— Всего дел-то, — говорит. — Эх, вы… А ну, живо… Чтобы за пятнадцать минут у вас блестело все.
— Знаете… Мы чуть со стыда не сгорели.
— Она у нас хорошая… Мы в пять часов приходим, и она.
«Девочки, а как же?.. Чем я лучше вас? Вы же не спите…»
— У вас все свиньи в клетках? — Мне почему-то захотелось увидеть этих девчонок на ферме. И их Таисию Марковну.
— Только свиноматки. А поросята отдельно. За ними уж другие ходят.
— А маленькие? Вместе со свиньей?
— Ой! Она же их подавит. Как опоросится, мы их отсаживаем. А кормить подпускаем. Месяц сами за ними ходим, а потом другой передаем, на откорм.
Я смотрю на Лиду и вспоминаю киноактрису Ладынину в роли свинарки из старого кинофильма.
— Лида, — говорю я, — Лида. А ты помнишь фильм «Свинарка и пастух»: «Дохленький! Опять дохленький». Ты тоже поросятам в рот дуешь? Отваживаешься?
— Прям!.. — Лида смотрит на девчат не моргая и будто от их имени сообщает: — У нас отбор… — «Отбор» она сказала многозначительно и понятно только для себя.
Девчата опять начинают смеяться, как сговариваются. Без причины. Лида серьезничает и говорит мне в глаза:
— Как в Спарте.
Лида замечает что-то в моих глазах, возбужденно торопится:
— Знаете, их сколько! Как прибудет… Навалом. По пятнадцать штук. А у свиньи только двенадцать сосков. Всю затянут. А ей еще приносить — полноценных. Доходяги матку портят только.
— Не болтай ты…
Лида смеется и, озоруя, отбрасывается на спинку стула.
— А я и не болтаю.
Лида не боится брать разговор на себя. Бойко уверенна.
За толстым пальто видно, что она тоненькая. Пимики на ногах кажутся маленькими, охватывают плотно сильные ноги в узорных гольфах. В ее глазах нет девчоночьего озорства. Смотрит она прямо, со спокойным достоинством.
У Лиды десять классов образования. Она пододвигает раскрытый журнал подружке, что-то показывает:
— Вот.
Подружка смотрит секунду и падает лицом на руки, сдерживает прыснувший хохот. Поднимается серьезно обиженная:
— Вечно со своими…
— За что покупаю, за то и продаю. А ты не будь такой пустосмешкой.
У подружки длинная шея десятиклассницы.
— Лида, а ты в институт поступала?
— Нас еще там не видели… — Она выпячивает губку.
— Да что ей там делать? — говорит Саня. — Сережка же туда не едет.
— Саня, — тихо сказала Лида. Ее голос потаенно корректен. — Саня, ты хорошо играешь вальсы. Когда мы тебя уважаем, то предполагаем в тебе все мужские достоинства: не болтлив…
— Опять начинает, — сказал Саня. — Ехидная же ты! Будет тебе попадать от кого-нибудь. Дай бог…
Саня уходит в радиоузел. Оттуда слышится:
— Раз… раз… раз… раз… Проверка исправности. Раз… раз… раз… раз, — кричит Саня в микрофон, как в глухую раковину.
Я подхожу к книжному шкафу, разглядываю корешки книг. «Так что же мне выбрать?»
Вспоминаю участливый вопрос библиотекаря в городской публичной библиотеке:
— Так. Что вам?
И я — лекциями, спорами, пестрой и шумной информацией — была подготовлена к такой обыденной рядовой фразе.
«Что вам?» А на полках многоэтажной библиотеки чуткие и добрые книги были готовы ответить мне на все, что только чуть-чуть затеплилось во мне, только наметилось. О музыке, о поэзии, о живописи. Я беру неизвестную мне книгу. Я еще ничего не знаю о ней, о ее авторе. Что это за человек? Что за художник? Как мыслил? Во мне только предрасположенность, а понятия мои зыбки, отрывочны, уходят, расползаются.
Я окунаюсь в мир строчек, забываю шепот, шелест тетрадок. И вот уж шаткие сведения мои складываются в систему, а знания становятся моими. Ночью возвращаюсь из библиотеки, чуть давит виски и поламывает глаза. Но мне не хочется садиться в троллейбус, вглядываться в людей. Я машинально перебегаю перекрестки и не спешу домой. А сколько раздумий не легло вот на эти полки, и девчонки не встретились с ними!
— Екатерина Михайловна, — говорит Лида неожиданно. — А вы умеете танцевать?
