Главк резко изменил тему:
— Конан, насколько прочна ваша крепость?
— Стоит на солидном фундаменте, уложенном заботливыми руками.
— Подозреваю, вы заранее подготовили три чистых, беспорочных места. Куда проще найти пустоту в этой дикости, нежели на старом континенте, где сама почва замешана на костях. Как давно вы их держите вакантными?
— Сотню лет, — ответил Бидвелл.
— Достаточно ли? Как-то раз мистер Уитлоу сказал, что…
— Главк, концовка близится, она уже у ворот. Многое зависит от вашей работодательницы. В самом ли деле она способна набраться смелости и вернуться — визжащей гарпией, — как вы полагаете?
Главк помрачнел.
— Ведь она подвела вас, признайтесь? Едок из едоков, охотница из охотниц. Мы когда-то звали ее Невестой Урагана, а кое-кто придумал ей кличку Потаскуха Южного Ветра…
Снаружи что-то особенно громко лязгнуло. Главк нервно вскочил и уставился на загудевшие стены.
Бидвелл меланхолично подкинул еще одно поленце в печку.
— Вы заметили, как густеет мысль и движение?
Главк недоуменно вздернул бровь.
— Нас скоро зажмет между адамантовыми стенами Альфы и Омеги. Ваша Госпожа убегает не только от Терминуса. Между нами и началом — или концом — мало чего осталось. Будет пожрана вся история. Мотки размотаются до отдельных нитей, нити до отдельных волокон — и сплющатся в точки. Интересно, на что это будет похоже? — Бидвелл медленно свел два пальца вместе, пока между ними не исчез просвет. — Наверное, ярчайшая вспышка и великая тяжесть, пока весь оставшийся свет и гравитация будут сновать вперед-назад в раскатанной пленке времени — а уж грохот! — старый, непримиримый враг…
— Я не понял: вы это подозреваете… или точно знаете? — нахмурился Главк.
Бидвелл подбородком показал на ряды книг:
— Я собирал фрагменты и кусочки прошлого и будущего, перетасовывал их, комбинировал, пока не стал ясен неизбежный смысл.
Главк пошевелил пальцами, хлопнул себя по коленям и принялся раскачиваться взад-вперед.
— Суставы болят, — пожаловался он. — Холодно. Даже здесь.
— Лучше подняться, пока осталось хоть что-то достойное внимания, — шепнул Даниэль и отправился прочь. На этот раз Джек последовал за ним, чувствуя, как горит лицо.
Лестница — вернее, трап — представляла собой вертикальный ряд досок, положенных на вмурованные в стену арматурные прутья. В сумраке над головой Джек разглядел очертания люка, очевидно, выходившего на крышу. Даниэль распахнул незапертую крышку люка и вылез в невысокий чердак. Дверь из покоробленных досок вывела на залитую высохшим битумом плоскость, в отдельных местах починенную кусками рубероида. Сверху лежали ветхие грузовые поддоны, образуя как бы дорожку. Крыша была двускатной, с небольшим уклоном от центрального гребня, и окаймлялась невысокой бровкой с прямоугольными вырезами стоков. А дальше, окрест — то, что осталось от Сиэтла.
В северном направлении четко выделялся силуэт Даниэля — более светлая тень на фоне мятого, рваного занавеса. Джек подошел и встал рядом у бровки. Прорехи в занавесе открывали взгляду меланж из зданий, промышленных и бытовых — дома и склады; к западу располагался лес каких-то узких мачт, а на улицах — грязь, балластный щебень, кирпичи, куски асфальта, дерева, бетонных плит, бордюрных камней… Люди, обряженные по давным-давно устарелой моде, пойманные на ходу, с болтающимися руками и ногами, которыми они иногда подергивали на манер стрелок у сломанных ходиков, — с болезненной медлительностью торопились в никуда.
Рваный занавес разошелся в стороны, обнажая другие улицы, другие здания — своего рода паззл, чьи куски выхвачены из нестыкующихся фрагментов времени, вывалены небрежным ворохом вокруг склада. Ледяной воздух загустел от какой-то песочной зерни — что это за зернь такая, Джек и знать не хотел.
Даниэль раскашлялся и махнул рукой.
— Все, что осталось позади, находит себе место, — произнес он. — Как, например, мы с вами. Готов побиться об заклад, что, если б у нас были альбомы с фотографиями, мы бы опознали этот квартал до постройки склада. И людей тоже.
— Что происходит, как вы думаете?
— Трудно сказать… Впрочем, можно прикинуть, — Даниэль подарил Джеку кислую улыбку. — Мы — муравьи, плавающие на последних недоеденных кусках в похлебке. Почти все уже прожевано и проглочено — подавляющая часть нашего мира. В противном случае… откуда это могло взяться?
Он показал на занавес, где через прореху сияла исполинская, пылающая дуга, окаймляющая до боли черный центр. Дуга занимала чуть ли не две трети неба.
— Это не наше солнце. И это — не наш город. Уже не наш.
БЕЗ НУЛЕЙ
Наблюдатели подобны крошечным музам. Они обрабатывают то, что видят, на основе заложенной в них логики, а также согласно тем сведениям, которые собирают сами, считая их реальными, на основе собственного опыта и знаний, согласно тем истинам, которые встроены в их плоть.
Каждая группа наблюдателей формирует своего рода локальную реальность. Она не может слишком сильно отклоняться от консенсуса, от того, что музы установили за правило. Однако подобная гибкость придает космосу ту степень свободы, которая-то и делает его прочнее любой жесткой рамочной конструкции, поскольку эта реальность доброжелательно относится к наблюдателям, приглашает их внести свою лепту. Лорой особенно одаренные наблюдатели способны воздействовать на муз и на космос в целом, и соответственно Мнемозина осуществляет согласование в колоссальном масштабе, теми фронтальными и задними импульсами, которые мы уже обсуждали.
Мы скорее не созданы Творцом, а выведены из умозаключений. Более того, все творение целиком является коллаборацией большого и малого, вечно переплетающихся, взаимозависящих друг от друга. Нет ни властелинов, ни повелителей, ни вечных богов всего и вся — есть лишь силы, которые работают во времени и фатумах, и, да, вне пределов нашего самомнения существует справедливость.
Жить — значит быть слепцом. Тяжек этот труд: оставаться в живых. Когда же наш труд завершен и бремя снято, нас награждают радостью материи, ведомой лишь самым великим мудрецам и самым безнадежным глупцам.
ГЛАВА 68
ХАОС
Несмотря на усилия скафандров, свет в Хаосе любил выкинуть ту или иную шутку. Дистанции больше нескольких ярдов выглядели либо непредсказуемо длинными, либо на удивление короткими. Нико в особенности страдал от этого, чаще других оступался и наконец улегся в неглубокой впадине, где его чуть не стошнило.
Доспехи не позволили.
Тиадба встала возле него на колени, а Кхрен и остальные бесцельно бродили рядом. Всех мутило.
— Если бы меня вырвало, то стало бы лучше, — пожаловался Нико. За золотистым щитком по его лицу то и дело пробегали судороги.
— Не советую, — сказала Тиадба. — Представляешь, каким у тебя гермошлем станет?
— А я его сниму ненадолго и…
