— Кто? — Удивился резко поглупевший Макс. — Почему комсомолка? Она же где-то наша ровесница.
— Ты чего, тюкнулся совсем? Космодемьянской было… — Начал я пояснять другу.
— Леха! Зачем мне твоя Космодемьянская⁉ Девочка, которая ее играла. Это кто?
В тот момент я сразу понял, что Максим Микласов потерян для общества. Он влюбился.
Естественно, сейчас ему искренне было плевать и на Дееву, и на Рыкову, и на директрису с ее песенным прослушиванием. Но драмкружок принимал участие во всех мероприятиях, а значит, петь они тоже будут.
— Ну что тебе стоит? Друг ты мне или не друг? — Спросил Макс с несчастным выражением лица.
Пришлось согласиться, что друг, и шуровать вместе с теми, кому очень интересно было посмотреть, как пройдёт схватка двух отличниц. Я подумал, ну ладно. Посидим, послушаем. Макс на свою Ангелину насмотрится и пойдем домой.
И тут вдруг — классная руководительница со своей «гениальной» идеей, как помирить девчонок.
— Значит, так… Деева и Рыкова нуждаются в вашей поддержке. Поэтому, у вас есть десять минут, чтоб решить два вопроса. Первый — что вы будете петь. Второй — кто поможет девочкам. И имейте в виду, песня должна быть про дружбу, про мир. — Сообщила Нинель Семёновна, стоя перед дверьми актового зала.
Потом она многозначительно посмотрела на каждого, выражением лица намекая, мир и дружба должны быть не только в песне. И ещё выражение ее лица очень конкретно говорило, что принять участие в выступлении теперь должны все, иначе последуют карательные меры. Либо бо́льшая часть группы поддержки. А входили в эту группу Лукина, Кашечкин, Демидов, Строганов, Ермак, Макс, еще трое девчонок и я.
Мы хором заверили Нинель Семеновну, что непременно поддержим, вызвав у нее умиление, а затем отправились в каморку, которая имелась за сценой.
Эта каморка располагалась с одной стороны «закулисья». Ее в основном использовали для того, чтоб переодеваться во время выступления. Там же периодически проходили организационные собрания драматического кружка. А еще в этой каморке стояла аппаратура и лежал неопрятной горой различный хлам. Старые кулисы, декорации, костюмы. Короче, всякая творческая дребедень.
Дребеденью и хламом считали это, само собой, мы, ученики. Но вот для нашего завуча по воспитательной работе, Марины Алексеевны, каморка являлась вовсе не каморкой, а пещерой Али-бабы, где все, абсолютно все, очень важно и нужно.
В горе́ костюмов можно было найти крайне занимательные вещи. Такие, как голова осла, хотя я не помню ни одной сценки, где фигурировали бы ослы. Или, к примеру, задюю часть лошади. Причем, чисто теоретически должна быть и передняя, но ее никто отродясь не видел. Естественно, среди хлама лежали старые костюмы Деда Мороза, Снегурочки и бабы Яги. Куда без них.
Давным-давно в ходу уже были новые, бережно хранимые завучем в ее кабинете, но Марина Алексеевна категорически отказывалась выбрасывать потертые халаты красного и синего цвета, ватную бороду, в которой поселилось семейство мышей, накладной нос с бородавкой, цветастый платок и такую же юбку.
Мы проскользнули в каморку, стараясь не привлекать внимание остальных участников прослушивания, которые толпились за сценой, и начали суматошно перебирать песни о мире. Однако, выходило у нас это обсуждение не очень.
Никого, ничто не устраивало. У этой песни слов никто не знает, та не годится, третья не о мире, а совсем даже наоборот.
— Спойте «Айсберг в океане». Шикарная песня. — Выдал вдруг наш трудовик Олег Петрович.
Он как раз в этот момент явился в каморку с инструментом. Это была его фишка, ходить по школе со всякими причиндалами, создавая видимость активной работы. Причём, все понимали, если Олег Петрович начинает постукивать молоточком в каких-то крайне неожиданных местах, значит, он уже успел немного принять на грудь. Как правило происходило это после уроков, но иногда — между.
— Пугачеву? — Переспросил Кашечкин и растеряно посмотрел на Дееву.
— Ну конечно! Это любимая песня директора школы. Ежли хотите отличиться, пойте «Айсберг». Она вам потом грамоту выпишет за такой номер…
Трудовик сунул в рот несколько гвоздей, подвинул стул к стене и зачем-то полез наверх, под потолок.
— А давайте всеми споём! А? Всеми, кто здесь есть. И песня хорошая. Там есть строчка «примирить меня с тобой». Все, как хотела Нинель Семёновна, — Настя Лукина окинула присутствующих восторженным, счастливым взглядом.
Ей, похоже, ужасно нравилось, что она, наконец, снова может доказать Рыковой свою дружбу. Ну и конечно, еще больше Лукиной понравились слова трудовика о директрисе.
— Отличная идея! В принципе, я могу симпровизировать и находу подобрать мелодию для аккомпанемента. Все ведь знают, что я уже много лет учусь по классу фортепиано? — Кашечкин посмотрел на присутствующих высокомерным взглядом, а затем решительно подошел к Деевой и положил ей руку на плечо.
Решительно подошел, решительно положил, решительно выглядел идиотом. Вот так, наверное, точнее. Потому что совершенно было не понятно, как его класс фортепиано связан с плечом старосты.
Судя по реакции Деевой, она мои мысли целиком и полностью в данном вопросе разделяла. Поведение Антона ее заметно нервировало.
Потому что Наташка сначала глянула на Кашечкина, затем повернула голову и опустила взгляд на его ладонь, которая лежала на ее плече. В отличие от Лукиной, фонтанирующей неуместным восторгом, Деева наоборот, никакого намека на вселенское счастье на лице не имела.
Видимо, идея Насти о коллективном творчестве не пришлась Деевой по душе, как и предложенный репертуар. А тот факт, что Кашечкин прилег на ее плечо, не понравился Наташке еще больше. Она осторожно отодвинулась в сторону от Антона, а потом почему-то покосилась на меня. Почему? Понятия не имею. Мне уж точно все равно, кто там хватает Дееву за плечи.
Я вообще не понимаю, почему в этой версии моей жизни Наташки внезапно стало как-то слишком много. Мы с ней никак не должны пересекаться кроме школьных уроков. А теперь почему-то каждое событие сопровождается ее участием.
— Ну видите, что Олег Петрович говорит. Любимая песня директрисы. На фоне сегодняшней двери, которую испортил Строганов, мне кажется, это будет очень уместно. Глядишь, подобреет. — Добавила Настя и посмотрела на всех с надеждой.
— А че сразу Строганов? Че Строганов? — Взвился моментально Серега. — Можно подумать, я один там с этой дверью… Но вот насчет песни… Можно. Думаю, хорошо будет, если мы отличимся.
— Да! Замечательная песня. — Согласилась вдруг Рыкова, вызвав у меня искреннее удивление.
Просто… Они серьёзно, что ли? Какой, к чертовой матери, «Айсберг»? Нас прикончат за эту песню. Нинель и прикончит. Текст, насколько я помню, точно не про дружбу. Да и потом, верить словам Олега Петровича, когда он разгуливает с молоточком наперевес — дело опасное. У него в такие моменты резко просыпается чувство юмора. Как правило, очень хреновое чувство юмора.
— Все. Решили. Поем «Айсберг»? — Спросила Рыкова.
Причём сделала она это настолько быстро, что стало понятно, тут дело вовсе не в песне. Скорее всего, Ленка рассчитывала, что Деева просто не подпишется на подобный репертуар. Вот уж точно он не для школьного концерта, Рыкова это прекрасно понимает. Судя по выражению ее лица и хитрому взгляду, она думала так. Сейчас Наташка возмутится, откажется и все. Потом Ленка выйдет одна или с той же Лукиной, и споет что-нибудь подходящее.
— В принципе, песня и правда хорошая. — Кивнула с решительным лицом Деева. — Есть пять минут, чтоб остальные подучили начало. Слова-то почти все знают. Кто не помнит, может на ходу подхватывать и подпевать. Остальные просто вступят во время припева. Песня вроде на слуху.
— Вы чего? — Я не выдержал. — Нас прикончат. Вы на полном серьёзе?
— Ах ты чёрт… — Макс вдруг сорвался с места, подскочил к открытой двери, выглянул из каморки, а потом махнул мне рукой, подзывая ближе.
Пришлось оторваться от процесса вразумления одноклассников и подойти к другу.
