✨"Побольше флагов" - Ивлин Во✨

– А вы как думаете?

– Думаю, нет.

– Нет, не сможем удержать. Если только на полчасика… Чтоб подумали, что за нами целый батальон, и решили с атакой подождать до утра. Все зависит от того, когда прибудут наши. Вы-то нам оказать помощь сможете?

– Да. Немедленно отправлюсь назад и доложу.

– Нам хотя бы передышку, тогда продержимся.

Почти весь обратный путь Седрик проделал пешком. Полковник с мрачным видом выслушал его доклад.

– Бронемашины или танки?

– Бронемашины.

– Ну, тогда есть шанс. Прикажите роте «Д» выдвинуться, – велел он адъютанту.

Затем он сообщил в штаб бригады об услышанном и о том, что собирается делать. Через полчаса рота «Д» была на марше. Из пещеры они наблюдали, как рота движется тем же путем, каким только что так весело шагал Седрик. Наблюдая, они увидели, что, пройдя одну милю, колонна встала, затем сломалась и развернулась в другую сторону.

– Опоздали мы, – сказал полковник. – Вот они, бронемашины.

Смяв группу ломширцев, машины веером расползлись по долине. Седрик насчитал двадцать бронемашин, за которыми нескончаемым потоком шли грузовики с солдатами. С первым же выстрелом грузовики встали, и солдаты под прикрытием бронемашин повыпрыгивали на землю и, рассыпавшись, расчетливо и планомерно двинулись в атаку. Одновременно с машинами в небе появились бомбардировщики. Они летели низко вдоль дороги. Вскоре на расположение батальона посыпались бомбы, и всю местность внизу испещрили взрывы.

Полковник отдавал приказания немедленно отводить назад передовые части.

Седрик оставался в пещере. Его забавляла мысль, какую огромную часть жизни он отдал пещерам.

– Лайн, – сказал полковник. – Проберитесь в роту «А» и объясните им, что происходит. Если они ударят сейчас с тыла, машины могут начать уходить от огня, и это даст шанс другим ротам выбраться.

Седрик отправился туда, где развернулось сражение. Пока еще все происходящее казалось ему нереальным.

Бомбардировщики не преследовали какую-либо определенную цель. Они полосовали землю возле своих же машин, покрывая взрывами всю местность между высотой, где был штаб батальона, и краем долины, где окопалась рота «А». Грохот стоял оглушительный и непрерывный. А Седрик все еще не верил в реальность происходящего. Казалось, он вторгся в какой-то безумный мир, в котором не имел права находиться. В мир чуждый, не имевший с ним ничего общего. Со свистом пролетела бомба, казалось, прямо над головой. Седрик упал на землю ничком, и бомба разорвалась в пятидесяти шагах от него, осыпав и оцарапав его градом мелких камней.

– Думал, ему крышка, – сказал полковник, – а он встал.

– Он в порядке, – сказал адъютант.

Бронемашины и рота «Д» вели перестрелку. Пехота растянулась по всему пространству долины – от склона до склона – и медленно продвигалась вперед. Солдаты еще не стреляли, а только шли вслед за бронемашинами, стройными рядами, на расстоянии вытянутой руки друг от друга. Позади строились новые ряды, готовя новую волну атаки. Седрику надо было пересечь линию фронта. Прицельным выстрелам его было не достать, но опасность представляли шальные пули, рикошетившие от скал.

– Нет, не пройти ему, – сказал полковник.

Похоже, думал Седрик, я проявляю храбрость. Странная вещь: на самом-то деле я вовсе не храбрый, но просто это все такая отчаянная глупость…

Рота «А» выдвигалась вперед. Едва заслышав стрельбу, солдаты, не дожидаясь приказа, начали намеченный полковником маневр: крадучись между скал, пробираться по кромке склона к холму напротив, занимая позицию с тем расчетом, чтобы с фланга обойти передний фланг противника. Теперь уже не имело значения, сумеет ли Седрик пройти к ним или нет. Пройти он не сумел – шальная пуля настигла его, сразив наповал, когда пройти оставалось лишь четверть мили.

Лето прошло вместе с чередой следовавших друг за другом и почти невероятных исторических событий, повергших мир в смятение и ошеломивших всех, кроме сэра Джозефа Мейнверинга, чей учтиво благообразный, внушительный и солидный внешний облик скрывал натуру мелкотравчатую, легковесную и на удивление невпечатлительную, что и позволяло сэру Джозефу безмятежно барахтаться в грозных волнах истории, в щепки рушащих судьбы людей более цельных. При новой власти он был переведен в ту сферу общественной жизни, где деятельность его никому не могла нанести серьезного ущерба, и перемену эту воспринял как повышение, вполне им заслуженное. В тягостное и мрачное время германских побед у него всегда была наготове какая-нибудь веселая история; все ненароком услышанное он принимал на веру и тут же начинал распространять. Так, он рассказывал, ссылаясь на очень авторитетный источник, что вся германская пехота сплошь состоит из недозрелых юнцов, которых перед сражением одурманивают какой-нибудь опасной гадостью, и тех, кого не скосит пулемет, все равно жить остается не более недели. Он расписывал так живо, как будто видел это собственными глазами – голландское небо, черное от штурмующих его монахинь; он передавал россказни о рыночных торговках, стреляющих в британских офицеров из автоматов, которые они прячут под прилавками, о гостиничных официантах, пойманных на том, что они метили номера военачальников крестами, – картина, достойная святочной открытки.

Когда все вокруг давно перестали надеяться на линию Мажино, он упрямо продолжал верить в ее несокрушимость. «Линия эта теперь несколько вспучилась и искривилась, но все, что требуется, это слегка подщипнуть ее, чтоб выправить кривизну!» И он иллюстрировал сказанное движением большого и указательного пальцев. День за днем он без устали доказывал, что противник исчерпал свои ресурсы и движется к неминуемому поражению. Когда всем и даже самому сэру Джозефу стало окончательно ясно, что всего за несколько дней Англия растратила все ресурсы – как вооружения, так и обмундирования – для своей регулярной армии, что она потеряла единственного своего союзника, что враг находится теперь в двадцати пяти милях от британских берегов, что страна располагает лишь несколькими батальонами полностью экипированных и достаточно обученных солдат, что в Средиземноморье она должна сражаться с численно превосходящим ее противником, что английские города беззащитны перед авианалетами, осуществляемыми с аэродромов, расположенных теперь даже ближе, чем собственные ее, Англии, дальние острова, что морским ее путям грозят дюжины новых вражеских баз, сэр Джозеф выразился так: «С точки зрения перспективы и выбрав правильный угол зрения, можно расценить это как успех – большой и осязаемый. Германия вознамерилась уничтожить нашу армию – не удалось: мы явили миру нашу непобедимость. Более того, с уходом Франции с театра военных действий исчезла последняя препона к тому, чтобы нам наладить отношения взаимопонимания с Италией. Я не люблю пророчествовать, однако уверен, что еще до Нового года Италия заключит с нами прочный сепаратный мир. Германия истощена и возместить потери не в силах. Она бездарно загубила цвет своего воинства, безрассудно расширила свои пределы и владеет теперь территорией, которую не сможет сохранить. Война вступила в новую и более славную фазу».

Последней сентенцией сэр Джозеф, может быть, впервые на своем долгом пути велеречивого краснобая, приблизился к истине, но тем и ограничился.

«Новая и более славная фаза» выразилась и в том, что из части постигающих азы военной науки новобранцев батальон Аластера на одну ночь стал боевым подразделением.

Прибыло вооружение – громадное количество разнообразных железяк и в числе прочего, к великой гордости Аластера, его миномет. Правда, гордость эта уравновешивалась рядом неудобств. Так, совершая вместе с взводом учебный марш-бросок, Аластер должен был теперь таскать в сумках мины, а спину ему оттягивала немыслимо тяжелая и несуразно длинная стальная труба, что так потешало почему-то пехотинцев с ружьями.