«А ведь это даже как будто обидно».
– Переверни несколько страниц назад.
«Ныне я ждала своего друга Д. на бульваре, подле Нового моста: там живет дама, у которой я думала быть гувернанткою. Но она не согласилась. Мы с Д. вернулись домой очень унылые. Я в своей комнате перед обедом все думала, что лучше умереть, чем жить, как я живу теперь, и вдруг, за обедом, Д. говорит: «Вера Павловна, пьем за здоровье моей невесты и вашего жениха». Я едва могла удержаться, чтобы не заплакать тут же при всех от радости такого неожиданного избавления. После обеда мы долго говорили с Д. о том, как мы будем жить. Как я его люблю: он выводит меня из подвала».
– Читай же все.
– Больше ничего нет.
– Смотри. – Опять под рукою гостьи выступают новые строки.
– Я не хочу читать, – в страхе говорит Вера Павловна; она еще не разобрала, что написано на этих новых строках, но ей уже страшно.
– Не можешь не читать, когда я велю: читай!
Вера Павловна читает:
«Так неужели же я люблю его за то, что он выводит меня из подвала? не самого его, а свое избавление из подвала?»
– Переверни еще назад, читай самую первую страницу.
«В день моего рождения, сегодня, я в первый раз говорила с Д. и полюбила его. Я еще ни от кого не слышала таких благородных, утешительных слов. Как он сочувствует всему, что требует сочувствия, хочет помогать всему, что требует помощи; как он уверен, что счастье для людей возможно, что оно должно быть, что злоба и горе не вечны, что быстро идет к нам новая, светлая жизнь. Как у меня радостно расширялось сердце, когда я слышала эти уверения от человека ученого, серьезного: ведь ими подтверждались мои мысли… Как добр он был, когда говорил о нас, бедных женщинах. Каждая женщина полюбит такого человека. Как он умен, как он благороден, как он добр!»
– Хорошо. Переверни опять на последнюю страницу.
– Но эту страницу я уж прочла.
– Нет, это еще не последняя. Переверни еще лист.
– Но на этом листе ничего нет.
– Читай же! Видишь, как много на нем написано. – И опять от прикосновения руки гостьи выступили строки, которых не было.
Сердце Веры Павловны холодеет.
– Я не хочу читать, я не могу читать.
– Я велю. Должна.
– Не могу и не хочу.
– Так я тебе прочту, что у тебя написано. – Слушай:
«Он человек благородный, он мой избавитель. Но благородством внушается уважение, доверие, готовность действовать заодно, дружба; избавитель награждается признательностию, преданностию. Только. У него натура, быть может, более пылкая, чем у меня. Когда кипит кровь, ласки его жгучи. Но есть другая потребность, потребность тихой, долгой ласки, потребность сладко дремать в нежном чувстве. Знает ли он ее? Сходны ли наши натуры, наши потребности? Он готов умереть для меня, – и я для него. Но довольно ли этого? Мыслями ли обо мне живет он? Мыслями ли о нем живу я? Люблю ли я его такою любовью, какая нужна мне? Прежде я не знала этой потребности тихого, нежного чувства – нет, мое чувство к нему не…»
– Я не хочу слышать больше! – Вера Павловна с негодованием отбрасывает дневник. – Гадкая! злая! зачем ты здесь! Я не звала тебя, уйди!
Гостья смеется тихим, добрым смехом.
– Да, ты не любишь его; эти слова написаны твоею рукою.
– Проклинаю тебя!
Вера Павловна просыпается с этим восклицанием, и быстрее, чем сознала она, что видела только сон и что она проснулась, она уже вскочила, она бежит.
– Мой милый, обними меня, защити меня! Мне снился страшный сон! – Она жмется к мужу. – Мой милый, ласкай меня, будь нежен со мною, защити меня!
– Верочка, что с тобою? – Муж обнимает ее. – Ты вся дрожишь. – Муж целует ее. – У тебя на щеках слезы, у тебя холодный пот на лбу. Ты босая бежала по холодному полу, моя милая; я целую твои ножки, чтобы согреть их.
– Да, ласкай меня, спаси меня! мне снился гадкий сон, мне снилось, что я не люблю тебя.
– Милая моя, кого же ты любишь, как не меня? Нет, это пустой, смешной сон!
– Да, я люблю тебя, только ласкай меня, целуй меня, – я тебя люблю, я тебя хочу любить.
Она крепко обнимает мужа, вся жмется к нему и, успокоенная его ласками, тихо засыпает, целуя его.
XX
В это утро Дмитрий Сергеич не идет звать жену пить чай: она здесь, прижавшись к нему; она еще спит; он смотрит на нее и думает: «Что это такое с ней, чем она была испугана, откуда этот сон?»
– Оставайся здесь, Верочка, я внесу сюда чай; не вставай, мой дружочек, я подам тебе, ты умоешься не вставая.
– Да, я не буду вставать, я полежу, мне так хорошо здесь: какой ты умный за это, миленький, как я тебя полюбила. Вот я и умылась, теперь неси сюда чай; нет, прежде обними меня! – И Вера Павловна долго не выпускала мужа, обнявши. – Ах, мой миленький, какая я смешная! как я к тебе прибежала! Что теперь подумает Маша? Нет, мы это скроем от нее, что я проснулась у тебя. Принеси мне сюда одеваться. Ласкай меня, мой миленький, ласкай меня, я хочу любить тебя, мне нужно любить! Я буду любить тебя, как еще не любила!
Комната Веры Павловны стоит пустая. Вера Павловна, уж не скрываясь от Маши, поселилась в комнате мужа. «Какой он нежный, какой он ласковый, мой милый, и я могла вздумать, что не люблю тебя? Какая я смешная!»
– Верочка, теперь ты успокоилась, моя милая; скажи же мне, что тебе приснилось третьего дня?
– Ах, пустяки! Мне только и приснилось, что я тебе сказала, что ты мало ласкаешь меня. А теперь мне хорошо. Зачем мы не жили с тобою всегда так? Тогда мне не приснился бы этот гадкий сон, страшный, гадкий, я не хочу помнить его!
– Да ведь мы без него не жили бы, как теперь.
– Правда; я ей очень благодарна, этой гадкой: она не гадкая, хорошая.
– Кто «она»? У тебя, кроме прежней красавицы, еще новая подруга?
– Да, еще новая. Ко мне приходила какая-то женщина, с таким очаровательным голосом, гораздо лучше Бозио, а какие руки у нее! Ах, какая дивная красота! Только руку я и видела: сама она пряталась за пологом, мне снилось, что у моей постели, – за то же я ее и бросила, что на ней это приснилось, – что у ней есть полог и что гостья прячется за ним; но какая дивная рука, мой милый! И она пела про любовь и подсказывала мне, что такое любовь. Теперь я поняла, мой милый. Какая была я глупенькая, я не понимала, ведь была девочка, глупенькая девочка?
– Моя милая, ангел мой, всему своя пора. И то, как мы прежде жили с тобою, – любовь; и то, как теперь живем, – любовь; одним нужна одна, другим – другая любовь; тебе прежде было довольно одной, теперь нужна другая. Да, ты теперь стала женщиной, мой друг, и что прежде было не нужно тебе, стало нужно теперь.
Проходит неделя, две. Вера Павловна нежится; в своей комнате бывает она теперь, только когда мужа нет дома или когда он работает, – да нет, и когда работает, она часто сидит у него в кабинете; когда заметит, что мешает, что работа требует полного внимания, тогда зачем же мешать? Но ведь таких работ у каждого мало, большая часть и ученой работы – чисто механическая; поэтому три четверти времени он видит подле себя жену, и порою они приласкают друг друга. Только одно изобретение было нужно: купить другой диван, поменьше мужнина. И вот Вера Павловна после обеда нежится на своем диванчике; у диванчика сидит муж и любуется на нее.
– Милый мой, зачем ты целуешь мои руки? ведь я этого не люблю.
– Да? я и забыл, что обижаю тебя, ну, и буду обижать.
– Миленький мой, ты во второй раз избавляешь меня: спас меня от злых людей, спас меня от себя самой! Ласкай меня, мой милый, ласкай меня!
Проходит месяц. Вера Павловна нежится после обеда на своем широком, маленьком, мягком диванчике в комнате своей и мужа, то есть в кабинете мужа. Он присел на диванчик, а она обняла его, прилегла головой к его груди, но она задумывается; он целует ее, но не проходит задумчивость ее, и на глазах чуть ли не готовы навернуться слезы.