Вместе с тем он видел город с необычной ясностью, словно сам был свидетелем его кончины, наблюдал проницательным взглядом, соединенным некой связью с глубоко запрятанным, изощренным умом.
С точки зрения Даниэля, компоновка Фальш-Города выглядела на удивление знакомой, разве что, если можно так выразиться, прикрыта узором страшного поражения.
Он полез на бывшую навесную стену, ныне покосившуюся под углом порядка тридцати градусов относительно прочего мусора: тысячи акров, пронзенные трещинами, рваными дырами, широкими расселинами и разрывами. Сферы и растянутые, скрученные эллипсоиды, гнутые цилиндры и вздувшиеся плоскости липли друг к другу, связанные тысячами серебристых дорожек или транспортных рельсов, причем некоторые до сих пор поддерживали что-то вроде мобильных строений. Когда Натараджа была еще жива, когда все работало в гармонии, каким, наверное, чудом был этот город…
Разумеется, чудом. Он отчетливо это видел: картинка была ясной и резкой. В конечном итоге получается, что его приход в Натараджу — впечатляющее достижение…
Он попытался (при участии любознательной частички, оставшейся от Фреда) вообразить себе умопомрачительную мощь, которая с легкостью низвергла правила реальности, верша невероятное, невозможное с творениями человечества, основанными на инженерных принципах, на силе тяжести, на фундаментальных балансах вещества и энергии. Слишком уж напрягаться не пришлось: образы выскакивали в голове пузырями — ярче любых недавних воспоминаний. Город умер подобно зверю, на которого набросились хищники, бьющие лапой наотмашь, вспарывающие сокровенное нутро в облаке кровяных сгустков и ошметков плоти, а затем — коллапс, проседание и хлюпанье по краям… слизняк под исполинским башмаком…
Дыра размером с гору столбом впускала через купол серый свет. Он двигался по своей воле, касаясь громадных куч мусора, сливался с другими бродячими столбами и колоннами, прорезавшими тонкие экраны мерцающего сумрака, который сочился сквозь огромные раны, и прорехи в полопавшейся внешней оболочке. Угол падения и интенсивность их унылого блеска никогда не повторялись.
Ум Даниэля — вернее, то, что от него осталось, — аккуратно расслоился на толстые, подвижные уровни, горячие и холодные. Из глубин, чуть ли не заскорузлых от древности, всплывали образы, готовые помочь в реконструкции того, что никогда не доводилось переживать на деле.
— У меня не бывает сновидений. Ни про этот город, ни про какой-либо еще.
Однако воспоминания о множестве исторических городов упорно лезли в голову — но в чем именно заключалась их связь, он сказать не мог. Города, павшие после осады, сожженные до основания, превращенные в руины… Сера и соль, пожарище — вся земля, не засевается и не произращает она… Двигаясь от фатума к фатуму, из одной жизни в другую, из одного тела в другое, он, вероятно, был свидетелем всех этих вещей — можно ли отрицать такую возможность?
А что же конец этого места? Как насчет гибели Натараджи? Текущие обстоятельства не несли в себе никакого смысла.
И все же он знал. Чувствовал нутром. Натараджа была величайшим городом своей эпохи, превосходила даже Кальпу… А это название откуда всплыло?
— Так ответь же, кто я такой?! — крикнул Даниэль, карабкаясь по наклонной стене. — Я не вижу снов. Никогда. В моих сновидениях только мрак.
Хаос прокатился по Земле многомерной волной, взял в осаду последние анклавы человечества: сверху, снизу, со всех сторон, обрезая не только линии судьбы, но и перекрывая доступ в пространстве и времени. Так Хаос осуществлял трансформации, забирал себе полный контроль — и низводил свои завоевания к мешанине лжи и сумятицы, насквозь прожигая каузальные пряди.
А затем, словно утомившись — или не имея никакого понятия, что делать с приобретенными вотчинами, — он откатывался назад, сосредотачивая усилия на зондирующей фронтальной волне, на мембране, которая-то и реализовывала вторжения, и обрывала пряди… на которую Даниэль уже столько раз наталкивался.
После себя Хаос оставил лишь скорлупу: город, опаленный — но не огнем, уничтоженный — но не средствами физического разрушения. Город был обжарен до хруста утраченной историей, проеден насквозь парадоксом.
Жители города пострадали более всего. Сооружения, что некогда поддерживали их комфорт и безопасность, пытались самостоятельно починить себя или, по крайней мере, сохранить некое подобие целостности в отдельных, еще не обрушившихся частях, однако их наказывали вновь и вновь — строения умирали, гнили и воскрешались чудовищными новыми путями — и наконец город сдался.
Жертва прикосновения Хаоса.
Даниэль выбрался на массивный гребень. Боль и изнеможение, от которых страдало его тело, не имели значения. Верхняя часть стены — размером в несколько миль — была загнута, надломлена и лежала на других сооружениях. Ее нижняя часть терялась в тени, затопившей основание.
Всякий раз, когда его ступни и руки касались камня, из кожи, костей и мышц выскакивали бледно-голубые искры: атомы, элементарные частицы — изумленная материя узнавала сама себя и пыталась исправить извращенное дубль-локационное состояние. Но отнюдь не на это великое узнавание намекали его новые/старые воспоминания, его новые инструкции.
Он шел издалека и очень долго.
В этих руинах его ждал куда более грандиозный момент воссоединения.
Пытаясь не обращать внимания на крошечные голубые копья и искры, Даниэль присел на гребне и извлек камни из их шкатулок. Как и раньше, они не хотели совмещаться друг с другом. Один из них выглядел много старше, если можно так выразиться. Форма похожа, однако предназначение явно предполагало иную комбинацию. Один из камней вдруг сильно потянул влево, затем вниз. Одновременно с этим раздался дикарский, жуткий вопль, словно некая тварь изнывала от боли; со всех сторон отразилось эхо, а затем — с извращенной радостью — взметнулось ввысь, растягиваясь допплеровским завыванием.
Руины будто поджидали этого момента. Они взялись играть со звуком, перебрасывать его. Свисавшие конструкции содрогнулись и пролились дождем ржавчины на склон навесной стены, затем попытались сдвинуться с места, словно отзываясь на неизвестную команду. Стена сместилась на пару дюжин ярдов вдоль серебристых межсоединительных рельсов — затем со скрежетом замерла, теряя куски размером со старые коттеджи в Валлингфорде.
Даниэлю пришло в голову, что далеко не впервые звучит такое эхо в Натарадже.
Тот камень, что вел себя сонливо, Даниэль вернул в шкатулку и сунул ее в карман. Камень, зажатый в руке, постепенно наливался теплом, обжигал ладонь. Даниэль понуро свесил голову — все болит. А этот вопль… совсем не звериный.
Женщина.
Камень дернулся вновь — единственная часть Даниэля, которая сейчас принимала решения и указывала направление. На совести Даниэля так много убийств — и все ради того, чтобы добраться сюда. Приближался миг встречи… Но это ничего не изменит, ни в чем не поможет.
И так будет всегда.
Проверено.
ГЛАВА 111
Сплетения древней Натараджи дрогнули, и привычный ужасающий звук массивного соударения — горы обрушиваются, пещеры обваливаются, кипят пыльные клубы — возвестил очередной этап компрессии.
Главк почувствовал, как в его чреве что-то съежилось, словно сжатое пальцами исполинской руки.
Уитлоу пробирался сквозь каменный бурелом города, сноровкой напоминая таракана в зачумленном лесу. Он периодически корректировал курс, следуя указующим наставлениям Моли — серого авторитета, лишенного реальной и локализованной субстанции. Главк нашел в себе силы и двинулся следом; вместо дыхания — торопливые хрипы, глаза жжет от кружения света и теней во вздыбленном, спутанном скелете города, который стал трупом.
Уитлоу остановился и почесал подбородок, скрипя щетиной. Бросил пристальный, чуть ли не укоризненный взгляд на Главка.
— Опять стягивается, — сказал он. — Пространство становится все меньше и меньше, в любых смыслах. Расстояния меняются, меняются и направления. Ощущаешь?
— Да, — пропыхтел Главк и потерянно сгорбился. В голову упорно лезла мысль: вот что, наверное, переживают заваленные шахтеры… гаснут свечи, воздух превращается в яд…
— А ведь еще не конец, — заметил Уитлоу, качая головой. — Не исключено, что нас сдавит до размера горошины. И что тогда?
Главку было яснее ясного, на что способны Моль с Уитлоу: оставят его в этих джунглях, и никакие навыки и уловки не спасут Макса. Не исключено, что именно это они и собираются проделать — но у него не было другого выбора, оставалось только идти следом.
— Бросили меня — ну и ладно, — заявил Уитлоу, стреляя в его лицо темными глазами. — Я обид не держу. Новые обстоятельства, новый кодекс поведения, не говоря уже про новые почести. Вот о них лучше не говорить. Была бы моя воля, я бы тебя бросил.
— Вы уже бывали здесь по вызову Госпожи? — спросил Главк.
— Какой занятный вопрос! — восхитился Уитлоу. — Вполне возможно, просто я позабыл об этом. Ты тоже забудешь, что мы сейчас здесь.
