— О, мисс Ханичёрч! — воскликнул он дрогнувшим голосом. — Это вы?
Эмерсон сильно изменился с тех пор, как она видела его в прошлое воскресенье. Люси не смогла произнести ни слова. С Джорджем она знала как себя вести, но с его отцом — нет.
— Мисс Ханичёрч, дорогая, мы так сожалеем о том, что случилось. И Джордж, он тоже сожалеет. Я не могу осуждать моего мальчика, и тем не менее он должен был сначала сказать мне. Зря он этого не сделал. Я ничего не знал, поверьте.
О, если бы она только знала как себя вести!
Эмерсон покачал головой:
— Но вы не должны его ругать!
Люси повернулась к Эмерсону спиной и принялась разглядывать книги на полках.
— Я учил его, — продолжал Эмерсон, запинаясь, — учил верить в любовь. Любовь — единственная реальность бытия. Я говорил ему: «Страсть не ослепляет. Нет! Страсть сродни разуму, и та женщина, которую ты любишь, есть единственная из людей, кого ты можешь понять». — Эмерсон вздохнул. — Это правда, вечная правда. Я не устану повторять это, несмотря на то, что мои дни сочтены. Бедный мальчик! Он так сожалеет о том, что случилось. Он сказал, что это было безумием — приводить с собой вашу кузину. Вы не могли сказать о том, что вы чувствовали. И тем не менее… — Голос Эмерсона окреп и зазвучал уверенно: — Тем не менее мисс Ханичёрч. Вы помните Италию?
Люси выбрала книгу — том комментариев к Ветхому Завету. Поднеся ее к глазам, она произнесла:
— У меня нет никакого желания обсуждать Италию и прочие вещи, связанные с вашим сыном.
— Так вы помните ее?
— Ваш сын с самого начала вел себя неправильно.
— Мне только сказали, что в прошедшее воскресенье он говорил вам о своей любви. Мне трудно оценить его поведение. Возможно, что и неправильно.
Чувствуя себя более уверенно, Люси поставила книгу на место и повернулась к Эмерсону. Его изможденное лицо слегка распухло, но глубоко запавшие глаза сверкали юношеской отвагой.
— Он вел себя ужасно. Хорошо, что он раскаивается. Вы знаете, что он сделал?
— Не «ужасно», — мягко поправил Люси Эмерсон. — Он только совершил попытку — тогда, когда этого не следовало делать. У вас есть все, мисс Ханичёрч; вы выходите замуж за человека, которого любите. Не уходите из жизни Джорджа сказав, что он ужасен.
— Ну конечно, «ужасен» — это слишком сильное слово, — сказала Люси, несколько устыдившись. — Простите, что я употребила его применительно к вашему сыну. Но я, наверное, пойду-таки в церковь. Моя мать и кузина там. Я не хочу опоздать.
— Особенно теперь, когда Джордж ушел во тьму, — сказал Эмерсон спокойно.
— Что вы имеете в виду?
— Ушел буквально, — пояснил Эмерсон, опустив голову.
— Я не понимаю!
— С его матерью было то же самое.
— Но мистер Эмерсон! Мистер Эмерсон! О чем вы говорите?
— Все получилось оттого, что я не позволил крестить Джорджа, — сказал он.
Люси была не на шутку напугана.
— И она согласилась со мной в том, что крещение ничего не значит, — продолжал Эмерсон. — Но он подхватил эту лихорадку, когда ему было двенадцать, и она вернулась туда, откуда я ее вытащил. Она считала, что это возмездие. — Он содрогнулся. — Это было ужасно. После того как мы отказались от суеверий и разорвали отношения с ее родителями. Это страшно — ты расчищаешь клочок чистого поля среди дикого леса, сажаешь маленький сад, впускаешь в него лучи солнца, а потом туда опять вползают сорняки! Возмездие! Она говорила, что наш мальчик подцепил болезнь потому, что священник, видите ли, не побрызгал на него водой в церкви! Разве это возможно? Неужели мы опять вернемся во мрак невежества?
— Я не знаю, — выдохнула Люси. — Я таких вещей не понимаю, это — не мое.
— Потом явился мистер Игер — меня дома не было — и сделал то, что велели ему сделать его принципы. Я не виню его… Я вообще никого не виню. К этому времени мой мальчик уже выздоравливал, а жена после визита мистера Игера заболела. Он убедил ее в том, что Джордж заболел по ее вине, что это из-за греха, который она совершила, отказавшись от Бога. С тех пор она только об этом и думала, и эти мысли ввергли ее во мрак.
Так вот что имел в виду мистер Игер, когда говорил, будто Эмерсон убил свою жену пред ликом Господним!
— О, как это ужасно! — воскликнула Люси, впервые забыв о своих проблемах.
— Джордж так и не был крещен, — продолжил Эмерсон. — Я держался твердо.
И он решительным взором оглядел ряды книг, словно одержал над ними победу. Но какой ценой!
— Мой сын уйдет в землю неоскверненным, — закончил он.
Люси спросила:
— Так он болен?
— Прошедшим воскресеньем… — Мистер Эмерсон не без труда возвращался в настоящее. — Нет, он не болен, — наконец ответил он. — Просто ушел во тьму. Он никогда не болеет. Но он — сын своей матери. У него ее глаза и лоб, который я считаю самым прекрасным на свете… и он так же думает, что на свете не стоит жить. Не для чего. Он будет жить, но с этой мыслью. И никогда не увидит в жизни смысла. Вы помните ту церковь во Флоренции?
Люси вспомнила и церковь, и то, как она предлагала Джорджу заняться коллекционированием марок.
— После того как вы оставили Флоренцию, ему было страшно плохо. Потом мы переехали сюда, и он отправился купаться с вашим братом, и все стало намного лучше. Вы видели, как он купался?
— Мне очень жаль, но не стоит это обсуждать. Я глубоко сожалею об этом.
— Затем там было что-то с тем романом. Я не очень понял. Просил его рассказать, но он отказался. Он считает, что я слишком старый. Ну что же, и у нас бывают неудачи. — Эмерсон сделал паузу и продолжал: — Джордж приезжает завтра и увозит меня к себе в Лондон. Здесь он не может оставаться, а я не могу без него.
