— А ты ревнуешь? — я резко повернулся к ней и приподнял пальцем ее подбородок.
— Нет. Но если серьезно, я бы не хотела, чтобы у тебя был к ней интерес. Хватит с тебя миссис Барнс. Или Элизабет уже сделали документы на другую фамилию? — спросила Ковалевская и, не давая мне ответить, вернулась в баронессе Кузьминой. — В общем, не надо западать на Кузьмину, ладно? Можешь пофлиртовать, если тебя это отвлечет от Ленской, но не переступай черту. Тем более она замужем.
— Я и не думал о таком. А эти губки… — я провел подушечкой пальца по губам Ольги, — сделают мне сегодня приятно там…
— Ты это должен заслужить. Вставай, идем в номер, — Ковалевская приподнялась, отряхивая налипший на тело песок.
— Сейчас отвечу госпоже Кузьминой, — я тоже встал, поднес ко рту эйхос и сказал: «Дарья Станиславовна, слухи вас не обманули. В самом деле увлекаюсь магией и где-то немного сам маг. Если у вас есть к этому интерес, то готов его удовлетворить. Вечер вполне можем провести вчетвером. Можно занять беседку в саду и заказать ужин туда», — предложил я и отпустил боковую пластину.
— Готов удовлетворить, — хмыкнула Ольга. — Елецкий, вот что с тобой случилось? Ты же никогда таким не был. Ты даже на меня не мог смотреть долго прямо, глаза отводил. А теперь, видите ли, самец. Ах, да, ты у нас страдающий самец. Есть у меня кое-какие соображения относительно твоей Ленской. Сказать?
— Скажи, — я замер, прекратив даже застегивать рубашку.
— Они очень просты. Не знаю, почему ты сам до такого не додумался. Эти соображения тебя точно заинтересуют, но… сейчас не скажу, — она подняла полотенце и подошла к кромке воды.
— Оль, ты издеваешься? Ну скажи! — попросил я, в этот момент запищал мой эйхос.
— Какой ты популярный, Елецкий. Это я никому не нужна, только маме и папе. Смотри скорее, кто там! Вдруг твоя актриса! — встряхивая полотенце, съязвила Ковалевская.
Я включил эйхос. На экране высветился незнакомый номер без подписи. Сам номер состоял из длинного ряда нулей и двух других цифр в конце.
— Кто? — спросила Ольга, видя мое замешательство.
Я молча повернул к ней эхос.
— Такой номер был у Дениса. Точнее не совсем такой. У него последняя четверка, — нахмурившись сказала Ольга. — Радуйся, Елецкий. Ты настолько популярен, что с тобой уже желает пообщаться кто-то из императорской семьи. Включай, не стесняйся.
Я нажал кнопку.
Глава 8
Дочь жреца Иксквитекатля
Присутствие Артура, который так старался быть рядом, Ленскую не радовало, но оно позволяло хоть немного отвлечься от тяжких мыслей, одолевавших ее. Когда она прочитала последнее сообщение Саши, их стало еще больше. Ну зачем он это написал? Он надавил на самые болезненные точки в ее душе. Эта мучительная мысль, будто все могло быть иначе, и они вдвоем могли бы все изменить стала хуже ножа. Светлана постоянно возвращалась к ней и чувствовала боль от ее глубокого, острого проникновения в самое сердце.
Гольдберг старался отвлечь актрису. Дважды водил в ресторан, сыпал всякими забавными историями, рассказывая нарочито эмоционально, точно клоун на арене, приправляя смехом и своим иностранным акцентом. А еще он пытался затянуть ее к себе на ночь. Может быть стоило ему сдаться. Может быть тогда, ее хоть немного отпустило, но Ленская не могла себе такого позволить. Дело даже не в том, что она не была уверенна в этом англичанине или итальянце — не поймешь точно ком — но в том, что ей казалось, что Елецкий остается неотрывно с ней. Нет, он не вцепился, как это, говорят, бывает. Он просто стоял невидимой тенью рядом. Смотрел на нее с немым укором, и его теплые, такие проницательные глаза смотрели в ее душу. В них словно был вопрос: «Зачем ты это сделала?». А еще она вспоминала слова Елецкого, сказанные в их последний вечер: «Зачем тебе этот старый хрен? Ну зачем⁈ Почему именно он⁈ Ты меня расстроила!». Нет, Голдберг не был старым. Он просто взрослый — ему 36. Но виконтесса очень сожалела, что ее выбор так задел Елецкого. Меньше всего она хотела бы доставлять боль человеку, которого любила. И если бы она только могла, то сделала все, чтобы их разрыв случился для Саши как можно мягче. Но увы — вышло как вышло. Сама того не желая, она его уколола своим новым другом.
— Света, может хватит? — произнес Артур, стоя над ней, в то время как она намеренно неторопливо пила кофе в театральном кафе.
Репетиция только закончилась, и Светлана еще была в костюме графини Элизы Витте. Гольдбергу она нравилась в этом наряде особо. Много раз он представлял, как снимет черное с красными вставками платье со своей милой вампирши и сполна отведает ее трепетное тело. Ведь целый год она дразнила его. Это должно было случиться давно, но не случалось, то из-за ее глупой влюбленности в этого мальчишку-графа, но из-за различных капризов.
— Что хватит? — Ленская подняла к нему взгляд. В ее голубых глазах отразилось непонимание.
— Хватит думать о нем. Ты же сама сказала, с ним все кончено. Что еще нужно, Света? — сценарист присел рядом, положив руку ей на колено.
Она молча покачала головой, и эта двусмысленность, постоянно исходящая от нее, начинала Артура злить. Вот что она сейчас имеет в виду? Что «нет»? Его так и подмывало сказать, что репетицию она провела ужасно — об этом сказал сам Кальвинский. Но если он скажет это ей, то она снова начнет лить слезы, и тогда с ней станет еще труднее. В такие минуты ему хотелось придушить Ленскую. И если так будет продолжаться, то он, наверное, может не сдержаться.
— Хочешь, оставишь здесь все, и поедем в Рим? На неделю, на месяц — я обо всем договорюсь с Кальвинским. Вместо тебя временно будет София. А если тебе в Риме понравится, то сможешь остаться там навсегда. Прекрасный город — не хуже Москвы, — обнял ее, прижав к себе и стараясь заглянуть в глаза. — Там история, понимаешь? История мира! И знаешь что?..
Светлана снова мотнула головой, глядя на дно почти допитой кофейной чашечки.
— У меня связи в театре Вергилия, по существу, втором римском театре. Можно устроить так, что тебя возьмут в труппу отнюдь не на последние роли. Ты талантлива, Свет. Будешь там блистать ярче всех. К тебе очень быстро придут большие деньги и большая слава! — он поцеловал ее в щеку, потом в шею.
— Смерть… — сказала Ленская, держа в руке кофейную чашечку. И усмехнулась: она не играла ради денег. Никогда! С самого начала карьеры в театре она играла для души. Слава… Да, если честно, внимание и слава ее привлекали. А если еще честнее, то сейчас, после того как отец перестал помогать ей, с деньгами у нее было не очень хорошо. Но все равно, Ленская не продается. Ни за деньги, ни за славу. Все это она заработает сама. Надо только успокоиться, продержаться какое-то время. И забыть Елецкого. Если только это возможно.
— Что «смерть»? — не понял Голдберг ее странного, неуместного сейчас слова.
— Вот, видишь, — она указала на дно чашки, где сложился причудливый рисунок кофейной гущи. — Я не только Элиза Витте, но и ведьма Аленсия. Она прекрасно гадала на кофе и занималась гаруспикой. Знаешь историю Аленсии?
— Это спектакль «Сердце демона»? — не сразу догадался Голдберг. — Нет. Боги миловали — я его не смотрел и даже не читал пьесу. Мне не нравится то, что пишет Максимов. Но скажи, о чем там, чтобы я хоть понимал, — его ладонь, легла сбоку на юную, весьма полную грудь актрисы.
— Убери руку, — Ленская поставила чашечку на блюдце и чуть отодвинулась от британца. — Зря не смотрел, в нашей постановке вышел прекрасный спектакль, — продолжила она. — Кратко так: Аленсию за связь с демоном заперли в подземелье крепости. Ее пытают, чтобы узнать тайны ее возлюбленного и заманить его в ловушку. Но молодая ведьма не сдается. Тогда верховный жрец решает ее казнить, ожидая, что казнь Аленсии заставит демона прийти туда, где для него готовы волшебные оковы. Смерть в спектакле, которая появлялась на сцене несколько раз, выглядела так, — актриса снова заглянула в кофейную чашку. — В длинном балахоне и черными космами, который развивал ветер. Но только казни не состоялось. Аленсия умерла раньше назначенного дня. Она умерла от любви и для спасения возлюбленного. От понимания того, что она никогда не увидит своего демона, у нее остановилось сердце. Ее смерть спасла ее демона.
— Что хорошего в этом сюжете? Он бессмысленный. Максимов не умеет писать хорошие пьесы. В них нет ни мысли, ни должного драматизма. Свет, пойдем. Переоденешься и поедем ко мне, — Голдберг взял ее руку.
— Только я понимаю кое-что. Мой Саша, он — тоже демон, — произнесла виконтесса, не обращая внимания, как Артур перебирает ее пальцы. — Возможно, смерть заберет и меня. Все как в сыгранной мной роли. Так часто бывает: игра на сцене превращается в реальную жизнь, а жизнь превращается театральную сцену.
Ленская все-таки встала и направилась в комнату на чердаке. В ней она жила пятый день подряд, еще до последнего экзамена решив переехать сюда от родителей. Отец возмутился и забрал у нее «Электру», мать просила, потом ругалась, но Светлана умела быть упрямой, если решилась на что-то для себя важное. Несколько лет назад, когда ей еще не исполнилось шестнадцати, родители так же настойчиво препятствовали тому, чтобы она стала актрисой. Говорили, что для виконтессы это очень нехорошо, и дворяне не должны играть на сцене. Она, не соглашалась, указывала на баронессу Соколову и графиню Дементьеву. Последняя и вовсе блистала в императорском театре, не считая игру чем-то зазорным.
Когда они вошли в ее заставленную лишней мебелью комнату, Голдберг сказал:
— Я знаю кое-что… Не хочу тебя расстраивать, но… — он умел тянуть, играть паузами в словах так, что этим захватывал чье-то внимание, но многих этим же раздражал.
Ленская будто не обратила внимание на сказанное. Не обратила потому, он не может ее больше ничем расстроить. Все самое плохое, что могло случиться, уже случилось.
