— Покажу. Пусть в этот раз моя шалость будет поприятнее, — она повернулась и медленно подошла, не стесняясь моих голых ног. — Только уговор: не закрывайся.
— Как скажешь, — я положил джаны на ствол искривленной пальмы.
Даша приподняла ладони так, что ее растопыренные пальцы оказались на уровне чакры-Манипуры. Все правильно — классика магического искусства. Защиту я не ставил вообще, просто наблюдал со стороны, куда направлена ее ментальная сила. А затем почувствовал позыв. Сильный. Такой, что тут же шагнул к баронессе, обхватил ее и принялся с жаром целовать в губы.
— Что же ты, Александр Петрович, — прошептала она, отвечая мне, прижимаясь к моему, колом вставшему возмущению. — У меня муж есть. Или черт с ним?
* * *
Наконец он ушел. Его крики до сих пор звенели в ушах. И первая пощечина… от нее горела щека, но еще больше пламени вспыхнуло в душе. Артур ударил ее дважды: сначала по щеке ладонью, а потом, когда она попыталась ответить, второй раз кулаком. Наверное, без синяков не обойдется. Светлая кожа виконтессы с детства была очень чувствительна. Полгода назад, когда Светлана шла по коридору в родительском доме, служанка в этот момент открыла дверь и зацепила ее дверной ручкой. Хотя удар вышел не слишком сильный, у Ленской на животе образовался большой лиловый синяк. И много раз прежде на ее теле появлялись синяки, причину которых она не всегда понимала: просто где-то обо что-то слегка ударилась.
Теперь же оказалось все намного хуже — ведь синяки на лице. Подобные следы для актрисы — это особо плохо. Да, их легко скрыть гримом, на сцене точно не будет видно. Но их заметят другие актрисы или гример, и пойдут очень скверные пересуды. Но дело даже не в этом, а в огромной обиде — боль от нее даже заглушила мысли о графе Елецком. За всю ее жизнь Светлану никто никогда не бил. Она даже представить не могла, что такое случится.
Боги! Как же бывают изменчивы некоторые люди! Поначалу кажутся воплощением благородства, порядочности и трогательной заботы, и вдруг в один миг превращается в чудовищ, у которых от прежних достоинств не остается и следа. Вот тогда понимаешь, что не было никаких достоинств — все это лишь казалось.
Опустившись на диван, Ленская по привычке закрыла лицо руками. Такая привычка возникла у нее в последние дни, после разрыва с графом Елецким. И сейчас, когда она приложила ладони к лицу, то почувствовала, как болит щека и место под левым глазом. Там, кажется, припухло. Прикосновение к больному месту сработало будто кнопка прослушки на эйхосе, и слова Голдберга снова зазвучали. На этот раз в голове: «Шлюха! Это ты все из-за него мне мотаешь нервы! Ты говорила, что порвала с ним! Сколько я на тебя потратил времени! Полгода или уже год хожу возле тебя! Я старался изо всех сил понравиться. Я даже последнюю часть „Тайн поместья Витте“ писал под тебя! А ты дрыгалась с ним, не обращая на меня внимания! Ты и сейчас с ним дрыгаешься в своих грязных мыслях! Шлюха! Шлюха!».
Она вздрогнула после этих слов, потому что именно после них Голдберг ее ударил. Потом он начал сыпать угрозами, обещая, если она не одумается, сделать так, что у нее больше не будет значимых ролей в театре и вообще никаких ролей. И это не было пустой угрозой, при его связях в театральных кругах и дружбе с Кальвинским, Артур вполне мог очень осложнить ей жизнь на сцене. Но об этом сейчас не хотелось думать. Все это может случиться потом. А вот сейчас…
Когда волна гнева спала, Светлана задумалась, как поступить ей сейчас. Первым порывом было сообщить о случившемся в полицию: все-таки она — виконтесса, а Голдберг — всего лишь лицо непонятной национальности: то ли итальянец, то ли англичанин или еврей с паспортом британской империи. Но Ленская быстро отбросила эту мысль в первую очередь потому, что произошедшее станет известно родителям. Отец просто увезет ее отсюда насильно. Кроме того, Ленская очень не хотела придавать случившееся огласке, не хотела этих жутких сплетен, которыми полна театральная жизнь. Была еще одна причина: Светлана знала, что у Голдберга есть какие-то особо высокие связи в Ведомстве Имперского Порядка и ее обращение в полицию может навредить больше ей самой, чем ему.
Был случай, когда Артур на своем эрмимобиле нарушил правила и сбил насмерть человека на площади Лицедеев, как раз напротив театра. По закону ему грозило заключение с последующим выдворением из России, но на деле ему все сошло с рук — об этом много говорили. Говорили, что Голдберг в приятелях с самим Козельским и устраивает у того в особняке спектакли с молодыми актрисами с нескромным продолжением разыгранных сцен. И это было похоже на правду, потому что Ленская помнила, как прошедшей зимой к ней подходила Василиса Доброва и предлагала выступить на вечеринке у Козельского за какие-то приличные деньги. Ленская, разумеется, отказалась. И еще… Еще вокруг Голдберга часто вертятся какие-то странные, неприятного вида англичане, явно не имеющие к театру никакого отношения.
Обдумав все это, Светлана утвердилась: ей не нужно обращаться в полицию, чтобы не навлечь еще больше беды. Да и обвинить его можно лишь в том, что он оскорбил ее и дважды ударил по лицу. По кодексу это мелкое преступление. Учитывая, что она виконтесса, Голдберг заплатит штраф в 3000 рублей и компенсацию ей, если она потребует. Для Артура это сущие копейки, учитывая его огромные заработки на постановках сразу в шести крупных московских театрах. В общем, нет для него весомого наказания по кодексу правонарушений. А по кодексу ее души, этому человеку нет и не будет прощенья.
Света встала и направилась к зеркалу. Еще издали стало понятно, синяк есть, при чем очень заметный, опухло нижнее веко и губа. Ленская с минуту рассматривала свое бледное лицо с покрасневшими белками глаз. Если не считать синяки, то сейчас она без всякого грима походила на вампиршу. Было в ней что-то безжизненное, страшное, и актриса подумала, что если бы Саша увидел ее такой некрасивой, то его любовь стала бы угасать. Может быть она и так угасает. Пройдет несколько месяцев, и Елецкий перестанет вспоминать ее.
Пискнул эйхос — виконтесса поспешила к тумбочке, где он лежал. А потом спохватилась: от кого, собственно, ей ждать сообщений? От Саши? Теперь уже вряд ли. Она сама просила не мучить ее. Думала, что каждое новое сообщение будет делать ей только больнее. Но еще больнее оказалось от того, что сообщений от ее демона больше нет. Да, Елецкий и раньше не слишком баловал общением через эйхос, но тогда она хоть знала, что Саша просто есть, и он принадлежит ей почти так же, как Ольге. Тогда Светлана была уверена, что если она попросит… Если только скажет, что он ей нужен, то Елецкий тут же поспешит к ней. А сейчас его нет. Совсем нет. И уже никогда не будет. Это слово «никогда» казалось особо страшным. Гораздо страшнее всех угроз Голдберга.
Светлана включила эйхос и увидела, что сообщение именно от него — Артура. Возникло желание удалить его, не прослушивая, но все-таки палец нажал другую кнопку:
«Свет, прости! Пожалуйста, прости!» — раздался возбужденный голос с легким английским акцентом: «У меня сдали нервы, Свет. Я все исправлю, искуплю, как ты пожелаешь. Ты мне очень нужна! Я тебя люблю! Понимаешь? Это очень сильно! Так же сильно, как было у Андриана к Элизе Витте! Заметь, между нами происходит то же самое. Все, как я написал в пьесе. Это мистика! Сумасшедшая мистика! И у меня те же самые болезни, что у Андриана: любовь, лишающая разума, и недостаток терпения! Пойми, я просто не смог больше терпеть! Но я исправлюсь. Завтра приеду до репетиции с цветами. Целую тебя, моя вампирша. Мы обязательно будем вместе!».
Дальше звук его поцелуя, довольно мерзкий.
Ленская ответила тут же. Нажала кнопку и произнесла, стараясь говорить так, чтобы в голосе не было ни капли слабости: «Не смей больше никогда приближаться ко мне! Я тебя ненавижу! Теперь у нас с тобой точно не будет ничего! Можешь исполнить все свои угрозы! Я найду для себя другой театр. Лучше я буду играть самые жалкие роли, чем пачкаться общением с тобой!».
Дыхание сбилось, потому что все это виконтесса выдохнула ему, пылая гневом. Она даже не знала откуда в ней такой дикий запал. Ведь при всей своей чувствительности, она всегда могла держать в руках.
Светлана отдышалась. Успокоилась как учили: вдох — долгий выдох… Несколько раз. Отчего-то мысли снова вернулись к сообщению Голдберга. Она не стала прослушивать его, но вспоминая, пыталась понять, что именно тронуло ее. И поняла: тронула фраза «я не смог больше терпеть» — кажется так он сказал. В этот момент словно небесное откровение Светлане пришла мысль: все, что случилось, случилось именно потому, что она тоже не смогла терпеть. Конечно же, все дело в терпении! Это всегда было ее самым слабым местом. И в детстве, если отец ей обещал что-то интересное, то Светлана изводила его вопросом: «Папа, ну когда уже? Сколько еще ждать!».
Если бы она запаслась терпением, то не было бы этого ужаса с Артуром Голдбергом, но по-прежнему в ее жизни был Саша. Да, ей бы пришлось бы ждать, терпеть и ждать, но это же гораздо лучше, чем нынешняя ситуация, когда ждать уже нечего!
Ленская взяла эйхос. Ей очень захотелось сейчас сказать в него: «Саш, прости. Я виновата. Я не умею терпеть и ждать, но обязательно научусь» — и отправить эти слова своему демону. Прибор пискнул в ее руке, прерывая мысли, легкая дрожь пошла в пальцы. Ленская нажала кнопку и увидела еще одно сообщение. Снова сообщение от проклятого Голдберга. Возможно, его стоило удалить сразу вместе с предыдущим, но Светлана снова впустила в комнату голос с английским акцентом: «Ты делаешь большую глупость. Ты пока еще плохо понимаешь, кто я. Не хочешь по-хорошему, выйдет по-плохому. Я заберу тебя и увезу к себе. Вот увидишь. И никто тебе не поможет. Даю тебе последний шанс одуматься до завтрашнего вечера».
* * *
Закат отгорал, окрашивая небо и море в темный багрянец. Поднялся легкий ветерок. В беседке зажглись старомодные электрические лампы — крупные стеклянные колбы с яркосветящейся металлической нитью. Таких в «Садах Атлантиды» было много, и они придавали территории вокруг гостиницы определенный шарм.
— Мы можем поехать туда утром, — сказал барон Кузьмин. — Уверяю, это будет очень познавательная прогулка, полезная для вас, как будущего специалиста по логике механо-биологических систем. Посмотрите своими глазами, как это делается.
— Игорь Владимирович, у нас завтра последний день в этом маленьком раю. Сказали бы раньше, я бы с удовольствием согласилась. А так, честно говоря, не знаю… — Ольга пригубила из хрустального бокала. Шампанское уже не было таким приятно-холодным. — Саша будет против. Его точно не заинтересует ни ферма попугаев, ни производственный цех.
— Он вас одну не отпустит? — Кузьмин наколол вилкой ломтик ананаса.
— Я же взрослая девочка — сама решаю, но мнение Саши для меня имеет огромное значение. Впрочем, как и для него мое, — Ольга глянула в сторону моря, куда ушел Елецкий. Он не возвращался долго, и княгиню это начало беспокоить.
— Скоро вы станете очень современной семьей, где мнение жен также важно, как мнение мужа, — барон откусил кусочек ананаса, откровенно любуясь госпожой Ковалевской.
— Я надеюсь, что у Саши будет лишь одна жена, то есть я. Эгоистично? Да, я во многом эгоистка, — Ольга Борисовна рассмеялась.
— Уверенны? — Игорь Владимирович прищурился.
— Нет, — она сделала еще один глоток.
— У нас с Дарьей тоже очень современная семья. Я многое позволяю ей, а она в ответ почти ничем не ограничивает меня, — признался Кузьмин, потянувшись к бокалу.
— Я начинаю беспокоиться, Игорь Владимирович. Их нет слишком долго. Магия — это хорошо, но уже почти стемнело. Пожалуй, пойду поищу их. Вы здесь будете сидеть? — Ольга встала.
— Как же я вас отпущу одну? Обязательно составлю вам компанию, — барон тоже встал и, обходя стол, добавил. — Но за Дашу я совершенно не волнуюсь.
Они прошли мимо бара и эстрады, где музыканты играли приятную минорную мелодию.
На лестнице Кузьмин неожиданно взял Ольгу за руку и сказал:
— Осторожно, здесь крутые ступеньки! — пройдя до поворота лестницы, он снова вернулся к предложению по завтрашней поездке.
