Страх борется с нетерпением, придавая резкий оттенок ее запаху. Она облизывает губы. Они красные и слегка потрескавшиеся. Я почти чувствую их текстуру, как ободок бокала для коктейля - солено-сладкий и зернистый.
— Ты меня впустишь? — говорит она, наклоняя голову и глядя на меня так, что ее глаза становятся еще более раскосыми, чем когда-либо, над вздернутым носом.
Каждый угол ее лица отражает настроение. Всегда можно увидеть что-то новое. Я так и не дочитал ее до конца и, наверное, никогда не дочитаю.
Я отхожу в сторону. Ее волосы ласкают мое предплечье, когда она проходит мимо. Они скользят по тыльной стороне моей руки, как шепот, как поцелуй.
Оригинальные старомодные лампы освещают студию, отбрасывая со стен лучи золотистого света. Мара то входит, то выходит из этих бассейнов, то оставаясь в тени, то сияя. Она медленно поворачивается, и ее юбка снова распускается, обнажая длинные стройные ноги. Ее рот открывается в благоговении.
— Все это пространство - твое? — говорит она.
— Никто из живущих не видел его. Кроме меня и тебя.
— Секреты одиноких.
— Одиноки только те, кому нужна компания.
— Только люди, которые боятся других людей, хотят быть одни, — дразнит меня Мара, ее быстрая улыбка демонстрирует жемчужные зубы.
Я приближаюсь к ней, наблюдая, как расширяются ее глаза, как ей приходится заставлять себя стоять на месте, когда я приближаюсь. Импульс к бегству присутствует постоянно. Инстинкты у Мары хорошие... но она никогда к ним не прислушивается.
— Кто из нас сейчас боится? — рычу я.
Она стоит на своем и смотрит на меня сверху вниз.
— Думаю, мы оба, — пробормотала она.
Мой желудок сжимается.
— И все же мы оба здесь, — говорит она. — Ты покажешь мне, над чем работаешь?
— Я ничего не создавал со времен «Хрупкого Эго», — признаюсь я. — Но сегодня вечером я планирую начать что-то новое.
По ее плечам пробегает дрожь - на этот раз от чистого волнения.
— Ты позволишь мне посмотреть, как ты работаешь? — спрашивает она.
— Ты будешь мне помогать. Мы будем делать это вместе.
Она тяжело дышит.
— Прямо сейчас?
— Скоро. Сначала я хочу тебе кое-что показать.
Я веду ее в соседнюю комнату, где хранится полдюжины скульптур, которые я так и не закончил. Те, которые я так и не смог довести до ума.
Я думаю о них как о прерванных зародышах. Они не могут вырасти так, как должны. Брошенные своим создателем, потому что они умерли в утробе матери.
— Они уродливы для меня, но я не могу их отпустить, потому что знаю, во что они должны были превратиться.
Мара медленно ходит среди них, осматривая каждую. Мне больно, что она их видит, но я должен знать, видит ли она их так же, как я, - разрушенными и не подлежащими исправлению.
Она молчит, рассматривая каждый предмет со всех сторон, не торопясь. Ее брови сходятся в хмуром выражении, и она пожевывает край опухшей нижней губы.
Мара всегда кусает себя. От этого мне тоже хочется ее укусить.
— Это те, которые ты не смог закончить, — говорит она наконец.
— Верно.
Она не спрашивает, почему. Она чувствует недостатки каждого из них. Для случайного человека они могут выглядеть так же хорошо, как и те работы, которые я с гордостью демонстрировал. Но для проницательного глаза они мертвы, как окаменелость. Хуже, потому что они никогда не жили.
Она останавливается у последней скульптуры. Это была моя самая дорогая неудача - я работал над куском метеорита, выкопанного в Танзании. Когда я начал работу, он весил две тонны. Мне пришлось изготовить специальный цоколь, чтобы удержать ее.
— Этот можно спасти, — говорит Мара.
Я качаю головой. — Я пытался, поверь мне. Один только материал обошелся мне в чертово состояние.
Она проводит рукой по позвоночнику, заставляя меня вздрогнуть, как будто гладит мою собственную кожу.
— Ты делал фигуру, — говорит она.
Боже, как она проницательна.
— Да. Я подумывал отойти от абстракции. Но я не Роден, однозначно.
— Ты мог бы им стать, — говорит Мара, глядя на меня, ее рука все еще лежит на метеорите. — Ты мог бы быть тем, кем хочешь быть. Это верно не для всех. Но я думаю, что для тебя это так.
