Причём, она даже не сказала мне о том, что собирается улететь. Я узнал об этом от капитана Майзла, когда он вызвал меня к себе в кабинет.
Могла написать хотя бы одно сраное сообщение.
Я обещал себе, что не буду думать об этом её внезапном отъезде. Что мне глубоко насрать на это. Пусть даже остаётся там. Мне какое дело?
Но каждую грёбанную ночь, как только я закрывал глаза, мне виделся платиново-золотой вихрь, кружащийся по моей гостиной, а после я раз за разом тонул в океане глаз, который норовил утащить меня на самое дно, утопить, раздавить, уничтожить, чтобы я больше никогда не увидел света. И, что хуже всего, я был готов позволить ей это.
После этого я просыпался и ненавидел себя за это. За мою слабость. И эта слабость появилась ещё давно. Просто только сейчас я так ясно осознал её существование.
Я вставал со своей кровати, потому что больше не мог уснуть, брал в руки кисти и рисовал.
Рисовал. Рисовал. Рисовал.
Я не мог перестать рисовать тонкие изгибы её тела, слегка вьющиеся волосы, волнами спадающие на её плечи, пытался передать её немного хищный взгляд. Все эти небольшие зарисовки были разбросаны по моей комнате, но была одна единственная картина, которая аккуратно стояла в углу, бережно укутанная в футболку, на которой она сидела на стуле, чуть повернувшись в мою сторону, её волосы были растрёпаны, а губы слегка приоткрыты.
Понятия не имею, откуда такой образ взялся у меня в голове, но он просто сводил меня с ума. Единственное что – я никак не мог передать её взгляд.
Чтобы нарисовать портрет без натуры надо иметь или большой опыт, или фотографическую память с щепоткой гениальности в крови. К счастью, я обладал фотографической памятью, и именно она была моим козырем в работе.
Так же обычно у каждого художника должна быть своя муза. Кажется, я её нашёл.
И я ненавидел себя за эти мысли.
Ненавидел себя за то, что позволил этой негодяйке так глубоко коснуться моей души.
Когда-нибудь это уничтожит меня.
Она уничтожит меня.
Это был какой-то непонятный микс из чувств: боли, скуки, ожидания, надежды, эйфории, наслаждения, самобичевания и ненависти.
Все это крутится в небывалом вихре, я бы даже сказал, урагане, который протыкает меня насквозь и выворачивает наизнанку. А я не могу сопротивляться этой слабости.
В моей комнате не осталось ни одного клочка бумаги, где бы ее лицо не светилось. Мне становится мучительно от того, что ее образ преследовал меня, как призрак.
Вот она смотрит на меня из картин: Эмили танцует, Эмили задумчиво смотрит куда-то в сторону, Эмили смеется или смешно надувает губы. Я глажу ее силуэты, пускай пальцы ощущают лишь холст. Но моё сознание пытается воспроизвести ее бархатную нежную кожу, теплую и такую притягательную. Этот пронзительный холодный взгляд, шелковистые волосы и утонченные формы.
Я даже пытался рисовать что-то другое. Сраные вазы с фруктами. Но каждая линия неизменно превращалась в изгибы её тела, что невероятно злило меня, я мял и выкидывал бумагу, садился рисовать снова, и всё повторялось. Раз за разом. Всё неизменно было так.
После этого я ненавидел её ещё сильнее. Я просто не мог поверить, что в такой личный, только мой, уголок сознания, как рисование, смог пробраться кто-то ещё.
Боже.
Если бы Бог сделал ее запретным плодом, то я бы с радостью согрешил, причем несколько миллионов раз.
Хотя разве я уже не делал это?
Пора забыть про это своё небольшое увлечение.
Уж слишком я заигрался, пора прикрывать лавочку диких мыслей.
Но, твою мать, я не могу.
Это больше походило на болезнь. Тяжёлую, ещё совершенно неизученную.
С летальным исходом.
И я, блядь, скоро сдохну, если это продолжится.
Я ощущал себя планетой, сошедшей с оси.
И ещё больше ненавидел себя за это сравнение.
А затем мой персональный ад повторялся снова и снова.
Хотя иногда я ловил себя на мысли, что мне просто её не хватает. Самую капельку. Я до такой степени привык ощущать её на каждом шагу, что не слышать о неё три недели было уже безумием. Обычно она всегда нагло врывалась в мою жизнь, а я даже не мог взять телефон и нажать на зелёную кнопку, чтобы услышать её. Но я правда пытался. Все сраных три недели пытался, но затем слышал небольшие отрывки разговоров Адама, в которых он говорил, что у Эмили всё хорошо. И мне этого хватало.
Всё же она мой напарник.
И я продолжал говорить себе, что скучать по своему напарнику нормально.
Мне было с ней комфортно.
А ещё, ладно, надо признать, заниматься с ней сексом было просто прекрасно.
Поэтому надо её просто опять трахнуть и окончательно избавиться от этого.
Вот оно, моё лекарство.
