– Уже за одно это не стану знакомить его со Скелет-Абрахамом! – сказал Бэзил, когда полковник ушел.
– Что, мы действительно поймали, наконец, пятую колонну? – спросила Сюзи.
– За «мы» не скажу, а я поймал.
– Их расстреляют?
– Не всех, я думаю.
– Кошмар какой-то, – сказала Сюзи. – Наверно, они немножко мозгами тронулись.
Наслаждаясь тем, как он ловко подстроил ловушку, Бэзил не предвидел возможных последствий. Когда через два часа полковник Плам вернулся к себе в кабинет, дело закрутилось не на шутку, совершенно выйдя из-под контроля Бэзила.
– Они были счастливы там, в Скотленд-Ярде, – сообщил полковник. – Щерились, рот до ушей… Поздравляли. Дело засекречено, и нам даны особые полномочия в отношении авторов, издателей и печатников, но не думаю, однако, что печатники нам тут так уж важны. Завтра утром в Министерстве информации арестуют этого Силка, одновременно с этим окружат фирму Рэмола и Бентли, проникнут в нее и изымут все экземпляры журнала и всю корреспонденцию. Каждый сотрудник непременно будет допрошен. Но в первую очередь надлежит выяснить личности этих Грасса, Хлопа и Скелет-Абрахама. Вот этим и займитесь. Я же тороплюсь на встречу с министром внутренних дел.
Слова эти сразу же, как только Бэзил их услышал, сильно ему не понравились, потом – когда он стал прокручивать их у себя в голове, они понравились ему еще меньше. Во-первых, все лавры, славу и удовольствие заграбастал полковник Плам. А ведь это он, Бэзил, должен был бы явиться в Скотленд-Ярд, организовывать завтрашнюю операцию, именно ему и никому другому должны были достаться похвалы и поздравления, о которых говорил Плам. Не для этого спланировал Бэзил сдать старого приятеля. Полковник Плам слишком много на себя берет.
Во-вторых, оказаться на стороне закона для Бэзила было внове – и новая эта ситуация его вовсе не радовала. В прошлом полицейские операции у Бэзила ассоциировались лишь с побегом – по крышам либо по тротуару через весь город; он испытал неловкость, услышав, как о подобной операции говорят спокойно, как о чем-то вполне привычном. В-третьих, его беспокоили показания, которые мог дать Амброуз. Хотя последнего и должны были лишить права на открытое судебное разбирательство, его, вероятнее всего, должны были подвергнуть допросам, в ходе которых ему пришлось бы объяснить свою позицию. А участию Бэзила в редактуре «Памятника спартанцу», как он подозревал, лучше было бы остаться забавным анекдотом, которым Бэзил мог повеселить избранных друзей в правильно выбранный для этого момент; видеть же это темой официального или полуофициального расследования ему вовсе не улыбалось.
И, наконец, в-четвертых, долгая история общения с Амброузом выработала у Бэзила некую к нему симпатию. При прочих равных условиях он желал бы Амброузу скорее добра, чем зла.
Вот эти соображения в указанной выше последовательности и тревожили сейчас сознание Бэзила.
Амброуз жил поблизости от Министерства информации, на верхнем этаже расположенного в Блумсбери большого особняка. Квартира его находилась там, где мрамор лестницы сменяется древесиной и где раньше располагались помещения для слуг. Карабканье на этот чердак отвечало стремлению к аскетизму, обуявшему Амброуза в год большого экономического спада. Впрочем, в самой квартире ничто не говорило о нужде либо нехватке средств.
Как и все его окружение, Амброуз тяготел к комфорту и завидному обладанию вещами хорошими и редкими. Среди прочего альбомы и книги по архитектуре, глубокие кресла и такое произведение искусства, как страусиное яйцо работы Бранкузи, а также граммофон с внушительных размеров трубой и целой коллекцией пластинок – все это вкупе с бесчисленным количеством других дорогих сердцу хозяина вещей и составляло убранство гостиной Амброуза. Правда, горячая вода в квартире нагревалась газовой колонкой и, наполняя ванну, то текла тонкой струйкой, а то вдруг, что было крайне неприятно, взрывалась фонтаном, испуская облака удушливого пара. Впрочем, такая распространенная повсеместно особенность, видимо, призвана считаться доказательством хорошего образования обитателей квартиры и их высоколобости. Однако спальня Амброуза вполне компенсировала недостатки и даже опасности его ванной. Прислуживала Амброузу старушка-кокни, временами поддразнивая его тем, что он никак не женится.
Сюда и явился Бэзил уже ночью. То, что он так затянул с визитом, объяснялось причиной чисто эстетической: полковник Плам сумел лишить Бэзила острого удовольствия от посещения Скотленд-Ярда и Министерства внутренних дел, но лишить мелодраматизма ситуацию со всеми ее деталями он был не вправе.
Бэзил стучал и звонил некоторое время, прежде чем его услышали. Амброуз появился в дверях в халате.
– Господи, – сказал он, – ты выпил наверно.
Сказал он так потому, что никто из друзей Бэзила, оставаясь в Лондоне, не мог считать себя в безопасности от его неожиданных ночных визитов.
– Впусти меня. Нельзя терять ни минуты. – Бэзил говорил шепотом. – В любой момент сюда может явиться полиция!
Еще не совсем проснувшийся Амброуз его впустил. Есть люди, которых не пугает слово «полиция». Однако Амброуз к ним не принадлежал. Всю свою жизнь он оставался вне закона, и в памяти его все еще были свежи мюнхенские дни, когда друзья исчезали среди ночи бесследно и безадресно.
– Я вот что тебе принес, – сказал Бэзил. – И еще это. И это. – И он передал Амброузу пасторский воротник, черное священническое облачение и ирландский паспорт. – Ты отец Флэнаган и возвращаешься в Дублин, в университет. Оказавшись в Ирландии, ты избежишь опасности.
– Но я уверен, что поезда сейчас не ходят.
– Поезд будет в восемь часов. Оставаться здесь ты не можешь – схватят. Посиди на Юстонском вокзале в зале ожидания, дождись там поезда. У тебя требник есть?
– Нет, конечно.
– Тогда будешь читать бюллетень о скачках. Надеюсь, у тебя найдется темный костюм.
Примечательно, что торопливая решительность Бэзила вкупе с природной склонностью Амброуза заранее чувствовать себя виноватым привели к тому, что поинтересовался он, в чем его вина, только когда уже переоделся в священника:
– Но что я такого сделал? Почему меня ищут?
– Из-за твоего журнала. Он запрещен. И устроена облава на всех, кто с ним связан.
Дальнейших расспросов не последовало. Амброуз принял известие, как это делает нищий, привыкший к тому, что его постоянно гонят. Такое положение диктовалось статусом Амброуза и было неотъемлемым от его звания человека искусства, полученного им по праву рождения.
– А как ты узнал об этом?
– Услышал в Военном министерстве.
– А что мне со всем этим делать? – растерянно спросил Амброуз. – С квартирой, мебелью, книгами, с миссис Карвер?
– Я вот что тебе скажу. Если хочешь, я перееду сюда и буду смотреть за квартирой до тех пор, пока ты не сможешь вернуться.
– Серьезно, Бэзил? – спросил растроганный Амброуз. – Ты очень добр ко мне.
Уже некоторое время до этого момента Бэзил чувствовал себя несправедливо ущемленным в ухаживаниях за Сюзи из-за того, что жил вместе с матерью. Случай, представившийся со стремительностью, доселе в его жизни небывалой, казался провиденциальным и вполне им заслуженным. Добро должно быть вознаграждено, но вознаграждения столь щедрого он все же не ждал.
– Боюсь, с водой ты намучаешься, – сказал Амброуз, как бы извиняясь.
Юстонский вокзал находился недалеко. Собрать вещи было делом пятнадцати минут.
– Но, Бэзил, хоть что-то из одежды я же должен взять!
– Ты ирландский священник. Что подумает таможня, если, открыв твой дорожный сундук, найдет там кучу галстуков от Шарве и крепдешиновые пижамы? Как ты считаешь?
Амброузу был разрешен лишь один чемодан.
