Дверь ей никто не открыл, и она, чувствуя себя вором, отперла ее собственными ключами. Ее встретила пустая, гулкая квартира и записка, воткнутая за зеркало в прихожей.
«Надеюсь, ты не наделала глупостей, а Машка цела и невредима. Элла предлагала подать заявление в полицию, но я, в память о наших добрых отношениях, не стал этого делать. Ты мать, и ребенок должен быть с матерью. Квартиру я, как и обещал, оставляю тебе. Коммуналка оплачена на год вперед. Также в нашем местетебя дожидается небольшая помощь, но я надеюсь, что ты все-таки, наконец, найдешь работу. Поцелуй за меня Машку. С любовью, Женя»
Прочитав записку, Дарья вместо ярости, ревности и обиды почувствовала почти болезненное облегчение. Свалил - и скатертью дорожка. Упоминание о «нашем месте» тоже не вызвало никакого сентиментального всплеска.
Она прошла в спальню и, встав на колени, вынула кусочек деревянного плинтуса под изголовьем кровати. Раньше они туда прятали от любопытной Машки всякие взрослые штучки. Никакого криминала – в основном, презервативы и лубриканты, изредка пакетик с марихуаной или диск со «взрослыми» фильмами. Сейчас отверстие целиком занимал пухлый пакет с наличкой.
Дарья пересчитала деньги. Женя не поскупился. Хватило бы, как минимум, на год хоть и скромной, но вполне спокойной жизни. Если бы не…
Тогда она улеглась на голый, затянутый полиэтиленом, матрас кровати и устало разрыдалась, рассеянно удивляясь, почему еще не ослепла от такого количества соли.
…
С тех пор прошло почти три месяца, и слезы давно иссякли, оставив внутри глубокую и совершенно пустую дыру. Она уныло обошла по-прежнему пустые комнаты, поглядела на все тот же голый матрас. Постельное белье Женя и его новая пассия забрали, а ей так и не пришло в голову купить новое. Вместо жалости к себе, внутри ворохнулось раздражение, ведь все это время она словно подсознательно рассчитывала, что белье появится само собой. Как и все остальное. Постель сама застелется, посуда перемоется, холодильник заполнится, а Машка вылечится… Все как-нибудь само…
Она сдернула полиэтиленовый чехол, убрала его в пустой шкаф и вдруг почувствовала себя лучше.
…
Эйфория в тот памятный день, когда Машка нашлась, продлилась всего лишь до вечера. Во время короткой завывающей сиреной поездки, Дарья привычно лила слезы, но в кое-веке от счастья. Да, она прекрасно видела, что Машка оглушена, но это ее пока не настораживало. Было бы даже странно, если бы девочка отделалась легким испугом.
В больнице им выделили двухместную палату, а девочку сразу увезли на диагностику, анализы и сбор биоматериала. После ее отмыли, поставили укол и уложили спать.
Доктор пояснил, что видимых повреждений, в том числе, обморожений нет. Первичный осмотр показал, что физическому насилию (в том числе, сексуальному) девочка, с большой долей вероятности, не подвергалась. Впрочем, точно можно будет сказать только после получения результатов. Жизни ее ничего не угрожает. Единственное, что вызывает опасение – это глубина шока, граничащая с каталептическим ступором. Возможно как воздействие психотропных веществ, так и сильное психоэмоциональное потрясение. Девочку до утра погрузили в медикаментозный сон, тревожить ее не стоит.
Оставшись с дочкой наедине, Дарья на цыпочках подошла к ней, вгляделась в ее спящее лицо и почти не узнала. Осунулась, конечно, исхудала, лицо покрылось красными струпьями, но это было не главное. Она словно… опустела. Так пустеют разве что трупы, лишившись заполняющей их прежде индивидуальности. Захотелось растормошить ее, увидеть глаза, но она не смела. Возможно, так действует укол… Чтобы занять себя, она принялась разбирать дочкины вещи, которые перед этим принес медбрат. В гардероб они одежду отправлять не стали, потому что утром ее должна была забрать полиция.
Она помнила, как приняла сначала Машку за негритянку, да и в скорой удивлялась тому, какая девочка грязная. На лице и руках грязь была такой густой, что начала трескаться. Ей припомнилось, что даже веки ее были в засохшей коричневой глине. Но при этом на одежде грязь была только с изнанки. Словно… Словно она разделась донага, закопалась в мокрую землю, а потом выкопалась и снова оделась… Пуховик был и вовсе, как новенький, а вот сапожки… сапожки были чужие.
Она полезла дальше и нашла еще незнакомые вещи. Юбка с замком на бедре и блузка с бабочкой – Машкины, а трусы и майка – чужие и при этом явно мальчиковые. Колготок она не нашла вовсе. Решив, что в спешке вещи перепутали с вещами других маленьких пациентов, она нашла санитара и сообщила о подмене. Тот ушел в приемный покой и вскоре вернулся с описью вещей. Вся одежда, сложенная в мешке, действительно была снята с Машки. Колготок на ней не было.
Всю ночь она не сомкнула глаз, ожидая, когда Машка проснется, улыбнется ей и все расскажет… Но та и утром, когда начался обход, все так же лежала солдатиком. Пришли врачи. Светили фонариками в глаза, стучали молоточком по локтевым суставам, водили тем же молотком по пяткам. Хмурились, что-то писали на планшетках, собирались кучкой на сестринском посту и шепотом ругались, тыкая пальцами в журналы. Единственное, что пришло встревоженной Дарье в голову - это кто-то накануне переборщил с дозой снотворного.
Вскоре Машку, все так же лежащую ручки по швам увезли на очередные анализы, а компанию ей составили полицейские, пришедшие в надежде опросить ребенка. Им-то Дарья и поведала о своих открытиях. Полицейские забрали одежду и хмуро удалились, записав Дарье номер участка с просьбой позвонить, как только девочка придет в себя.
Краткая передышка от иссушающей паники, в которой Дарья провела почти неделю, обернулся новым кругом Ада. Куда бы Машку ни увозили, привезли ее уже в сознании. Если так можно выразиться.
Дарья глядела на нее и все больше убеждалась, что ребенок, сидящий перед ней, не имеет с Машкой ничего общего. Глаза ушли глубоко под лоб, и в них появилось что-то звериное, нижняя челюсть стала грузной и квадратной, вокруг рта сальной россыпью набухли крупные, налившиеся гноем прыщи, а зубы словно… поредели. Девочка мерно раскачивалась вперед и назад на каталке и странно скрючивала пальцы на руках, словно пыталась скрестить их все разом.
С Машкой пытались говорить. До Машки пытались докричаться. Но она только водила вокруг себя какими-то враз ставшими бесполезными глазами и неуверенно ухмылялась.
Дарью так и подмывало устроить скандал, заявить, что вместе с одеждой ей перепутали и ребенка… Но она, пусть напуганная и донельзя измученная, понимала – ребенок ее. Вон под внезапно мясистым носом шрамики от ветрянки – без сомнения Машкины, и ребристые ногти на указательном и среднем пальцах так и не выровнялись после того, как год назад Машка случайно прихлопнула их дверью, и большая родинка в форме кривой запятой на шее…
Неожиданно Дарью потащили на допрос врачи. Были ли отклонения в развитии? Как протекала беременность? Не было ли во время ее токсоплазмоза, инфекций, вирусных заболеваний? Когда девочка начала держать голову, ходить? Умеет ли читать и писать?
На последних вопросах Дарья совершенно растерялась. Что значит «умеет писать»? Маша вообще-то учится в общеобразовательной школе! Но, несмотря на ее уверения, первичный диагноз был поставлен быстро и неумолимо – тяжелая олигофрения! И только подоспевшая характеристика из школы от Олега Иннокентьевича заставила врачей с легким разочарованием продолжить обследование.
К вечеру дебильное выражение, а с ним, внезапно, и прыщи ушли с Машкиного лица, снова сменившись пустотой. Пустота тоже была страшна, но хоть не так отталкивающа. А третий день начался с нового необычного явления. Дарья решила взбить дочери подушку, вытащила ее из-под головы и обнаружила, что Машка по-прежнему держит голову на весу. Она мягко надавила девочке на плечи, и та опустилась было на матрас, но через несколько секунд снова поднялась в исходное положение.
«Синдром воздушной подушки» - так это вскоре оценили медики – распространённый кататонический симптом. Круги Ада после этого завертелись в бешеном ритме. Наступил период быстро сменяемых каталептических ступоров и возбуждений. Машка то застывала в диких позах с раскоряченными руками, то вдруг начинала активную и совершенно бессмысленную жестикуляцию, сдобренную безумной мимикой. Жутко было наблюдать ее беготню по палате, на то, как ее рот злобно щерится стиснутыми зубами, а глаза, в противовес ему, лучатся весельем. Медики склонялись к наркотической этимологии заболевания, но анализы крови и мочи не подтвердили их опасений. Тогда-то трудную пациентку начали готовить к транспортировке в Красноярск.
- Вы же понимаете, - несколько виновато объяснял местный эскулап, - Надо бы сделать МСКТ и пункцию взять, а у нас просто нет таких возможностей. Мы организуем вам спецборт и обеспечим медика в сопровождение.
Дарья его прекрасно понимала и ничуть не винила. Пара участковых врачей, травматолог, стоматолог и хирург – вот и весь персонал, призванный вылечить сезонный грипп, заштопать, вправить, зашить, вырезать острый аппендикс, удалить кариозный зуб, а в сложных случаях – всего лишь выдать направление в Краевые больницы. Люд в поселке здоровый, работящий, большего и не требуется. Даже ежегодные профосмотры старатели проходили в Красноярске.
В последний вечер снова заявилась полиция – следователь и его помощник с небольшим чемоданчиком. Следователь хмуро покосился на пускающую слюни Машку, в немом изумлении разглядывающую что-то недоступное другим, понял, что смысла обращаться к ребенку нет, и нехотя сообщил Дарье, что нашелся хозяин сапог, майки и трусов. Вернее, не нашелся, а, наоборот…пропал. Оказывается, вечером накануне Машкиного появления, исчез еще один ребенок, мальчик. Родители были в длительном отъезде, и он оставался с бабушкой, которая отпустила внука погулять и в силу преклонного возраста хватилась только утром, когда пришла будить его в школу.
- Улучшений нет? – спросил он, кивнув на Машку, - Нам бы очень пригодились сейчас ее показания, ведь ясно, что они с этим мальчиком пересекались.
Дарья пожала плечами. Для нее лично улучшения были. Если бы сейчас перед Машкой стоял телевизор, то она выглядела бы нормально. Глаза бегают, рот приоткрыт, ручонки сжаты в кулаки. Будто смотрит захватывающий мультик. Вот только нет никакого мультика - перед ней обшарпанная больничная стена. Поэтому улучшения сомнительные.
- Судя по всему, в поселке завелся какой-то псих или психи. Бог знает, что они делали с детьми, но ясно, что их раздевали и, видимо, потом перепутали вещи. Вероятен сексуальный контекст, и, судя по состоянию вашей дочери, очень жесткий.
- Что?! – Дарья отвела глаза от девочки и уставилась на следователя, - Но врачи уверили меня, что ее так не… обижали!
- Обидеть можно и не прибегая к силе. Тем более маленькую девочку…
- Боже! – Дарья обхватила голову руками и затряслась.
- Одежду мы отправим в Край вместе со всеми отпечатками пальцев, которые сможем собрать, - следователь помолчал, - Если вы не против, я бы хотел взять и ваши, и вашей дочери… Чисто, чтобы избежать путаницы…
Дарья неуверенно протянула помощнику ладони, который тут же раскрыл свой чемоданчик и наликвасил ей - а потом и Машке - пальцы жирной черной краской.
После их ухода появилась Валентина Ивановна с их вещами и кой-какими продуктами и долго причитала, пытаясь достучаться до внучки, а потом методично и очень эмоционально перечисляла Дарье все ошибки, которые та совершила в жизни, начиная с плохого аттестата и заканчивая браком с «блудливым псом».
Дарья рассеянно кивала на каждое мамино утверждение, а сама с суеверной жутью наблюдала, как меняется Машкино лицо. Живой интерес сменился сначала уже знакомой – трупной – пустотой, а потом в ее глазах забрезжили напряжение и какая-то мысль.
С натугой, словно каждое слово давалось ей неимоверным трудом, она противно надула губы и впервые заговорила: «Не только… м-м.. м-м.. женщины и мужчины любят. Мужчины и мужчины тоже. Любят-любят. И обнимаются. И целуются. Это любовь. М-м… М-м... Любовь-любовь… Они тоже могут друг друга любить. Любить-любить».
