправить букву? Создавалось впечатление, что он не писал, а тщательно выпечатывал букву за буквой.
Я разорвал пополам одно из ранних писем и наложил половинки одна на другую, рассматривая их на свет. И тут я понял технологию изготовления этих писем.
Похоже, выполнялись следующие процедуры.
Зодиак сфотографировал на обычную тридцатипятимиллиметровую пленку отдельные буквы алфавита, собранные из разных источников, например из писем знакомых и коллег. Пленка помещалась в фотоувеличитель, изображения букв проецировались на бумагу и обводились синим фломастером. Мог использоваться также световой столик с подсветкой снизу, сквозь стекло. Размер и наклон легко варьировались соответствующей регулировкой увеличителя или простым поворотом бумаги. Таким образом Зодиак мог воспроизводить не свой собственный почерк, а произвольную смесь почерков других людей.
Процесс, конечно, долгий и утомительный. В распоряжении убийцы, очевидно, имелась темная комната или фотолаборатория.
При помощи подобной технологии убийца мог полностью изменить почерк. Если бы даже полиция и проверила его руку, она бы не обнаружила ничего подозрительного.
То же самое прослеживается и в шифровках. Никакой художник не в состоянии так аккуратно и четко выписать триста сорок символов, не пользуясь трафаретами. И этот трафарет наверняка был где-то спрятан, дожидался следующего использования.
Последнее письмо по технологии исполнения не отличалось от предыдущих. И это подтверждало, что его написал Зодиак. Выходит, он все-таки вернулся!
Шервуд Моррил полностью подтвердил мою теорию.
Среда, 9 августа 1978 года
— Я знаю, кто этот Зодиак, — уверенно заявил неизвестный, позвонивший мне вечером. — Он на фильмах помешан, записывает все, что смотрит и что собирается посмотреть.
Джек Розенбом упомянул в «Сан-Франциско прогресс», что я расследую дело Зодиака, а звонивший прочитал его статью. Он отказался назваться, но не возражал против записи разговора на магнитофон.
— У меня есть знакомый радиолюбитель Грег, который разговаривал с этим парнем. Его зовут Дон Эндрюс. [25]В шестьдесят девятом у него была жуткая депрессия. Если и есть какой Зодиак на свете, то это точно тот тип, Эндрюс. Грег мне о нем рассказал, и я сразу понял, что он весь в крови. И все сходится, тютелька в тютельку.
Звонивший сказал, что Нарлоу из Напы интересовался этим Эндрюсом.
— Уж не знаю, почему Нарлоу его не арестовал. Он однажды шесть часов кряду с ним говорил. Тот болтает как заведенный. Нарлоу сказал: «Этот парень так меня запутал, что я теперь протокол не смогу написать». Это точно, ему дай только рот раскрыть — потом не остановишь.
Здоровье у него как у быка. Я его видел году так примерно в семьдесят втором, а потом еще разок. Зрение у Эндрюса слабое. Но с виду не сказать, чтобы очень страшный или сильный физически. Я бы, конечно, его не испугался, во мне росту шесть футов три дюйма. Может, что-то другое в нем людей отпугивает.
С работы этого парня вечно выгоняют, потому что он с людьми не ладит. Одно время он работал на метеотелетайпе, почему-то погодой интересовался…
А материалы на него Нарлоу в ящике держит, под замком. Другие-то у него на виду лежат, на столе…
Очень ему Лон Чейни по нраву… А спина сутулая, можно сказать, чуть ли не горбун…
Да, кстати, есть тут еще один парень, Марвин Бернелл. [26]Он держит у себя старые пленки для Эндрюса. В круглых железных коробках. Так вот, мы с Грегом думаем, что в этих жестянках улики.
— А Бернелл знает об этом? — спросил я.
— Не знает. Он думает, что там старые фильмы. На тридцатипятимиллиметровой пленке. Дон ему сказал: «Ты к ним не подходи. Там нитратная пленка. Она может вспыхнуть и взорваться». Это вообще-то верно… Мы видели эти коробки в кинотеатре у Бернелла. В следующий раз мы с Грегом заходим — нет коробок. А он их, оказывается, в погреб перепрятал. Понимаете? Там улики, и коробки наверняка заминированы. Откроешь — и бабах!!!
Вы так вежливенько у Бернелла попробуйте разузнать. С ним осторожно надо, он бывший коп. Иногда для Эндрюса фильмы достает… В конце шестидесятых Эндрюс жил на Скотт-стрит в Сан-Франциско.
Оказывается, Эндрюсом интересовался и Пол Эйвери. Он даже поручил своей подруге достать образцы его почерка. Но Эндрюс узнал и заявился в «Кроникл» с протестом. Образцы Эйвери все же добыл, три или четыре слова, но они не совпали с почерком Зодиака.
— Тоски тоже знает Эндрюса, — добавил звонивший. — Но он оставил его в покое, потому что когда пришел к Эндрюсу домой, то увидел на окне печатный текст непечатного содержания, совершенно не в стиле Зодиака. И Тоски махнул на Эндрюса рукой.
А еще мой анонимный собеседник рассказал, что Дон рос с мачехой, отец его отличался религиозностью, в семье постоянно возникали конфликты.
Я слушал рассказ незнакомца более часа. Он пользовался заметками, часто явно зачитывал информацию с листа, я слышал шорох переворачиваемых страниц. Больше всего меня заинтересовало сообщение о том, что у звонившего имелся нарисованный лично Доном Эндрюсом плакат размером тридцать на сорок дюймов. Он был выполнен маркером для Бернелла.
Когда мой анонимный информатор положил, наконец, трубку, я призадумался. Слишком уж много этот человек знал о Зодиаке. И еще — он позвонил мне по номеру, которого не было в телефонном справочнике.
Суббота, 26 августа 1978 года
В этот жаркий день я посетил в Сакраменто Шервуда Моррила. Мы расположились в креслах, я включил диктофон и задал ему несколько вопросов. Через некоторое время эксперт попросил меня выключить диктофон. Он хотел еще кое-что рассказать.
— В прошлом месяце ко мне прикатил на «фольксвагене» какой-то крупный мужчина с женой. Меня не было дома, и он спросил Розу, мою супругу, где может меня увидеть. «Я очень интересуюсь делом Зодиака, — сказал этот человек, — и могу сообщить мистеру Моррилу сведения, полезные для нас обоих. Я простой гражданин и затратил много времени на дорогу из Йонтвиля. Речь идет о последнем письме. Я точно знаю, что его написал Зодиак, а не Тоски».
Мы с Дэйвом де Гармо, еще одним графологом, как раз сидели тогда за ланчем. Роза предложила незнакомцу с женой подождать, она знала, что я вернусь в полтретьего.
Этого человека звали Уоллес Пенни. [27]Он был очень возбужден. Я заметил, что руки у него тряслись. Что бы я ни сказал, он меня тут же прерывал: «А вот послушайте это!» Мистер Пенни жаждал изложить мне свою теорию. «Я займу пять минут вашего времени», — пообещал он в начале разговора. Но пять минут растянулись на полтора часа. Он сказал: «Сегодня инспектор Тоски наконец сможет спать спокойно» — и назвал мне имя Зодиака.
Тут я остановил Моррила и спросил, не поделится ли он со мной этой информацией. Когда графолог назвал имя — Дон — у меня возникла догадка, и я, перебив его, воскликнул:
