Она не слышала шагов позади себя. Мальчишки изо всех сил старались не шуметь. Их уже опередили один раз. Они не хотели, чтобы это повторилось. Они приближались и приближались к ней, ступая как кошки. Белч и Виктор ухмылялись, но лицо Генри было отсутствующим и серьезным. Волосы его были непричесаны и торчали лохмами. У него был такой же рассеянный, не сфокусированный, взгляд, как у Эла Марша в квартире. Один грязный палец он держал на губах, показывая шшшш, пока они не приблизились на расстояние тридцати футов.
В это лето Генри постоянно точило какое-то умственное расстройство, мост, соединявший его со здравомыслием, все более сужался. В тот день, когда он позволил Патрику Хокстеттеру ласкать себя, этот мост стал туго натянутым канатом. Канат с треском разорвался в это утро. Он вышел во двор в одних только рваных желтеющих трусах и посмотрел в небо. Призрак ночной луны еще мерцал там, и, когда он посмотрел на него, луна вдруг преобразилась в скелетообразное ухмыляющееся лицо. Генри упал на колени перед этим лицом, охваченный ужасом и радостью. От луны исходили голоса-призраки. Голоса менялись, иногда, казалось, сливались друг с другом в мягком бормотании, которое однажды можно было понять.., но он почувствовал истину, которая состояла в том, что во всех этих голосах был один голос, один разум. Голос велел ему подловить Белча и Виктора и прийти на угол Канзас-стрит и Костелло-авеню около полудня. Голос сказал ему, что он узнает, что нужно делать. Можно не сомневаться в том, что там будет та сука. Он ждал, что голос скажет ему, что делать дальше. Ответ пришел, когда расстояние между ними уменьшилось. Голос пришел не от луны, а от решетки на сточной трубе, которую они миновали. Голос был тихим, но четким. Белч и Виктор посмотрели на решетку завороженно, почти гипнотически, потом снова посмотрели на Беверли.
– Убейте ее, -сказал голос из водостока.
Генри Бауэре полез в карман джинсов и вытащил небольшую девятидюймовую штуковину, отделанную по краям как бы слоновой костью. Маленькая хромовая кнопка блестела на одном конце этого сомнительного предмета прикладного искусства. Генри нажал на нее. Шестидюймовое лезвие показалось из щели на конце ручки. Он слегка подкинул его на ладони. Он пошел быстрее. Виктор и Белч, все еще смотря с изумлением, тоже увеличили скорость, чтобы поспеть за ним.
Беверли их не слышала, но что-то заставило ее повернуть голову, и она увидела Генри, который подкрадывался тихо, как индеец. Чувство, заставившее ее повернуть голову, было слишком явным, непосредственным и сильным, чтобы его можно было отрицать. Это было чувство того, что за тобой
3
Общественная библиотека Дерри, 1.55
наблюдают.
Майк Хэнлон отложил ручку в сторону и посмотрел на отбрасывающую тень перевернутую нишу главной комнаты библиотеки. Он увидел островки света, отброшенные висящими лампами, увидел книги, тонущие в дымке, увидел лестницу, протягивающую свои грациозные решетчатые спирали к стеллажам. Все было на месте.
И в то же самое время он не верил, что он здесь один. И что больше никого нет.
После того как остальные ушли, Майк сделал уборку с тщательностью, которая вошла в привычку. Он работал на автопилоте, его разум находился за миллион миль.., и двадцать семь лет. Он вытряхнул пепельницы и выбросил пустые бутылки из-под спиртного (положив на них слой мусора, чтобы Кэрол не была шокирована) в ящик за своим столом. Затем он взял швабру и вымел остатки бутылки из-под джина, которую разбил Эдди.
Когда стол был убран, он прошел в читальный зал периодики и собрал разбросанные журналы. Когда он делал эти простые процедуры, его ум перебирал истории, которые они рассказали, концентрируясь на самом главном из того, что они изложили. Они считали, что помнят все; он полагал, что Билл и Беверли – почти все. Но было больше. Это пришло бы к ним.., если бы Оно дало им время. В 1958-м не было возможности подготовиться. Они говорили до бесконечности и, может быть, в конце концов приблизились... Затем подошло 14 августа, и Генри с дружками просто загнали их в канализационные трубы.
Может, я должен был бы рассказать им, -подумал он, кладя на место последние журналы. Но что-то сильно протестовало против этой мысли – голос Черепахи, подумал он. Возможно, это была часть ее, а возможно, частью ее было и это чувство округлости, приближенности. Может быть, этот последний акт тоже должен повториться, каким-то более современным образом. Он аккуратно сложил фонарики и шахтерские шлемы к завтрашнему дню; у него был план канализации и очистной системы Дерри, они были разложены в том же гамом шкафу. Но когда они были детьми, все их разговоры и все их планы, продуманные или нет, в конце концов упирались в ничто; в конце концов их просто загоняли в канализационные трубы, припирали к стене. Должно ли это случиться опять? Он пришел к заключению, что вера и сила взаимозаменяемы, равноценны. Была ли даже проще окончательная истина? Что никакой акт веры невозможен до тех пор, пока тебя грубо не втолкнули в самую суть вещей, как новорожденного младенца без парашюта выпускают в небо из материнского лона? Когда ты падаешь, тебя заставляют верить в парашют, в существование, не так ли? Дернуть кольцо, когда ты упал – вот и все, что тут можно придумать.
Иисус Христос, я как Фултон Шил в роли негра, -подумал Майк и улыбнулся.
Майк все обдумал и аккуратно разложил свои мысли по полочкам, в то время как другая часть его мозга ждала, что он найдет себя уставшим достаточно, чтобы пойти домой и поспать пару часов. Но когда он действительно закончил, он нашел себя, как всегда, бодрым. Поэтому он пошел к единственному закрытому стеллажу за своей конторкой, открыв проволочную дверцу ключом и заглянул внутрь. Этот стеллаж, якобы огнеупорный, когда сводчатого типа дверь закрывалась и запиралась на замок, содержал ценные первые издания библиотеки, книги, подписанные писателями, давно уже умершими (среди подписанных изданий были «Моби Дик» и «Листья травы» Уитмена), исторические материалы, касающиеся города, и личные бумаги нескольких из тех немногих писателей, которые жили и работали в Дерри. Майк надеялся, если все это кончится хорошо, убедить Билла оставить свои рукописи общественной библиотеке в Дерри. Двигаясь по третьему проходу хранилищ при свете ламп, покрытых жестью, вдыхая знакомые библиотечные запахи пыли, плесени и коричневой, увядающей бумаги, он думал: Когда я умру, я думаю, я пойду туда с библиотечной карточкой в одной руке и штампом «ПРОСРОЧЕНО» в другой. Что ж, может быть, есть и худшие пути.
Он остановился на полпути по третьему проходу. Его записная книжка для стенографических записей с загнутыми уголками, содержащая бегло записанные рассказы о Дерри и его беспокойных похождениях, была засунута между «Старым городом Дерри» Фрика и «Историей Дерри» Мичеда. Он запрятал книжку так далеко, что она была почти не видна. Никто не наткнулся бы на нее, если бы не искал.
Майк взял ее и вернулся к столу, около которого у них было собрание, не забыв выключить свет в закрытом книгохранилище и еще раз запереть проволочную западню. Он сел и просмотрел исписанные страницы, думая о том, какое это странное, изуродованное свидетельское показание: частично история, частично скандал, частично дневник, частично признание. Он не работал над ней с 6 апреля. Скоро мне понадобится новая книга, -подумал он, перелистывая несколько пустых страниц, которые остались. Потом он открыл ручку и написал «31 мая» двумя строками ниже последней записи. Он помедлил, отсутствующим взглядом посмотрел на пустую библиотеку и затем начал писать обо всем, что случилось за последние три дня, начиная с телефонного звонка Стэнли Урису.
Он спокойно писал в течение пятнадцати минут, затем начал рассредоточиваться. Он все чаще и чаще останавливался. Образ отрезанной головы Стэна Уриса в холодильнике все время старался вторгнуться в его мысли, окровавленной головы Стэна с открытым ртом, набитым перьями, вываливающейся из холодильника и катящейся по полу по направлению к нему. Он с усилием отогнал это от себя и продолжал писать. Через пять минут он выпрямился и посмотрел вокруг, убежденный, что сейчас увидит, как эта голова катится по старой черно-красной плитке бельэтажа, и глаза у нее такие же стеклянные и пустые, как глаза головы северного оленя в музее.
Не было ничего. Ни головы, ни звука, кроме напряженного биения его собственного сердца.
Ты должен держаться, Майк. Это просто мандраж, вот и все. Больше ничего.
Но это было бесполезно. Слова начали уходить от него, мысли, казалось, рассыпались в разные стороны. Что-то давило на его затылок, и давление, казалось, усиливалось.
За ним наблюдают.
Он положил ручку и встал из-за стола.
– Здесь кто-нибудь есть? – позвал он, и его голос эхом разнесся по залу, отрезвив его. Он облизал губы и попытался снова:
– Билл?.. Бен?..
Билллл... Бенин...
Вдруг Майк решил, что пора домой. Он просто возьмет с собой свою записную книжку. Он потянулся к ней и услышал слабые, скользящие шаги.
Он посмотрел вверх. Пятна света были окружены углубляющимися островками тени. Больше ничего.., по крайней мере, он ничего не мог увидеть. Он ждал, сердце учащенно билось.
Шаги послышались снова, на этот раз он определил направление. Стеклянный переход, который соединял взрослую библиотеку с детской. Там... Кто-то... Что-то...
Двигаясь тихо, Майк прошел к абонементному столику. Двойные двери, ведущие в проход, были открыты и удерживались деревянными распорками, и он мог заглянуть внутрь. Он смог увидеть то, что казалось ногами, и с внезапным обморочным ужасом он подумал, может, это Стэн пришел в конце концов, может, Стэн собирается выйти из тени со своей книжкой про птиц в руках, лицо у него белое, губы пунцовые, на запястьях и до локтя открытые порезы. Я в конце концов пришел, -сказал бы Стэн. – На это ушло какое-то время, потому что мне нужно было вылезти через дыру в земле, но я в конце концов пришел...
Раздались его шаги, и теперь Майк мог явственно видеть ботинки – ботинки и рваные хлопчатобумажные штаны. Выцветшие синие тесемки болтались на лодыжках без носков. И в темноте на уровне примерно в шесть футов над этими лодыжками – мерцающие глаза.
Он схватился за поверхность полукруглого абонементного стола, не отводя взгляда от этих глаз. Его пальцы нащупали деревянный угол маленького ящичка – карточки с просроченными книгами. Меньший ящичек – канцелярские скрепки и резинки. Они были на чем-то металлическом и держали его. Это был нож для вскрытия писем со словами «ИИСУС СПАСАЕТ», выдавленными на рукоятке. Хрупкая вещица, которая пришла по почте от баптистской церкви Милости Господней как часть кампании по сбору средств. Майк не посещал службы в течение пятнадцати лет, но церковь Милости Господней была его родной церковью, и он послал им пять долларов – все, что мог. Он давно хотел выбросить это приспособление для вскрытия писем, но оно оставалось там, среди всего этого беспорядка на его стороне абонемента (сторона Кэрол всегда была безукоризненно чистой).
Он плотно обхватил его и уставился в затемненный проход.
Раздался еще один шаг.., еще один. Теперь рваные хлопчатобумажные штаны были видны до колен. Он мог видеть тело, которому они принадлежали: оно было большим, массивным, неуклюжим. Плечи были округлые, волосах нечесаны. Фигура была похожа на обезьянью.
– Кто вы?
Фигура просто стояла там, пристально его рассматривая.
Все еще испуганный, Майк пришел к мысли, что это не может быть Стэн Урис. Кто бы это ни был, это не Стэн У рис.
Фигура сделала еще один шаг, и теперь свет от лампы, ближайшей к проходу, упал на петли без ремня на джинсах вокруг талии.
Внезапно Майк узнал. Даже перед тем как фигура заговорила, он узнал.
– Привет, ниггер, – сказала фигура. – В кого ты тут кидал камни? Хочешь знать, кто отравил твою чертову собаку?
