— Что верно, то верно, не все испытывают потребность в общении с Неведомым… Но ведь у человека есть и другие запросы, кроме удовлетворения плотских желаний. Впрочем, если даже подойти к этому с практической точки зрения, то… Дед Гинек, который явился нам во время сеанса, рекомендовал снять квартиру именно у вас. Я поступил так, исключительно следуя его совету. Ибо дед Гинек, когда был на этом свете, отличался редкостной рассудительностью, и я всегда с большой пользой для себя руководствовался его советами. Если бы не его подсказка, я бы подыскал другую квартиру…

— Ха-ха, подумаешь, облагодетельствовал меня этот ваш дед Гинек! — с ухмылкой отозвался полицейский. — Вы что же думаете, не нашлось бы других желающих снять у меня квартиру?! Как бы не так! От жильцов сейчас отбоя нет! Прямо-таки, без деда Гинека мне зарез! Вы мне дали пятнадцать тысяч на строительство и ежегодно платите три тысячи за квартиру. И я еще должен разрешать духам шастать по моему дому?! Этого еще не хватало! Так вот, предупреждаю, спиритизм — занятие противозаконное. У меня могут быть неприятности по службе, потому как полицейский обязан пресекать незаконные действия, и уж тем более не потрафлять нарушителям. Вот так-то, сударь! Словом, духов в своем доме я не потерплю! И — баста!

Пан учитель поднялся и ласково положил руку на плечо полицейскому.

— Пан хозяин, — сказал он, не повышая голоса, — вы выразились в том смысле, что мы мало платим за квартиру. По нашим доходам, однако, это деньги отнюдь не малые. И это требует от нас больших усилий, поверьте мне! Ну да ладно… С другой стороны, ни я, ни моя супруга не можем отказаться от общения с братьями. Ведь это единственное, что поднимает человека над суетной повседневностью и возносит в заоблачные выси. Мы не оплакиваем потерю своих близких, потому что знаем: они продолжают жить и разделяют с нами наши радости и горести…

— Все это прекрасно, — резко оборвал его полицейский, — но это не дозволяется, и это мое последнее слово!

— Я еще не все сказал, пан хозяин, — мягко произнес учитель, — вернемся к квартирной плате. Если вы разрешите нам наши сеансы, я, не колеблясь, прибавлю некую толику за квартиру.

Полицейский весь обратился в слух..

— Продолжайте, пан учитель, — любезно побудил он собеседника, — все, что будет в моих силах, я сделаю. Ведь вы знаете, я всегда иду жильцам навстречу. У кого есть ко мне подход, тот запросто договорится со мной.

— Я буду приплачивать вам пятьсот крон в год, — продолжал учитель.

— Пятьсот крон? Да вы что, смеетесь? Вы забыли, что речь идет о противозаконном деле?! Вот тысяча — это другой разговор.

— Восемьсот, — торговался учитель.

— Идет, — согласился полицейский, — знайте мою доброту. Не хочу прослыть человеком, который препятствует общению с дорогими усопшими. Никто не посмеет вам этого запретить, я за вас заступлюсь. Посмотрю я на того, кто вздумал бы вас ущемлять. Восемьсот — договорились. А с пани Сыровой я разберусь, нечего на других наговаривать…

И он ушел, удивленно покачивая головой.

«Кто бы подумал, — рассуждал он про себя, — что и от духов может быть польза. Да еще какая польза! Большая польза! Восемьсот… Очень хорошо. Уменьшается долг в банке…»

И полицейский прибавил шагу, чтобы поскорее сообщить эту новость жене.

Глава семнадцатая

1

В тот день у полицейского не было дежурства. Он управился с самой черной работой в саду и теперь в одних лишь грубых холщевых штанах, без френча, прохаживался по дорожкам, аккуратно посыпанным им синеватым шлаком.

Созревало знойное лето, стояли последние дни июня… Хозяин дома осматривал свое хозяйство и с удовлетворением отмечал: сад приумножит его достаток. Раскинув широкие листья, наливалось кольраби; дружно тянулись кверху мясистые стебли лука-порея; крупные кочаны капусты, сгрудившись, покоились в лоне листьев с фиолетовым отливом. Розовые и голубые фиалки источали пряный аромат, напоминавший запах французской пудры. Полицейский обходил грядки, порой наклонялся, чтобы вырвать сорняк, который высасывает из почвы питательные соки, предназначенные для культурных растений. Потом он уселся на скамейку и устремил мечтательный взгляд на красную крышу своего дома, где, раздувая зобы, сладко ворковали голуби. Сердце полицейского преисполнилось нежностью, и он сказал себе: «Этот дом с такой красивой красной крышей — мой, и голуби тоже мои. После двухнедельной отсидки на чердаке они уже здесь привыкли, теперь они не улетят, потому как твердо усвоили, что являются моей собственностью». Он позавидовал голубям, которые могут парить в воздухе и обозревать его владения с высоты. «Я видел свой дом со всех сторон, — думал полицейский, — но каков он сверху? Наверняка и сверху он красив, красивее других».

Он встал и направился во двор, где вереницей расположились клетки для кроликов и выгородки для домашней птицы. Завидев полицейского, кролики усаживались на задние лапки, а передними упирались в проволочную сетку, выпрашивая корм. Хозяин давал им кочерыжки и ликовал, глядя, как они соперничают из-за лакомства и с какой жадностью, забавно подергивая носишками, поедают кочерыжки. «Ешь, кормись, живность, — приговаривал полицейский, — жирей побыстрее, чтобы вскорости доставить мне удовольствие на противне. Вы и не представляете, как вы вкусны под сметанным соусом».

Повернувшись к курятникам, он проговорил: «А вас, курочки, я выпущу. Ищите себе червячков, но в сад не лазать, чтобы там не нашкодить. Грядки жильцов разгребать дозволено; жильцы не имеют права вас обижать. Но на участок соседа ни-ни, а коли заберетесь, будьте осторожны. Потому как сосед — злыдень, и вам может от него достаться. И усердно неситесь. Летом яичко стоит восемьдесят геллеров, а зимой за него дают целую крону. Крона да крона итого две кроны. Крона льнет к кроне. Глядь, вскоре уже целая кучка. Такая вот арифметика…»

— Цыц, Амина, лежать, — приказал он собаке, которая металась на цепи, вымаливая у хозяина хоть малую толику внимания. — Ну, ну, знаю, ты псинка хорошая, хорошая, сторожи как следует, чтобы плохие люди не нанесли ущерба имуществу хозяев… — Он погладил собаку, и та, ошалев от радости, плюхнулась на спину и засучила всеми четырьмя лапами.

— Ну а теперь я схожу в подвал за инструментами, — сказал полицейский, — надо починить лестницу, понимаешь, Амина?

Амина потянулась, заскулила, ибо сердце ее изнемогало от избытка чувств.

2

Не успел полицейский уйти, как во двор заявился пес, обитавший по соседству. Он не скрывал своего интереса к сучке полицейского — этот уродливый пес, поросший жесткой, в желтых подпалинах, шерстью и с бельмом на левом глазу. Однако, несмотря на малопривлекательную внешность, Амина принимала его весьма благосклонно, поскольку он скрашивал ей скуку долгого сидения на цепи. Застав свою подружку в одиночестве, желтый пес возрадовался и преисполнился надеждой, что приблизился момент, когда его мольбы будут услышаны. Он принялся прыгать вокруг Амины, трепать ее за уши, издавая отрывистый, нетерпеливый лай. Он принялся совершать ритуал, являющийся составной часть собачьего ухаживания.

Но тут неожиданно во двор вернулся из подвала полицейский и, завидав чужую собаку, сердито затопал ногами.

— А ну, пошел отсюда, портняжий ублюдок, — рявкнул он, вращая глазами. — Ещё не хватало, чтобы тут у меня чужие собаки ошивались!

Жёлтая псина в страхе сиганула через невысокую оградку и со всех ног бросилась прочь, сопровождаемая бранью полицейского и яростным лаем сучки, которая, смекнув, что хозяин не одобряет их отношений, сменила благосклонность на ненависть.

— Говорила я тебе, — орала Амина, — пан против того, чтобы я с тобой водилась. Не лезь ко мне, гадкий пес. Мы тебя видеть не желаем…

Портновский пес, чувствуя себя за оградой в безопасности, повернул морду вбок и принялся истошно выть, выражая разочарование по поводу обманутой любви.

— Хорошенькое дело, — ворчал полицейский, — еще не хватает, чтобы сучка ощенилась… На кой ляд мне щенки? Их никто не купит. На что они мне… Скажу портному, пусть собаку привязывает, если не хочет нарваться на неприятности.

Он заскрежетал зубами и погрозил кулаком в сторону забора.

3

После обеда у пана Сыровы были гости. Пришла его двоюродная сестра — дородная, румяная женщина, которая привела с собой двоих детей. Тяжело дыша, отдуваясь, она принялась жаловаться на крутизну ступеней, из-за чего, пока она карабкалась наверх, у нее началось сердцебиение.

Пани Сырова угостила детей сладостями и предложила им поиграть на террасе. Шестилетний кудрявый мальчик и рыжая, розовощекая девчушка, взявшись за руки, вышли за дверь.

Дородная пани отпила из чашечки кофе и завела беседу. Речь ее была столь монотонна, что навевала сонливость. Чиновник почувствовал, что у него слипаются глаза. Извинившись, он удалился в спальню.

— У вас тут чудесно, — говорила, вздыхая, румяная пани, — кругом зелень, чистый воздух. Единственно — немного далековато. А какие у вас отношения с хозяином?

— Очень хорошие, — ответила пани Сырова, — он любезен и во всем идет нам навстречу. Мы им довольны.

— В таком случае вы можете только радоваться, — рассудительно сказала кузина, — в наше время это большая редкость.

Подумав, она добавила: — У тебя хороший кофе. Почем ты покупаешь?

— Осьмушка за семь крон, — ответила пани Сырова.

— То же, что и в городе, — вздохнула румяная пани, — везде одинаково… Так хозяин, говоришь, у вас неплохой? Это хорошо. Это хорошо… Нам вот не повезло. Наш требовал, чтобы мы съехали. Задарма, говорит, квартируете. Мыслимое ли это дело? За нашу квартиру давал больше какой-то торговец. Хозяин кинулся в суд, где рассматривают дела о найме. Но суд постановил, что съезжать мы не обязаны. Да и куда съезжать-то? Денег у нас нет, приходится сидеть на одном месте. Зато теперь у нас каждый божий день дверные ручки вымазаны нечистотами. Я-то знаю, чья это работа. Это дело рук дворника, и пакостит он по наущению хозяина. Но поймать его с поличным мы никак не можем. Так и мучаемся. И никакой управы на них нет.

— Да, скверно, — сочувственно произнесла пани Сырова.

4

Детей привлекла куча песка перед домом. Они принялись выбирать голубые и розоватые камешки, тихо о чем-то воркуя.

— Красивый домик, правда? — восторгалась рыжая девчушка.

— И никакой он не красивый, — упрямо возражал мальчик.

— Этот домик замеча-а-ательный, — нараспев тянула девочка.

— Наш еще замечательнее, — твердил мальчик. — В нашем доме на лестнице зеркала.

— Да-а, — соглашалась девчушка.

— У нас на лестнице красный ковер.

Сзади тихонько подкрался полицейский и стал подслушивать лопотанье детей.

— А в этом доме нет ни зеркал, ни нарисованных роз, — продолжал мальчик, презрительно морща лоб, — он гадкий, гадкий, самый гадкий из всех.

Злость закипела в полицейском. «Они поносят мой дом, — заскрежетал он зубами, — какая наглость!», — подумал он.