В этом роде были разговоры с неделю. – Вторник:
– Терпение, терпение, Вера Павловна, найдем.
– Друг мой, сколько хлопот вам, сколько потери времени! Чем я вознагражу вас?
– Вы вознаградите меня, мой друг, если не рассердитесь.
Лопухов сказал и смутился. Верочка посмотрела на него – нет, он не то что не договорил, он не думал продолжать, он ждет от нее ответа.
– Да за что же, мой друг, что вы сделали?
Лопухов еще больше смутился и как будто опечалился.
– Что с вами, мой друг?
– Да, вы и не заметили, – он сказал это так грустно и потом засмеялся так весело. – Ах, Боже мой, как я глуп, как я глуп! Простите меня, мой друг!
– Ну, что такое?
– Ничего. Вы уж наградили меня.
– Ах, вот что! Какой же вы чудак! Ну, хорошо, зовите так.
В четверг было гамлетовское испытание по Саксону Грамматику. После того на несколько дней Марья Алексевна дает себе некоторый (небольшой) отдых в надзоре.
Суббота. После чаю Марья Алексевна уходит считать белье, принесенное прачкою.
– Мой друг, дело, кажется, устроится.
– Да? – Если так… ах, Боже мой… ах, Боже мой, скорее! Я, кажется, умру, если это еще продлится. Когда же и как?
– Решится завтра. Почти, почти несомненная надежда.
– Что же, как же?
– Держите себя смирно, мой друг: заметят! Вы чуть не прыгаете от радости. Ведь Марья Алексевна может сейчас войти за чем-нибудь.
– А сам хорош. Вошел, сияет, так что маменька долго смотрела на вас.
– Что ж, я ей сказал, отчего я весел, я заметил, что надобно было ей сказать, я так и сказал: «Я нашел отличное место».
– Несносный, несносный! Вы занимаетесь предостережениями мне и до сих пор ничего не сказали. Что же, говорите наконец.
– Нынче поутру Кирсанов, – вы знаете, мой друг, фамилия моего товарища Кирсанов…
– Знаю, несносный, несносный, знаю! Говорите же скорее, без этих глупостей.
– Сами мешаете, мой друг!
– Ах, Боже мой! И всё замечания, вместо того чтобы говорить дело. Я не знаю, что я с вами сделала бы – я вас на колени поставлю: здесь нельзя, – велю вам стать на колени на вашей квартире, когда вы вернетесь домой, и чтобы ваш Кирсанов смотрел и прислал мне записку, что вы стояли на коленях, – слышите, что я с вами сделаю?
– Хорошо, я буду стоять на коленях. А теперь молчу. Когда исполню наказание, буду прощен, тогда и буду говорить.
– Прощаю, только говорите, несносный.
– Благодарю вас. Вы прощаете, Вера Павловна, когда сами виноваты. Сами все перебивали.
– Вера Павловна? Это что? А ваш друг где же?
– Да, это был выговор, мой друг. Я человек обидчивый и суровый.
– Выговоры? Вы смеете давать мне выговоры? Я не хочу вас слушать.
– Не хотите?
– Конечно, не хочу! Что мне еще слушать? Ведь вы уж все сказали; что дело почти кончено, что завтра оно решится, видите, мой друг, ведь вы сами еще ничего не знаете нынче. Что же слушать? До свиданья, мой друг!
– Да послушайте, мой друг… Друг мой, послушайте же!
– Не слушаю и ухожу. – Вернулась. – Говорите скорее, не буду перебивать. Ах, Боже мой, если б вы знали, как вы меня обрадовали! Дайте вашу руку. Видите, как крепко, крепко жму.
– А слезы на глазах зачем?
– Благодарю вас, благодарю вас.
– Нынче поутру Кирсанов дал мне адрес дамы, которая назначила мне завтра быть у нее. Я лично незнаком с нею, но очень много слышал о ней от нашего общего знакомого, который и был посредником. Мужа ее знаю я сам, – мы виделись у этого моего знакомого много раз. Судя по всему этому, я уверен, что в ее семействе можно жить. А она, когда давала адрес моему знакомому для передачи мне, сказала, что уверена, что сойдется со мною в условиях. Стало быть, мой друг, дело можно считать почти совершенно конченным.
– Ах, как это будет хорошо! Какая радость! – твердила Верочка. – Но я хочу знать это скорее, как можно скорее. Вы от нее проедете прямо к нам?
