— Но я хотел бы уточнить кое-что, — настаивал журналист.
Епископ поднял глаза, давая понять, что согласен ответить на вопросы. Теперь, когда он выполнил возложенную на него обязанность — совершил погребальный обряд, он казался усталым и несчастным, и журналист подумал, что вряд ли ему удастся задать много вопросов.
— Можете ли вы подтвердить, что во рту… — начал он. Епископ поморщился, как от боли, но молодой человек продолжил: — …миссис Керрингтон нашли яйцо?
Епископ кивнул.
— Поскольку нападение произошло на Пасху, мне кажется, вполне логично предположить, что это своеобразный намек на яйца, которыми христиане обмениваются в это время. — Его голос звучал ровно, невыразительно, словно ответ был заранее подготовлен. — Во всем мире, везде, где проповедуется Христова любовь, находятся те, в ком это вызывает ненависть. — Он вздохнул.
Журналист быстро заглянул в блокнот и задал второй вопрос:
— Сколько лет девочке?
— Двенадцать.
— Что с ней теперь будет?
— Она вернется в Австралию. У нее нет близких родственников, и секретарь миссии станет ее опекуном. О ней будут хорошо заботиться. Она пойдет в самую лучшую школу.
Журналист быстро записывал ответы епископа.
— В каком она состоянии? — спросил он.
— Пока держится, — холодно ответил епископ. — Мы будем молиться о том, чтобы вера придала ей сил.
К ним подошел еще один журналист — пожилой мужчина с редкими седыми волосами и красным лицом. Как только он открыл рот, чтобы задать вопрос, епископ покачал головой.
— Достаточно. Прошу вас… — и отвернулся.
Но пожилой журналист и не подумал отступиться.
— А еще один человек? Это ведь была женщина, некая мисс Анна Мейсон, верно?
— Да, правильно, — подтвердил епископ и пошел прочь, но оба журналиста двинулись за ним, не отставая.
— Она была свидетельницей убийства? Она была там? — выспрашивал старший из них. Не дождавшись от епископа ответа, он задал следующий вопрос: — Но как могло случиться, что они даже не тронули ее? Я хочу сказать, учитывая то, что произошло с двумя другими…
Молодого журналиста, похоже, глубоко потряс этот допрос, но он, тем не менее, шел за епископом.
— А эта… мисс Мейсон… Это правда, что она раньше была одним из ваших миссионеров? И что ей пришлось отказаться от выполнения своих обязанностей? Можете сказать, почему?
Внезапно епископ резко обернулся, прервав град вопросов журналиста. Он был крупным мужчиной, а сейчас его лицо пылало гневом. Оба газетчика сделали шаг назад.
Епископ пошел прочь, а представители четвертой власти остались стоять на месте.
— А знаете, она была здесь, — заявил седой. — Мисс Мейсон. — Он облизнул губы, словно предвкушая возможность выпить.
Другой нервно оглянулся.
— Вы говорили с ней?
— Собирался. — Пожилой почесал нос. — Пока один из ее прихвостней не показал мне острие своего копья. — Он покачал головой. — Жаль! — И, сунув огрызок карандаша в карман, пожал плечами и удалился.
Кейт оказалась в залитой солнечным светом гостиной; ее окружали незнакомцы, и все они предлагали ей поесть. Она послушно положила в рот кусочек холодной и, как ей показалось, твердой как свинец, массы. Ей в конце концов удалось прожевать его, и она отодвинула тарелку.
Затем ее отвели в кладовую, где стояли в ряд ящики из-под чая. Миссис Лейтон объяснила ей, что на станции Лангали собрали имущество ее семьи и переправили его сюда. В свое время ящики отправят в Австралию. Она вручила Кейт несколько предметов, специально отложенных для нее: это были вещи, которые, по мнению миссис Лейтон, девочка могла бы захотеть держать рядом с собой, в частности, отцовская Библия и немногочисленные драгоценности матери.
— Спасибо, — сказала Кейт.
Она едва взглянула на врученные ей предметы и сразу же положила их на пол. Затем подошла к ящику из-под чая и стала рассматривать сложенные в него вещи. Достала одну из своих кукол — ту, которую они с мамой обертывали полосками белой ткани каждое Рождество и представляли, что это младенец Иисус в яслях.
— Возьми и ее тоже, — предложила миссис Лейтон.
Кейт поняла, что женщине понравилась эта идея: кукла, дарующая утешение. Уронив игрушку обратно в ящик, Кейт повернулась, чтобы заглянуть в картонную коробку, полную старой одежды.
— Это те вещи, которые, по моему мнению, хранить не стоит, — пояснила миссис Лейтон. — В основном здесь одежда. Мы отдадим это африканцам.
Она нахмурилась, заметив, что Кейт нагнулась и взяла, пару старых туфель. Туфли Сары. Ее обувь на каждый день — та, которую она надевала, когда суетилась в кухне, больнице, во дворе. Они были начищены до блеска, но потеряли форму от долгой носки. Кейт прижала их к груди и склонила к ним голову, вдыхая мускусный запах впитавшегося в кожу пота.
Через несколько секунд миссис Лейтон подошла к девочке и положила руку ей на плечо.
— Поплачь, милая. Не держи это в себе.
Кейт не поднимала головы. Она не могла плакать. Слезы словно оказались заперты у нее в душе, заточены в ловушке комком боли, который будто застрял у нее в горле и который она никак не могла проглотить.
Оставшись одна в комнате для гостей, Кейт опустилась на колени у кровати, чтобы помолиться. Губы ее шевелились, но она не могла подыскать нужные слова. Не могла думать, не могла чувствовать. Она была потерянной и пустой — как если бы и она тоже покинула мир живых. Она спрашивала себя, не таблетка ли тому причиной, — таблетка, которую ей дал доктор Лейтон. Постояв несколько минут на коленях, она встала, нашла туфли Сары и надела их. Они были ей чересчур велики; если бы она попыталась пройтись в них, они непременно слетели бы с ног. Но Кейт просто сидела на краю кровати не шевелясь, ища утешения в потертой коже, ощущая подошвами неровности, некогда сделанные ногами ее матери. Было легко представить, что Сара буквально минуту назад сняла их. Что они все еще хранят ее тепло… Ее это успокоило, к тому же подействовал транквилизатор, и боль притупилась.
Чувствуя, что веки смыкаются, Кейт забралась в постель, под туго натянутое покрывало. Неожиданно она услышала, как открылась дверь, и тут же закрыла глаза. Она вся напряглась в ожидании очередного объятия — прикосновения еще одного чужого человека. Чьей-то матери.
