— Возможно. Как-то раз я встретил сияние. Она… в общем, она сказала, что нам надо поговорить. Не знаю почему.
Здесь Джебрасси сделал многозначительную паузу.
— Разве в тебе нет ничего ценного?
— Я воин, бродяга, не семейный тип…
Самма несколько раз ухнула, выражая презрительную насмешку.
— Ты ничего не смыслишь в сияниях, признайся?
Он метнул в нее испепеляющий взгляд.
— Говоришь, ты ничего не стоишь, но вовсе не из-за блужданий. Спрашивается, почему?
— Мне хочется знать больше. Если бы меня взяли в поход, я бы сразился с Высоканами и сбежал из Ярусов.
— Ого! Ты хоть разок видел Высоканов?
— Нет, — буркнул он. — Но я знаю, что они существуют.
— Решил, что ты особенный, потому что хочешь убежать?
— Меня не волнует, особенный я или нет.
— Ты считаешь, та девушка совсем тупая? — поинтересовалась самма. С начала беседы она даже не шевельнулась, хотя от сидения на корточках у Джебрасси начинали ныть колени.
— На тупую вроде не похожа…
— Почему ты вновь хочешь с ней встретиться? — спросила самма, почесывая руку грязным ногтем.
— Было бы интересно найти кого-нибудь — кого угодно — кто думает, как я.
— Ты воин, — заметила она. — И гордишься этим.
Он отвел глаза и поджал губы.
— Война — это игра. Ничего реального у нас нет.
— Мы появляемся на свет в руках умбр, нас воспитывают опекуны и наставники. Мы работаем, мы любим, мы исчезаем, когда за нами приходит Бледный Попечитель. Появляется новая молодежь. Разве это недостаточно реально?
— Снаружи есть что-то большее. Нутром чую.
Она мягко качнулась взад-вперед.
— Что тебе снится? Когда не блуждаешь.
— То вторжение, когда пропали мер и пер. Я все видел, хотя едва успел выйти из креши. Когда все кончилось, смотрители заставили меня спать, и мне стало лучше, но сон все равно не оставляет… Мне казалось, пришли за мной, а забрали почему-то их… бессмыслица…
— Отчего же?
— Вторжения приходят и уходят. Смотрители устраивают тени, заливают все туманом, подчищают следы — и на этом все. А учителя просто молчат. Никто не знает, откуда появляются вторжения или что они тут делают — непонятно даже, почему их называют «вторжениями». То есть они приходят снаружи? Из Хаоса — а что это такое? Хочу знать больше.
— С чего ты взял, что есть больше?
Джебрасси встал.
Самма качнулась еще раз:
— Я не занимаюсь утешениями. Мое ремесло — это укусы буквожуков… ноги, отдавленные грузопедами… порой я излечиваю плохие сны — но здесь я помочь не в состоянии.
— Мне не нужны утешения. Мне нужны ответы.
— Известны ли тебе правильные вопросы?
Джебрасси выкрикнул — слишком, пожалуй, громко:
— Никто не учил меня, что именно спрашивать!
Рыночный шум за одеялами потихоньку стихал. Юноша различил жалобное хныканье — изголодавшийся луговой грузопед, привязанный к прилавку, просил вечернего ужина из джулевых побегов с сиропом.
Самма выпятила трубочкой толстые губы и, отвалившись, плюхнулась на седалище. Покряхтывая, она расправила ноги и руки, затем глубоко и облегченно вздохнула. Джебрасси решил, что визит окончен, однако старуха почему-то не сдернула одеяла, которыми был занавешен прилавок.
— Я пойду, — сказал он.
— Тихо, — распорядилась она. — У меня ноги болят. Сдаю потихоньку. Вот так-то, юноша. Скоро Бледный Попечитель пожалует… Посиди подольше — ради меня. — Она похлопала по земле. — Я еще не закончила тебя мучить. Например: зачем нужно было идти к несчастной старой самме?
Джебрасси уселся и смущенно поднял глаза на крытый соломой навес.
