Сидевший незамеченным у окна, мистер Биб размышлял над этой иррациональной составляющей личности мисс Ханичёрч, и ему вспомнился эпизод в Танбридж-Уэллз, когда он впервые открыл для себя эту особенность Люси. Это было во время одного из тех собраний, что устраиваются высшими слоями общества, желающими с приятностью и пользой развлечь слои низшие. На скамейках, почтительно сложив руки на коленях, устроились принадлежащие к приходу мужчины и женщины, которые под руководством своего викария пели хором, декламировали и упражнялись в рисовании обожженной пробкой от бутылки. Среди ожидаемых номеров был номер «Мисс Ханичёрч. Фортепиано. Бетховен», и мистер Биб все силился понять, будет это «Аделаида» или же все-таки «Развалины Афин», когда все существо его потрясли вступительные такты Тридцать второй сонаты, опус сто одиннадцать. На протяжении всего вступления мистера Биба мучила неизвестность — никто не может сказать, что задумал исполнитель, пока не возрастет темп. С первыми же грохочущими звуками главной темы он понял, что происходит нечто из ряда вон выходящее, а в аккордах, которыми завершался опус, явно слышалось победное ликование. Он был рад, что Люси сыграла только первую часть сонаты и ему не пришлось страдать от того, как она путается в лабиринтах шестнадцатых и тридцать вторых. Собравшиеся хлопали все с той же почтительностью. Мистер Биб топал ногами — это было все, чем он мог продемонстрировать меру своего восторга.
— Кто она? — спросил он викария после концерта.
— Кузина одной из моих прихожанок. Я не уверен, что она выбрала уместную случаю пьесу. Бетховен, как правило, так прост и прямолинеен в своих намерениях, что только крайним упрямством исполнителя можно объяснить подобный выбор, и это не может не раздражать.
— Представьте меня.
— Она будет в восторге! И она, и мисс Бартлетт восхищены вашими проповедями.
— Моими проповедями? — воскликнул мистер Биб. — С чего бы она стала их слушать?
Он понял с чего, когда его представили. Перестав играть, мисс Ханичёрч оказалась обычной молодой леди с густыми черными волосами и бледным миленьким личиком с еще не вполне определившимися чертами. Ей нравились концерты, нравилось гостить у кузины, она обожала кофе с мороженым и меренги. Он не сомневался, что и его проповеди ей по душе. Но перед тем как покинуть Танбридж-Уэллз, мистер Биб сообщил викарию то, что сейчас сказал самой Люси, когда она наконец закрыла маленькое фортепиано и с мечтательным видом направилась к нему:
— Если мисс Ханичёрч вздумает когда-нибудь жить так же, как она играет, это будет по-настоящему волнующим опытом — как для нее, так и для всех нас.
Люси сразу спустилась с небес на землю.
— Как забавно, — произнесла она. — Кто-то сказал то же самое моей маме, и она выразила надежду, что я никогда не рискну играть дуэтом.
— Разве миссис Ханичёрч не любит музыку?
— Она не против музыки. Просто ей не нравится, когда люди чем-то слишком увлекаются. Она считает, что я делаю глупость, так отдаваясь игре. Она думает… нет, я не смогу выразить. Знаете, однажды я сказала ей, что моя собственная игра нравится мне больше, чем чья-либо еще. Она не поняла. Конечно, я не имела в виду, что я играла хорошо, я только хотела сказать…
— Я понимаю, — сказал мистер Биб, недоумевая, почему Люси так хочется все время что-то объяснять.
— Музыка… — начала Люси таким тоном, словно собиралась сделать некое обобщение, но осеклась и, замолчав, принялась разглядывать в окно мокрую Италию. Вся жизнь юга была дождем подрублена под корень, а самая изящная из европейских наций превратилась в толпу бесформенных уродцев, закрывающихся от дождя ворохом мокрых тряпок. Улица и река были грязно-желтого цвета, мост — грязно-серого, далекие холмы — грязно-пурпурного. Где-то в их складках затерялись мисс Лэвиш и мисс Бартлетт, решившие этим утром осмотреть одну из столь многочисленных в Италии башен, откуда в свое время что-то бросал Галилей.
— Так что музыка? — напомнил о себе мистер Биб.
— Бедная Шарлотта промокнет до нитки, — ответила Люси.
Экспедиция к Toppe-дель-Галло была совершенно в духе мисс Бартлетт, которая, конечно же, вернется к вечеру замерзшей, усталой, голодной и присмиревшей, с испорченной юбкой, разбухшим от влаги Бедэкером и покрасневшим горлом. В какой-нибудь другой день, когда весь пронизанный солнцем мир будет петь от счастья, а воздух на вкус будет словно вино Тосканы, она наотрез откажется покинуть гостиную, сообщив, что она уже старуха и не в состоянии составить компанию такой юной девице, как Люси.
— Мисс Лэвиш хочет сбить вашу кузину с пути истинного. Она надеется найти настоящую Италию под водой, — сказал мистер Биб.
— Мисс Лэвиш так оригинальна, — отозвалась Люси. Это был ярлык, клише — высшее достижение пансиона Бертолини в плане обозначения людей, предметов и явлений. Оригинальна! У мистера Биба были сомнения на этот счет, но их можно было списать на счет его профессии. Что взять от узколобого священника? По этой или по какой иной причине, но мистер Биб промолчал.
— А правда, — спросила Люси благоговейно, — что мисс Лэвиш пишет книгу?
— Говорят.
— И про что?
— Это будет роман, — ответил мистер Биб, — про современную Италию. Но лучше вам на этот счет поинтересоваться у мисс Кэтрин Элан, которая и сама пишет восхитительно — лучше, чем кто бы то ни было.
— Жаль, что мисс Лэвиш сама мне не рассказала. Мы так подружились. Правда, ей не стоило убегать от меня с моим Бедэкером тогда, в Санта-Кроче. Шарлотта страшно расстроилась, когда нашла меня там в полном одиночестве. Как я могу после этого относиться к мисс Лэвиш?
— Так или иначе, но эти две дамы сошлись, не так ли?
Мистер Биб страшно заинтересовался внезапно вспыхнувшей дружбой, которая связала столь разных женщин. Они всегда были вместе, при этом Люси в их компании оказывалась третьей лишней. Священник полагал, что мисс Лэвиш ему понятна, в то время как мисс Бартлетт, как он надеялся, могла раскрыть перед ним неведомые глубины иррационального, хотя, наверное, и бессмысленного. Неужели это Италия заставила ее отказаться от роли строгой и чопорной дуэньи, которую она так органично играла в Танбридж-Уэллз? Всю жизнь мистер Биб увлеченно изучал феномен старой девы; старые девы были его специальностью, а его профессия предоставляла ему исключительные возможности для их изучения. Девушки, подобные Люси, были очаровательны, но у мистера Биба были серьезные причины сохранять некую холодность в отношениях с противоположным полом — женщины его скорее интересовали, чем увлекали.
Люси уже в третий раз сообщила, что Шарлотта обязательно промокнет до нитки. Арно вздувался дождевой водой, смывая следы повозок с прибрежного песка. Но на юго-западе над горизонтом проявилось мутно-желтое пятно, которое, впрочем, могло указывать как на улучшение погоды, так и на ее ухудшение. Чтобы получше разглядеть горизонт, Люси распахнула окно, и холодный воздух ворвался в гостиную, сорвав горестный вопль с уст мисс Кэтрин Элан, которая в этот момент вошла в гостиную.
— О, дорогая мисс Ханичёрч! Вы простудитесь. И мистер Биб вместе с вами! Кто бы предположил, что в Италии может быть такой холод? Моя сестра спасается грелкой с горячей водой. Ни удобств, ни достойных условий! Что за пансион!
Она бочком просочилась в гостиную и села рядом с Люси и священником, смущенная, как всегда бывало, когда входила в помещение, где был либо один мужчина, либо мужчина с женщиной.
— Я слышала, как прекрасно вы играли, мисс Ханичёрч, — проговорила пожилая дева, — хотя и находилась в своей комнате за закрытой дверью. Да, за закрытой, что крайне необходимо в этой стране, где никто не имеет ни малейшего представления о том, что такое частная жизнь. И это переходит от одного человека к другому.
Люси отвечала в тон. Мистер Биб не мог, естественно, рассказать им о своем приключении в Модене, где горничная ввалилась в его ванную, когда он там находился, и весело прокричала: «Не беспокойтесь, я уж не так и молода!» Он удовлетворился более сдержанным комментарием:
— Совершенно согласен с вами, мисс Элан. Итальянцы в высшей степени неприятные люди. Суют свой нос буквально во все, все видят и знают, что нам нужно, лучше нас самих. Мы находимся в полной их власти. Они читают наши мысли, предугадывают наши желания. Все — от таксистов до, скажем, самого Джотто — буквально выворачивают нас наизнанку, и мне это совсем не нравится. И вместе с тем по сути своей — насколько они поверхностны и легкомысленны! У них и представления нет о жизни интеллекта. Как права была синьора Бертолини, когда на днях заявила: «О, миста Биб, если бы только вы знать, как я страдать от образования моя детей. Я не хотеть, чтобы мой маленький Викториер учить неграмотный хитальянец, который может объяснить ничего!»
Мисс Элан не вполне поняла, что хотел сказать священник, хотя и почувствовала, что он мягко над ней подтрунивает. Ее сестра была разочарована в мистере Бибе, ожидая большего от священника, который носит лысину и пару рыжеватых бакенбард. А ведь действительно, кто мог предположить, что в столь воинственном существе могут прижиться терпимость, способность к сочувствию и чувство юмора?
Удовлетворенная своими воспоминаниями, мисс Элан была не вполне удовлетворена своим креслом. Но причина тому была вскоре найдена — пожилая леди достала из-под себя ружейного металла портсигар с бирюзовыми инициалами «И.Л.».
— Это портсигар мисс Лэвиш, — сказал священник. — Хотя парню пора уже переходить на трубку.
— О мистер Биб, — воскликнула мисс Элан, в которой благоговение боролось с весельем. — Конечно, это ужасно, что мисс Лэвиш курит, но это не так ужасно, как вы полагаете. Она пристрастилась к табаку, пребывая в отчаянии после того, как дело всей ее жизни было уничтожено оползнем. Это вполне оправдывает привычку мисс Лэвиш.
— Как это случилось? — спросила Люси.
Священник откинулся в кресле, изображая само внимание, и мисс Элан начала:
— Это был роман, и, как я могу судить, не очень хороший роман. Как печально то, что люди, наделенные способностями, не способны их толком использовать, и это происходит сплошь и рядом. Так или иначе, но мисс Лэвиш оставила свой почти законченный роман в гроте Голгофы возле отеля «Каппучини» в Амальфи, а сама отправилась за чернилами. Она попросила чернил в отеле, но ведь вы знаете, что это за люди, итальянцы. Тем временем грот снесло оползнем на пляж, и самое печальное состояло в том, что мисс Лэвиш никак не могла вспомнить, о чем она писала. — Мисс Элан сделала паузу, окинув беглым взором своих слушателей, и продолжала: — После этого несчастья бедняжка сильно болела, и именно тогда пристрастилась к сигаретам. Это великий секрет, но я рада сказать вам, что сейчас она пишет другой роман. Тот был исторический, а этот — о современной Италии. На днях мисс Лэвиш сообщила Терезе и мисс Поул, что давно нашла весь нужный ей местный колорит, но не могла начать, пока не появится идея. Сперва в качестве источника вдохновения она попробовала Перуджу, но потом перебралась сюда; здесь, как она полагает, дело у нее пойдет. И она так рада этому обстоятельству! Я совершенно искренне полагаю, что в каждом человеке есть нечто достойное восхищения — даже если этот человек нам и не нравится.
Мисс Элан всегда жертвовала точностью суждений во имя снисхождения к ближнему. Нежная чувствительность пронизывала ее отчасти бессвязные замечания, придавая им совершенно неожиданную прелесть — так из осеннего леса временами нет-нет да и пахнет ароматом, вызывающим воспоминания о весне.
