Вечером 9 мая 1985 года, когда самолет пролетал где-то в районе штата Нью-Йорк, у Беверли Роган опять начался приступ смеха. Пытаясь успокоиться, она обхватила себя обеими руками, опасаясь, что ее примут за сумасшедшую, но не могла остановиться.
«Тогда, давно, мы тоже много смеялись», – подумала она. Но сейчас было что-то другое, новое. Тогда мы все время были в страхе, но не могли перестать смеяться, а сейчас я смогу.
Рядом с ней сидел молодой длинноволосый симпатичный парень. С тех пор как в 2.30 самолет вылетел из Милуоки (прошло почти два с половиной часа полета с остановками в Кливленде и Филадельфии), он несколько раз бросал на нее оценивающие взгляды, но, видя, что она не желает вступать в разговор, решил оставить ее в покое; после пары ничего не значащих вопросов, на которые она ответила вежливо, но не более того, он открыл дорожную сумку и достал роман Роберта Лэдлэма.
Теперь он отложил его, отметив страницу пальцем, и участливо спросил:
– Вам холодно?
Она кивнула, попыталась сделать серьезное лицо, но вместо этого прыснула от смеха. Он слегка улыбнулся в недоумении.
– Ничего страшного, – сказала она, снова предприняв безуспешную попытку вернуть выражение лица; но чем больше она пыталась взять себя в руки, тем больше ее лицо морщилось от смеха. Совсем как у старушки. – Я только что поняла, что не знаю, на какой села самолет. Помню только бббольшого утенка на ббоку... – Она ослабела от смеха. Люди начали оборачиваться на нее, некоторые хмурились.
«Республиканский», – сказал он.
– Простите?
«Вы летите со скоростью 470 миль в час благодаря любезности республиканских авиалиний». Так написано на рекламном спичечном коробке компании ПСПЗ в кармашке сиденья.
– ПСПЗ?
Он достал коробок (на этикетке действительно стоял рекламный знак республиканских авиалиний) из кармашка сиденья. На нем были указаны запасные выходы, расположение флотационных приборов, как пользоваться кислородными масками и как приземляться при вынужденной аварийной посадке. "Коробок компании «поцелуй себя на прощание в задницу», – сказал он, и тут они оба рассмеялись.
«А он действительно симпатичный», – неожиданно подумала она, свежая мысль, по крайней мере, ясная. Такие мысли, должно быть, приходят человеку в голову, когда он просыпается утром и голова еще не совсем забита всякой чушью. Парень был одет в пуловер и протертые джинсы. Светлые волосы перехвачены сзади куском кожаной бечевки; они напомнили ей о том конском хвосте, который она всегда носила в детстве. Она подумала: «Могу поспорить, что член у него, как у хорошенького вежливого мальчика из колледжа: достаточно длинный, чтобы можно было трахаться, но не достаточно толстый, чтобы можно было гордиться».
Не в силах сдержаться, она снова рассмеялась. Она вспомнила, что у нее даже нет носового платка, чтобы вытереть слезы, которые ручьем текли из глаз, и это рассмешило ее еще больше.
– Лучше возьми себя в руки, а то стюардесса вышвырнет тебя из самолета, – сказал он серьезно, но она только потрясла головой; бока и живот уже давно болели от смеха.
Он протянул ей чистый носовой платок, и она вытерла слезы.
Это немного помогло ей справиться со смехом, хотя она еще не пришла в себя окончательно. Каждый раз, вспоминая о большом утенке на боку самолета, она начинала хихикать.
Немного погодя она вернула ему платок:
– Спасибо.
– Господи Иисусе, мэм, что с вашей рукой? – он осторожно взял ее руку.
Она опустила глаза и посмотрела на поломанные ногти, они сломались, когда она боролась с Томом. Воспоминания о боли причинили ей больше страдания, чем израненные пальцы, и она прекратила смеяться. Она мягко отобрала у него руку.
– Я прищемила пальцы дверцей машины в аэропорту, – сказала она и подумала, что ей все время приходится лгать, чтобы скрыть то, что сделал с ней Том, как раньше приходилось лгать про синяки, которыми награждал ее отец. Может быть, это последняя ложь? Как это было бы чудесно.., слишком чудесно, чтобы в это можно было поверить. Она подумала о враче, который приходит к умирающему от рака больному и говорит: «Рентген показал, что опухоль рассасывается. Мы понятия не имеем, почему это происходит, но это правда».
– Тебе должно быть чертовски больно, – сказал он.
– Я приняла немного аспирина. – Она снова открыла журнал, хотя он наверняка заметил, что она прочла его уже дважды.
– Куда ты направляешься?
Она закрыла журнал, посмотрела на него и улыбнулась.
– Ты очень милый, – сказала она, – но у меня нет желания разговаривать. Понятно?
– Понятно, – сказал он в ответ с улыбкой. – Но если ты захочешь выпить в честь большого утенка на боку самолета, когда прилетим в Бостон, то плачу я.
– Спасибо, но мне надо успеть на другой самолет.
– Да, дружище, сегодня утром твой гороскоп подвел тебя как никогда, – сказал он сам себе и снова открыл роман. – Но у тебя такой чудесный смех, что в тебя невозможно не влюбиться.
Она опять открыла журнал, но поймала себя на том, что вместо того, чтобы читать статью о красотах Нью-Орлеана, рассматривает свои поломанные ногти. Под двумя ногтями темнели пунцовые кровавые волдыри. В ее ушах еще звучал голос Тома, орущего с лестницы: «Я убью тебя, сука! Ты – чертова сука!» Она поежилась, как от холода. Сука для Тома, сука для швей, которые бестолково суетятся перед ответственным шоу и считают Беверли Роган дешевой писакой, сука для отца.
Сука.
Ты – сука.
Ты – чертова сука.
Она на мгновение закрыла глаза.
Нога, которую она порезала осколками флакона из-под духов, убегая из спальни, пульсировала больше, чем израненные пальцы. Кей дала ей бинт, пару туфель и чек на тысячу долларов, который Беверли сразу обменяла на наличные в Первом чикагском банке на площади Уотертауэр.
Несмотря на протесты Кэй, Беверли выписала чек на тысячу долларов на простом листе писчей бумаги.
– Я однажды читала, что чек обязаны взять независимо от того, на чем он написан, – сказала она Кэй. Ее голос, казалось, исходил не от нее. Может, из радио в соседней комнате. – Кто-то однажды обналичил чек, который был написан на артиллерийском снаряде. По-моему, я читала это в «Списках». – Она помолчала, потом неестественно засмеялась. Кэй спокойно и серьезно смотрела на нее.
– Надо получить в банке наличные как можно скорее, пока Том не сообразил заморозить счета.
Беверли не чувствовала усталости, хотя полностью отдавала себе отчет в том, что держится только на нервах и черном кофе, сваренном Кэй. Предыдущая ночь казалась ей страшным сном.
