…
День сурка проходил, как обычно. Сквозь мутную дрему Дарья слышала, как мать кормит Машку завтраком и выпроваживает в школу. Осознание собственной никчемности, ненужности и беспомощности доставляло даже какое-то извращенное удовольствие. Мол, поглядите на принцессу Несмеяну. Мать гваздается, а я страдаю и плевать на весь мир. За Машкой хлопнула входная дверь, Валентина Ивановна ушла к себе – работать, а Дарья, стараясь опередить ноябрьский рассвет, поспешила погрузиться в сон.
Проснулась она уже после обеда. В квартире стояла тишина. Ни звуков телевизора, ни приглушенных пощелкиваний клавиатуры в соседней комнате, ни голосов. Она вполне могла бы спрятаться от ненавистной реальности под одеяло и снова уснуть, но все же потянулась к телефону.
13-30.
Она резко села и прислушалась. Уже к себе, а не к квартире. Она явно что-то проспала, и это что-то гораздо страшнее, чем уход Жени.
- Машка? – позвала она, хотя прекрасно понимала, что, если бы Машка была дома, она бы об этом знала. Может, мама забрала ее из школы, и они пошли гулять?
Борясь с головокружением, Дарья поднялась и подошла к окну, надеясь увидеть дочь на ржавой карусели, но во дворе гулял только ноябрьский ветер. Она набрала Машку, а когда ее забытый телефон глухо запиликал под подушками, стала звонить матери, но тут же отменила вызов. Вспомнила, что та предупреждала ее еще с вечера, что кормление Машки и ее уроки сегодня на Дарьиной совести, потому что она сама уходит на День рождения к подруге и вернется поздно.
Долго она стояла у окна, вздрагивая при появлении каждого редкого прохожего, а тем временем к поселку ползли ранние сумерки.
«Опять сменку потеряла что ли?», - подумала она, и это безобидное предположение внезапно наполнило ее чувством непоправимого. Она натянула джинсы, первую попавшуюся кофту и куртку и побежала в школу.
Бежать было совсем не далеко, но она, истощенная последним месяцем собственноручно прописанного постельного режима, страшно запыхалась, а перед школой затормозила, испытывая уже настоящий ужас. В большей степени это, конечно, был страх за ребенка, но было и что-то еще, что мешало войти в эти двери.
Мигающим несмелым взглядом она оглядела добротное двухэтажное строение, задержала дыхание и потянула на себя тяжелую дверь. Она была готова окунуться во тьму, пропитанную душным запахом туалета, но вместо этого ее встретил просторный, хорошо проветренный холл и скучающий за стеклом молоденький охранник.
- Учитель на месте? – выпалила Дарья.
- Какой именно учитель? – охранник вышел из своей будки, а Дарья, испытывая все более растущий ужас и, одновременно, стыд, мучительно припомнила:
- Наталья… Ник… нет, Михайловна. 2 класс. Букву… не помню.
- Буквы нет, у нас один второй класс. А Наталья Михайловна работает в первую смену, - настороженно ответил охранник, - начальная школа уже давно… Что-то случилось?
- Дочка… не вернулась из школы!
Парнишка вернулся за загородку, потыкал в стационарный телефон и передал трубку в Дарьины пляшущие руки.
А через мгновенье, как показалось испуганной матери, она уже сидела в кабинете директора. Черноволосый, румяный, пышущий здоровьем, Олег Иннокентьевич вызывал по телефону всех подряд – медиков, полицию, волонтеров, классного руководителя и завуча.
И начался Ад.
Когда в 1908 году над Тунгусской тайгой взорвался метеорит, неизведанные и малонаселенные ранее территории начали пользоваться интересом исследователей и путешественников. Тогда же здесь обнаружили и золото. Поселок «Врановое» был построен Советскими властями еще в тридцатых годах прошлого века специально для старателей. Аккуратные ряды двухэтажных кирпичных и деревянных домов, рассчитанных на несколько семей; красивые парки; дом культуры, где для маленьких и взрослых крутили кино, устраивали танцы и организовывали всевозможные кружки́; крошечный аэропорт чуть в сторонке, а до прииска была проложена хорошая дорога, по которой дважды в день возили работников.
Платили всегда хорошо, но вот потратить деньги в поселке было совершенно не на что. После Большого Развала, поселок заселяли в большинстве люди старшего поколения, которые уже давно отрожались и выпроводили детей в большой мир, и вахтовики, чьи семьи терпеливо ждали их с увесистым барышом за пределами первобытного леса. Поэтому, как и при Советском Союзе, поселок вполне обходился одной школой и одним детским садом.
А вокруг поселка, аэропорта, дороги и прииска – лишь грозная, непролазная тайга.
…
Именно там – в тайге - и начались поиски. В первый день поисковики пытались что-то разглядеть с воздуха, но за сплошными кронами ничего было не видать, поэтому рассредоточились на земле. В помощь им вышли почти все жители поселка и принялись прочесывать прилегающую территорию, но, когда в чаще стали плутать и теряться сами волонтеры, Администрация собрала их в кучу, пересчитала по головам и отправила от греха искать девочку по дворам и подвалам.
Основная – и практически единственная – версия была, что Машка после школы отправилась погулять, вышла к границе поселка и… что-то привлекло ее внимание. Может, зверька какого заприметила и отправилась за ним, а может, просто решила прогуляться по осеннему лесу. И заблудилась. Не она первая. Ежегодно в поселке пропадали и дети, и взрослые. Большинство находилось, и находилось именно в тайге. Кто-то целым и почти невредимым, кто-то с обморожениями или инфекциями, кто-то иногда и мертвый. Нескольких «гуляк» регулярно приводили в поселок эвенки – малочисленный народец, испокон проживающий в этой тайге. И лишь единицы пропадали бесследно.
Дарья тоже лазила по чаще, до хрипоты орала имя дочери, и выводить ее из леса на ночь поисковикам приходилось почти силой. Голова у нее шла кругом от нескончаемых паники и чувства вины, и она почти ничего не соображала, кроме того, что у ее дочери в ноябрьском лесу очень мало шансов. Она не продержалась бы и суток, а уже пошли третьи! Единственная надежда была на тех же эвенков. Что если на нее наткнулись охотники, приютили, обогрели и ведут в поселок? Но если ведут, то почему еще не привели?! Гнала от себя мысли, что наткнуться на нее могли вовсе не эвенкийские охотники, а готовящийся к спячке медведь или какой-нибудь дикий лось… Тигры? Рыси? Она понятия не имела, кто может населять эти дебри.
А внутри подспудно трепыхались сомнения, что Машка вообще могла оказаться по доброй воле в тайге. Она выросла в большом городе, все ее знакомство с дикой природой сводилось к поездкам на дачу и редким совместным вылазкам за грибами. И даже в жиденьких пригородных лесах, она не отходила от родителей ни на шаг. Дарья вспомнила, как Женя гнал ее от себя, увещевал, что если она будет ступать за ним след в след, то ни одного гриба не найдет, а она все жалась к нему, и не спускала глаз с его широкой спины.
Женя… Дарья впервые за эти сумасшедшие дни вспомнила о нем, и ничего в ней не дрогнуло. Губы даже дернулись в горькой, саркастической усмешке. «Хочешь выкинуть из головы мужика, спроси меня как...» А она даже ему не сообщила…
Машка не любила и боялась леса… К концу третьего дня Дарья попыталась донести эту мысль до руководителя поисковой группы. И он со всей деликатностью дал ей понять, что в случае, если ребенок все-таки ушел в тайгу, они должны сделать все возможное, чтобы найти его как можно скорее. Если она в поселке, у нее еще есть шансы, но на исходе третьего дня в тайге – шансы минимальны.
Впрочем, и поселковые волонтеры, облазив вдоль и поперек все гаражи, подвалы и канализационные люки не нашли ни следа. Словно сквозь землю провалилась.
Валентина Ивановна, возглавлявшая волонтерскую группу, которая в поисках внучки ходила по квартирам некоторых неблагонадежных поселковых элементов, вскоре была госпитализирована с гипертоническим кризом, и Дарья осталась совсем одна. Надежды на сколько-нибудь благополучный исход не оставалось, и вечером третьего дня она вернулась домой с бутылкой коньяка, собираясь напиться до полусмерти и хоть ненадолго отключиться от ужасающей реальности.
Но вместо того, чтобы отключиться, ее мозг словно притормозил и стал работать более спокойно, вдумчиво. Нервы, все эти дни натянутые до предела в ожидании судьбоносных вестей, обмякли. Она сидела на кухне, при свете лишь уличного фонаря, зачаровано глядела на ополовиненную бутылку и чувствовала приятную отстраненность, словно была лишь сторонним наблюдателем.
Не могла Машка пойти в тайгу. Никакая, даже самая милая зверушка (если такие здесь вообще водятся) не могла заманить ее в ледяную, присыпанную первым снегом чащу. Значит, она в поселке. И где-то внутри у нее росла уверенность, что искать ее надо не в канализации или за гаражами, а… в школе. На миг все внутри снова взбунтовалось при мысли о школе, но она смогла подавить этот бунт. Она понимала, насколько нелепы ее домыслы, но сердце настоятельно требовало вернуться назад, вспомнить… Ведь уже так было…
Дарья сходила в материнскую комнату и достала с антресолей старые семейные фотоальбомы. Включила, наконец, на кухне свет и, прихлебывая маленькими глоточками коньяк, принялась их рассматривать. Вот школьный альбом ее отца. Он тоже ходил в эту школу, только тридцатью годами ранее. С черно-белого фото на нее глядели старшеклассники пятидесятых годов. Само собой, на фоне бронзового бюста Ильича. Дарья и сама фотографировалась на том же фоне на первое сентября со своим классом. Вспомнился душный аромат гладиолусов, астр и лилий, ощущение собственной взрослости и важности от надетой строгой школьной формы с плиссированной юбочкой и кружевным белым фартуком поверх, даже вспомнилось праздничное угощение после линейки – компот и невероятно вкусные пирожные с кремовыми утятами. Дарья пошла немного дальше, припоминая расположение коридоров и кабинетов. Фантомный туалетный смрад снова ударил в нос, но она смогла его проигнорировать.
Крыло начальной школы было в левой части перекладины буквы «Т». И в конце коридора, действительно был туалет за вечно приоткрытой тяжелой дверью. Наверное, он предназначался только для малышей, но ходили туда все, кому приспичит, от этого в их классе всегда пахло мочой. В правой перекладине находились на первом этаже – огромный кабинет труда для мальчиков, а на втором – спортзал. На лестнице никогда не горела лампочка, и добираться приходилось на ощупь, то и дело сталкиваясь со встречным потоком. Вспомнился и совсем молоденький физрук, который смешно командовал на разминке: «И-ресь, и-ресь, и-ресь, два, три!». Наверное, его распределили во «Врановскую» школу сразу после института. Щупленький, бледный, с подростковыми усишками, но очень милый.
При мысли о физруке, Дарью внезапно передернуло. Поверх смутных, размытых воспоминаний легло другое – кромешная тьма, горячая, соленая ладонь на ее губах и жаркий, пахнущий зубной пастой шепот прямо в ухо: «Только молчи, милая. Ни звука!».
Дарья зажмурилась и затрясла головой. Не время еще, нет… Она только напугается и снова все забудет. Надо постепенно…
Она мысленно спустилась из спортзала обратно в холл. Просторный, но всегда темный, несмотря на огромные окна. Лавочки вдоль стен, где на переменах собирались старшеклассники, широкая лестница, уходящая в подвал, где располагался гардероб. Напротив центрального входа статуя Ленина уже в полный рост и питьевой фонтанчик, направо – спуск в столовую. А рядом с Лениным – лестница на второй этаж. Та самая, с бряцающими отставшим железом ступенями.
Пробежавшись по деревянным полам второго этажа, Дарья не вспомнила ничего интересного. Разве что за актовым залом она немного задержалась. Там, в закутке был тесный кабинетик, где царствовала пугающая своим комсомольским рвением Анна Геннадьевна. Красная комната – предмет вожделения всех советских школьников. Там принимали в октябрята и пионеры, там произносились клятвы.
Дарья даже вспомнила, как выглядела Анна Геннадьевна. Худая, долговязая фигура с красным галстуком на жилистой шее; очки с толстыми линзами, только усиливающие безумный блеск глаз… По коридорам она двигалась всегда с таким видом, словно несла на плече винтовку, шагая в наступление на невидимого врага. Глаза устремлены строго вперед, шаг маршевый, губы решительно сжаты. Все - и учителя и ученики – расступались на ее пути. Анна Геннадьевна, конечно, была нелепым персонажем, каким-то пережитком прошлого, но и пугающим. Каждый должен был пройти через ее руки, чтобы получить заветный значок октябренка, пионерский галстук и комсомольский значок, поэтому никто из учеников не осмеливался обсуждать, критиковать или подшучивать над ней.
Дарья снова «спустилась» вниз и… столкнулась с бабой Надей. Та взгромоздилась на стул и давила деревянной шваброй на клавишу школьного звонка. Синенький халат в мелкую ромашку, теплые трико, пухлые валеночки. Крошечная старушка, не выше самой Дарьи-первоклассницы, ведь в дни самоуправления, тот же самый звонок жали старшеклассники, даже не вставая на цыпочки.
Дарья вдруг вспомнила, почему мама назвала бабу Надю ее подружкой. Отец с матерью уходили из дома очень рано, еще до семи. И Дарье было очень страшно сидеть почти целый час одной в квартире, поэтому она уходила из дома сразу после родителей. Тогда о Чибисе еще никто не догадывался, а до школы было рукой подать. Всего-то выйти из двора, перебежать через дорогу и вот ты уже на школьном дворе. Баба Надя в силу каких-то обстоятельств, над которыми Дарья никогда не задумывалась, жила в школе.
Если двигаться по широкой, обитой мрамором лестнице к гардеробу, на полпути будет еще одна лестница, спускающаяся направо. Один пролет и вот она - дверка в крошечную комнатушку бабы Нади. А если пойти еще ниже – то упрешься в железную решетчатую дверь, всегда запертую на тяжелый навесной замок. Дарья с тревогой поглядела на эту дверь и поднялась обратно – к комнатке бабы Нади.
Старушка всегда открывала дверь черного хода, когда Дарья в него колотилась. Эти утренние часы, когда школа еще темна, и до прихода первых учеников почти час, были самыми любимыми. Баба Надя, без остановки шамкая и причмокивая, видимо, вставными челюстями, вела Дарью в свое жилище. Раскладушка, маленький шкафик вроде кабинки в детском саду, школьная парта с кой-какой посудёшкой и одноконфорочная электроплитка. Вот и все богатство. Но на электроплитке Дарью уже ждала чугунная сковородка с жареной картошкой, а в пузатом чайнике прел густой листовой чай. Дарья уписывала безумно вкусную, хрустящую картошку, запивала крепким, сладким чаем и вполуха слушала неразборчивое бабинадино бормотание. Может, действительно, старушка была не в своем уме… Впрочем, Дарье тогда так не казалось. Она думала, что не может понять почти ни слова из-за проблем с речью - тех самых шамканий и причмокиваний…
При воспоминании о соленом, сдобренном чесноком и укропом вкусе жареного картофеля Дарья почувствовала волчий голод и виновато «вернулась» на лестницу. Вверх – путь обратно в гардероб, а вниз… Что там, за решеткой, Дарья не помнила. Помнила только, что однажды не нашла в гардеробе свою сменку и случайно заметила искомый бордовый полотняный мешок внизу - за этой решеткой. Всего-то спуститься, протянуть руку между прутьями…
А следом без перехода мерцающая тьма, соленая ладонь, душащая ее визг, и шепот «Только молчи, милая. Ни звука!»
Физрук! Олег Иннокентьевич, его звали… Где-то он сейчас?..
Дарья заморгала, с трудом отрывая взгляд от загипнотизировавшего ее мутного блеска бутылки. Стоп… Может ли быть такое совпадение?
Она изо всех сил постаралась вспомнить его. Молодой, щупленький, с усишками, в голубом спортивном костюме с лампасами… лица же она совершенно не помнила. Дарья вскочила из-за стола, но тут же села обратно и сдавленно хмыкнула. Неужели она действительно собралась бежать в школу посреди ночи? Навалилась тяжелая, пьяная сонливость. Надо поспать, хоть и утро точно не будет мудренее вечера. Утро… опять беготня, изматывающая паника… К матери в больницу тоже надо…
Она попыталась дотянуться душой до дочери, попробовать почувствовать, жива ли та. В книжках у матерей всегда так получается. Но Дарья плохая мать. Не сберегла семью, увезла дочь в этот дикий край, не уследила… Она попыталась хотя бы вспомнить дочкино лицо, но и это у нее не получилось, словно после машкиной пропажи прошло не три дня, а все тридцать лет.
