Семен напивается в гостях. Не буянит, не хорохорится, а пьет безотказно и отключается: там же, на лавке, спать остается. Старик никогда этого себе не позволял и не прощает это мужикам. Для него, если мужик от водки хоть раз упал, уважение к нему потеряно, потому что мужик позволил своему характеру сломиться. А это уж выправляй не выправляй — стержень не восстановится.
Когда много новых машин в колхоз пришло, председатель с Семена запрет снял, Сейчас механиком поставил. Семен головастый.
А старший сын Иван — другой. Приезжал из армии на побывку (он полковник, сейчас в запас вышел), приезжал с женой. Так тот сразу в контору, к председателю, и целыми днями с ним по полям на машине шастал, донимал его своей философией, подсчитывал:
— Значит, что же? Куры у вас всего один год живут? Один год вы из них все выжимаете, а потом?..
— Потом на убой. На продажу…
— Как же так? Ведь раньше у крестьян, я знаю, были старые куры, по нескольку лет жили и неслись. Что же? Весь этот их вековой опыт побоку?
— Самая хорошая отдача несушки до одного года. И выгоднее не сохранять старую, а выкормить новую.
— Да… Страшноват рационализм. Курица у вас как автомат производства яиц. Уменьшила отдачу — под нож.
Иван замолкал, а потом опять:
— Должность у тебя, председатель… Значительней командира части. Тот связан приказом, который не позволяет ему отступать от буквы устава, а твоя работа на творчестве, на инициативе…
Иван с высоты своего звания, которое позволяло ему разговаривать с председателем на равных, начинал подтрунивать:
— Председатель в деревне должен еще иметь хороший вкус… Вон новый переселенец поставил свой дом в логу. И фундамент залил набок. Теперь и дом — набок. Добротный, а набок, и при въезде в деревню. А ты ему позволил вот так построить. Ты, хозяин. А он не рубит в этом деле и всю деревню тебе набок подал, испортачил. Ты мимо этого фундамента, наверно, тыщу раз проехал, видел, а позволил…
Иван то ли упрекал, то ли подшучивал.
Или:
— Лес-то за войну в деревне вырубили. И в огородах даже. Ты печешься о деревне. Вон тополя вдоль улицы насажали. Скажи, ведь распорядился, а?.. Распорядился?.. Вот растут… А знаешь, как летом с них пух полетит — вата с зернами глаза все иссечет и красоты не увидишь. А кругом в согре у тебя такой выбор деревьев. И черемуха, и… А как все на этой земле растет… Ты у одного дома посади яблони — они в Сибири уже плодоносят, а рядом воткни елку. Елки в сибирской деревне перевелись, это надо же!.. Нет поблизости — привези на машине, распредели: в какой двор две, а в какой не надо, с учетом декоративным. Яблони в палисадниках зацветут, а рядом елка… А у другого дома — черемуха, малина, березняк рядом. Сади… и все планово. Вот это память о председателе. Не только деревню обновил, а настоял на такой, какую представила фантазия…
— Манилов… Ну Манилов… Как вас в отставку проводят, вы заболеваете зудом обличения. Если ты такой… — Председатель вдруг удивился какой-то мысли, от неожиданности остановил на улице машину и посмотрел на Ивана без насмешливости: — Иди ко мне заместителем. Сразу новый дом дам. И занимайся своими прожектами. Только кроме этого у тебя еще и другие обязанности будут…
А Иван и впрямь возвращался домой только ночью, он жил странным удивлением перед деревней и выкладывал дома свои замечания и планы. Не соглашался с отцом, отрицал его доводы и все поворачивал по-своему. Пока Иван гостил в деревне — вместе собирались поздно вечером.
Иван заранее приготавливал водку — он не признавал ужин без бутылки.
Сидели на веранде с открытой дверью: Иван, его жена, Клава — она поздно возвращалась с работы. Ждали Семена.
Семен приезжал на машине. Знал, что в доме гости, а входить не спешил. Включал фары, расстилал перед ними грязный положок, вставал на колени и промывал в банке с бензином крохотную корзиночку из сетки — фильтр. Что уж там в темноте видел? Мотыльки над головой в свете фар бились. Руки Семеновы в отработанном масле как отрезаны до кистей, их у него нету в полусвете, не видны, кажется, он култышками движет. Только блеск на них нехороший, скользкий.
Ленька около него крутится, тоже продувает что-то, ключами стучит и в избу не заходит, хотя день с отцом на одном сиденье просидел, по дорогам прыгал.
Людмила из сочувствия Клаве, по своей инициативе, к столу все готовит.
Сходила за баню в огородик, нарвала огурцов. Она научилась их нащупывать под шершавыми листьями и в темноте — тяжеленькие, холодные, с беленькими боками.
Надергала из грядки пучки зеленого луку, отщипнула укроп. Густым растревоженным запахом в ночи он ее задурманил. Она постояла, привыкая к нему. Приготавливать огурцы ей нравится по-деревенски: нарезает кружочками, солит и, взяв чашку за края, начинает подбрасывать.
— А-а!.. — восклицает Иван и шумно дышит широкими ноздрями. — Вот мне чего в жизни теперь не хватает. Да… Этого теперь и всем не хватает.
И Людмиле:
— Видишь, какое расстояние они от грядки до стола проходят? Метры. И запах не успевают растерять. Все естественно. Разве от такого запаха человек не будет здоров… Даже лук… — Иван отщипывал стрелку, — какая свежесть! Не тронут. Ломается. Я даже брызги его вижу, как от нарзана. Как нарзан нельзя держать открытым — выдохнется, так и лук. Вся их крепость исчезает.
Появляются мазутные Семен и Ленька. Иван с серьезный видом успевает облапить Леньку за плечи.
— Иди-ка сюда, механизатор. — Отваливается спиной на стенку, Леньку перед собой на вытянутые руки отстраняет, с бодрым участием рассматривает. Вдруг оживляется.
— Семен, повернись ко мне.
Иван начинает хохотать. А у Леньки точно так же, как и у отца, испачкано лицо: губы, левый глаз и подбородок.
— Ну, хлебороб! Скажи, под глазом уж так намазал? Нарочно? У отца подсмотрел?
Ленька старается освободиться из его колен, но Иван крупными руками удерживает его за спину, и Ленька головой притыкается к его груди. Людмила между тем продолжала возникший разговор:
— Я понимаю… Свежее молоко, зелень с огорода… А не из чего приготовить порядочную окрошку. Меня удивляет: летом в деревне невозможно купить мяса. Вот… Приехали отдыхать, а не можем съесть того, что хочется. Почему колхозники себе-то в эти месяцы в самом необходимом отказывают?
— У них разгрузочная пора, — вставлял Семен. Он только что умылся. Настроен был благодушно. — Они летом говеют… Поговей — обессилишь. А в это время их скот, наоборот, на травах нагуливается. А слабому сильного — попробуй поймай…
Иван сам наливает водку в стакан. Кружочки огурцов он уже попробовал и укроп пожевал.
— Недобираете вы, — говорит Иван, уверенно отставляя стакан. — Я смотрю, все у вас есть, а вы… Мало сами себе даете. У вас даже искупаться теперь негде. Весь берег Ини загадили — машины моете. Стадо весь день у брода на песке толчется, хвосты отмачивает. Намыли бы себе пляж… Песочек свежий. Да после работы… Река почти рядом — благодать. Нет… Сами у себя реку отняли.
И вот уж по лицу Семена видно, что у них сейчас начнется.
Он ест и говорит как бы между прочим:
— Мясо приготовьте. Огурцы насадите и не опоздайте к столу принести, чтоб с них роса не обсохла. Песок на реке намойте… Дядя и тетя наедятся и загорать пойдут. А ты, Семен, ишачь. Ты хлеб сей.
Семен ищет что-то на столе, приказывает Клаве:
— Ты мне от целой булки нарежь, а то что это…
Иван с неудовольствием качает головой.
— Знакомый уровень. Не пойму я тебя… Ты служил в армии шесть лет и семь классов закончил — так же, как и я. Но моим семи классам нужно еще и то, и то. А ты свои законсервировал. Знаешь… как соты пчелы… И все… Это только и при тебе. Суть пойми. Все вы тут такие стали. Глянешь вечером — никого на улице. Что дома делают? Позавчера лектор приезжал. Лекция интересная, непосредственно каждого из вас касается. «О перспективном планировании в сельском хозяйстве». Я с ним до двенадцати часов в клубе просидел, людей ждали. Знаешь, сколько человек пришло? Семь. Вместе с ребятишками. И тебя не было.
— Вот ты мне всю эту лекцию сейчас и расскажи, — со значительным безразличием попросил Семен. Налил себе и в молчаливой обособленности выпил.
— Болтовня все это. Я не знаю, как прицеп к машине оборудовать. Скоро уборка начнется, а у нас нечем зерно возить. А он — лектор. Лучше бы вместо лекции прицеп привезли.
— В общем, у вас так… Что ни дай — все мало.
У Ивана багровое, не очень здоровое лицо. Он медленно, ощупью вбирает в себя воздух.
— Ну прицепы — это колхозу… А вот что тебе, твоим семи классам надо?
— Если колхозу, значит, и мне. И весь мой уровень. А ты как думаешь?