– Я держусь за тебя, Ричи, держусь!
Тебе лучше, -подумал Ричи, – потому, что можно пройти десять миллиардов миль и не найти этого паршивого платного туалета!
Они со свистом мчались назад, эти безумные огоньки померкли, сделались роем бриллиантовых булавочных головок и наконец погасли. Они неслись сквозь темноту, как торпеды. Ричи ухватился зубами за язык Его, онемевшей рукой держась за запястье Билла. А вот и Черепаха, они пролетели над ней, не успев моргнуть.
Ричи ощущал, что они приближаются к тому, что когда-то было реальным миром (хотя он полагал, что уже никогда больше не сможет считать его точно «реальным», а будет рассматривать только за задернутым занавесом крестообразной решетки – решетки, которая похожа на нити паутины). Но с нами все будет в порядке -думал он. – Мы вернемся. Мы...
Но снова началась борьба – с криками, с ударами, с избиением друг друга. Паук старался последний раз стряхнуть их с себя и выбросить во Внешний мир. Опять Ричи почувствовал, что его хватка ослабевает. Он слышал, как Оно победно ревет, и сконцентрировал всю свою волю на том, чтобы удержать.., но он продолжал скользить.
Он ухватился зубами с неистовством, но язык Его, казалось, теряет свою вещественность и реальность, будто становится легкой паутиной. – Помогите! - кричал Ричи. – Я его теряю! Помогите! Кто-нибудь! Помогите нам!
5
Эдди
Эдди не мог дать себе полного отчета в том, что происходит; он как-то чувствовал это, как-то видел, но словно сквозь густой занавес. Где-то там Билл и Ричи боролись, чтобы вернуться назад. Их тела были здесь, но все остальное, настоящее -было где-то далеко.
Он видел, как Паук обернулся, чтобы поразить Билла своим жалом, а потом Ричи выбежал вперед, крича на Него своим смешным голосом Ирландского Полицейского, которым он когда-то имел обыкновение говорить, – только Ричи спустя столько лет смог улучшить этот голос, потому что Голос звучал очень похоже на голос мистера Нелла в те старые времена.
Паук обернулся к Ричи, и Эдди увидел его невыносимо красные глаза, вылезающие из орбит. Ричи снова заорал, на этот раз голосом Панчо Ванилла, и Эдди почувствовал, что Паук ревет от боли. Бен хрипло закричал, когда на шкуре Паука появились трещины как раз вдоль линии, где когда-то давно были уже шрамы. Поток сукровицы, черной, как сырая нефть, стал выливаться из него. Ричи начал говорить что-то еще.., но его голос стал удаляться, слабеть, как в конце популярной песни. Голова откинулась назад, глаза сосредоточились на глазах Его. Паук снова замер.
Прошло время – Эдди не имел понятия, сколько именно. Ричи и Паук уставились друг на друга. Эдди чувствовал, что между ними была какая-то связь, он чувствовал, что где-то ведутся какие-то разговоры и возникают эмоции, но где-то очень далеко. Он не мог ничего сделать, но ощущал нюансы всего происходящего по цвету и оттенкам.
Билл лежал поверженный на полу, из носа и ушей текла кровь, пальцы его слегка шевелились, лицо было бледным, глаза закрыты.
Паук кровоточил в четырех или пяти местах, он снова был сильно изранен, но все еще опасно живуч. И Эдди подумал: Почему мы просто стоим и ждем чего-то. Мы можем причинить ему боль, пока Он занимается Ричи! Почему никто не двигается с места. Господи!?
Он почувствовал ощущение неистового триумфа – и это чувство становилось яснее и глубже. Ближе. Они возвращаются! -хотел он закричать, но рот его был сухой, а горло сдавило. Они возвращаются!
Потом голова Ричи стала медленно поворачиваться из стороны в сторону. Казалось, что тело его пульсирует под одеждой. Очки его немного повисели на носу, а потом упали и разбились о каменный пол.
Паук задвигался, его колючие лапы сухо зашелестели на полу. Эдди услышал, как Оно победно вскрикнуло, а спустя миг голос Ричи ворвался в его сознание:
(помогите! кто-нибудь! помогите! я теряю Его!) Эдди выбежал вперед, вытаскивая свой ингалятор здоровой рукой, губы его искривились в гримасе, дыхание со свистом и болью вырывалось из груди, а просвет в горле сейчас был с игольное ушко. В безумии ворвался голос его матери, кричащей: Не подходи к этой твари, не подходи близко! От этого у тебя может быть рак!
– Заткнись, ма! -прокричал Эдди высоким ломающимся голосом, – все, что осталось от его голоса. Голова Паука повернулась на звук, и глаза Его на миг оторвались от Ричи.
– Вот! -простонал Эдди слабеющим голосом. – Вот что у меня есть.
Он прыгнул к Пауку, одновременно нажимая на ингалятор, и скоро вся его детская вера в медицину вернулась к нему, вера в «детскую» медицину, которая может разрешить все проблемы, избавит от боли при драке с большими мальчишками или когда его сбивали с ног, прорываясь к двери, чтобы выйти из школы, или при стрессах, когда ему приходилось сидеть на краю поля Братьев Трэкеров, не принимая участия в игре, потому что мама не позволяла ему играть в бейсбол. И он прыгнул на морду Паука, вдыхая его зловонное желтое дыхание, чувствуя, что злобный Паук охвачен единственным желанием – их всех пожрать. И он прыснул ингалятором в один из красных глаз Паука.
Он едва услышал, как Оно закричало, на этот раз не от ярости, а только от боли, ужасной стенающей агонии. Он видел, как на кроваво-красном глазу появились капельки, которые становились белыми, когда падали на пол, видел, как они начинают сочиться, как капли карболовой кислоты. Он видел, как громадный глаз Оно расплющивается, как кровавый яичный желток, и как из него потоком льются живая кровь, сукровица и гной.
– Возвращайся, Билл! -крикнул он изо всех оставшихся сил, и потом он ударил Его и почувствовал, как зловонный жар Его стал припекать его; он чувствовал жуткую влажную теплоту и понял, что его здоровая рука скользнула в рот Пауку.
И он снова стал бить Его ингалятором, на этот раз ударяя по горлу, прямо по его гнилой дьявольской вонючей глотке, и эта неожиданная обжигающая боль, острая, как удар тяжелого ножа, когда челюсти Паука сомкнулись и оторвали его руку от плеча.
Эдди упал на пол, пытаясь рукой зажать рану и остановить льющуюся кровь. Он смутно сознавал, что Билл поднимается на дрожащие ноги, а Ричи идет, покачиваясь и запинаясь, как пьяный после длинной тяжелой ночи.
– ..Эд...
Как далеко. Как неважно. Он чувствовал, что все вокруг убегает от него с потоком льющейся крови.., вся злость, вся боль, все страхи, все неудачи и ошибки. Он думал, что умирает.., ах, Боже, но как все понятно, как ясно, будто в окне, в котором помыли стекла и сейчас весь свет может проходить сквозь него; свет, о Боже, этот совершенный свет, который очищает горизонт где-то в этом мире каждую секунду.
– ..эд, о Боже, Билл, Бен, ему оторвало руку, он... Он взглянул на Беверли и увидел, что она плачет, слезы текут по ее грязным щекам; когда она стала поддерживать его, он понял, что она сняла блузку и старается порвать ее, чтобы приложить к ране, и что она зовет на помощь. Потом он взглянул на Ричи и облизал губы. Слабее и слабее. Становится яснее и яснее, ясно и пусто, все примеси уходят из него, чтобы он смог стать чище, чтобы сквозь него смог проходить свет, и, если бы у него было время, он бы помолился за это, а потом мог бы сказать проповедь. Не так все плохо, -начал бы он. – Совсем не плохо. Но было что-то, что он хотел сказать с самого начала.
– Ричи, – прошептал он.
– Что? – Ричи встал на колени, вопросительно глядя на него.
– Не зови меня Эдом, – сказал он и улыбнулся. Он поднял левую руку и дотронулся до щеки Ричи. Ричи плакал. – Ты знаешь, я.., я...
Эдди закрыл глаза, думая, как закончить, и пока он думал над этим, он умер.
6
Дерри, 7.00 – 9.00 утра
К семи часам утра скорость ветра в Дерри достигала 37 миль в час, порывами – до 45 миль. Гарри Брук, служащий Национального Бюро Погоды в Международном Аэропорту Бангора позвонил в Главное Управление НБП в Огасте. Он сказал, что ветер дует с запада такими порывами, которых он раньше не помнил.., но это похоже на какой-то местный рид урагана, который располагается только исключительно на территории города Дерри.
В 7.10 главная радиостанция Бангора передала первое погодное предупреждение. Взрыв на электрогенераторе Братьев Трэкеров вырубил все электричество на Канзас-стрит около Барренса. В 7.17 огромный старый клен на Олд-Кейп за Барренсом упал с чудовищным треском, сравняв с землей магазин «Найт-Оул» на углу Мерит-стрит и Кейп-авеню. Престарелый хозяин Рэймонд Фогарти был убит опрокинутым охладителем пива. Это был тот самый Рэймонд Фогарти, священник Первой Методистской Церкви в Дерри, который проводил обряд захоронения Джорджа Денбро в октябре 1957 года. Клен повредил линии электропередач, и электричество отключилось и в Олд-Кейпе и в более фешенебельном районе Шербурн-Вудс, который расположен за Олд-Кейпом. Часы на часовне Баптистской Церкви не били ни шесть часов, ни семь. В 7.20, через три минуты после того, как упал клен, и через час пятнадцать минут после того, как все туалеты и канализационные трубы неожиданно прорвались, часы на башне пробили тринадцать раз. Через минуту бело-голубой удар молнии попал в часовню. Хизер Либби, жена священника, которая как раз в это время смотрела из окна кухни, сказала, что «часовня взорвалась так, будто ее до этого хорошенько начинили динамитом». Белые доски, балки и перекладины, часы швейцарской работы – все это было выброшено на улицу. Остатки часовни быстро сгорели, а затем были смыты дождем, очень похожим на тропический ливень. Улицы, ведущие вниз к окраинной зоне магазинов, пенились и струились. Подъем воды в Канале под Мейн-стрит был постоянным, и это заставляло людей беспокоиться. В 7.25, когда Баптистская Часовня взорвалась с грохотом, который отозвался во всех уголках Дерри, дворник, приезжающий в Вэлли-Спа каждое утро, кроме воскресений, подметать улицы, увидел нечто такое, что заставило его мчаться с криками по улице. Этот парень был алкоголиком с первого семестра в Университете Мэна и в течение одиннадцати лет получал за свою работу гроши – его реальная плата заключалась в том, что он мог допивать из кружек все пиво, которое оставалось в баре. Ричи Тозиер мог помнить его, а мог и не помнить, это был Винченцо Карузо Талиендо, больше известный среди своих одноклассников под именем Сопля Талиендо. Когда он мел улицу в это апокалиптическое утро в Дерри, подходя все ближе и ближе к вожделенной зоне, где было семь пивных бочек, он увидел, что все эти семь – три «Бада», два «Наррагансетта», один «Шильтц» (больше известный пьяницам Вэлли как «Слитц») и один «Миллер Лайт», – наклонились вперед, как будто семь невидимых рук толкнули их. Пиво потекло из них ручьями бело-золотой пены. Вине побежал вперед, думая не о фантомах или привидениях, а о том, что его утренняя зарплата уплывает в канализацию. Затем он остановился, глаза его вылезли из орбит, и душераздирающий крик прорезал пустую, пахнущую пивом улицу возле Вэлли-Спа. Вместо пива хлынула яркая артериальная кровь. Она вытекала из хромированных труб и бежала маленькими ручьями по обе стороны бара. Потом из кранов пивных бочек стали вываливаться волосы и куски плоти. Сопля Талиендо в трансе смотрел на все это, не имея больше сил даже заорать. Затем раздался приглушенный взрыв, будто взорвалась пивная кружка под прилавком. Все дверцы шкафов в баре моментально раскрылись. Зеленоватый дым, как после взрыва фокусника-мага, стал расползаться по помещению как раз из этих шкафов. С Сопли было достаточно. Крича, он припустил по улице, которая стала сплошным каналом. Он упал на спину, встал, с ужасом оглянулся назад. Одно из окон бара вылетело с шумом, как от выстрела. Осколки стекла просвистели мимо головы. Спустя минуту взорвалось другое окно. Но опять, как по волшебству, его не задело.., но тут он решил, что как раз пришло время навестить сестру в Истпорте. Он сразу пустился в путь, и это путешествие по улицам Дерри и за пределы Дерри достойно отдельной саги.., но нужно лишь сказать, что он благополучно вышел из города. Другим не так повезло. Алоизиус Нелл, которому стукнуло 77, сидел со своей женой в скромной гостиной у себя дома на Стрэфем-стрит, наблюдая за начавшимся штормом. В 7.32 он пережил роковой удар. Жена рассказывала его брату через неделю, что Алоизиус уронил чашку кофе на колени, сел совершенно прямо, с широко раскрытыми глазами и закричал: «.Сюда, сюда, моя девочка! Какого черта ты думаешь, мы делаем? Довольно! Прекрати болтовню, иначе я сниму твои шта-нишки-и-и-и...» Потом он упал с кресла прямо на чашку кофе. Моурин Нелл, которая знала, как плохо было у него с сердцем последние три года, сразу же поняла, что с ним совсем плохо, и, расстегнув ему воротник, она побежала к телефону, чтобы вызвать отца Макдауэлла. Но телефон не работал. Он издавал только пронзительный писк, как полицейская сирена. И хотя она знала, что это пахнет богохульством и что она ответит за это перед Святым Петром, она попыталась совершить над ним обряд сама, будучи уверена, что Бог поймет, если даже Святой Петр не поймет. Алоизиус был хорошим человеком и хорошим мужем, а то, что он слишком много пил, – так это виновата его ирландская натура.
В 7.49 целая серия взрывов сотрясла Городской центр, который стоял на том месте, где когда-то был чугунолитейный завод Кичнера. Никто не пострадал, потому что Центр открывался не раньше 10.00, а пятеро дворников приезжали только к 8.00 (тем более в такую погоду вряд ли кто-либо из них высунул нос из дверей).
Целая армия исследователей после всего случившегося отмела мысль о саботаже. Они предполагали – довольно туманно, – что причиной взрывов была, возможно, вода, которую засосало в электрическую систему Центра. Каковы бы ни были причины, никто не собирался ходить за покупками в Центр уже надолго. Один взрыв почти полностью уничтожил ювелирный магазин Заля. Бриллиантовые кольца, браслеты, нити жемчуга, свадебные кольца, часы «Сейко» разлетелись вокруг кучей ярких сверкающих безделушек. Музыкальный автомат пролетел по всему восточному коридору и приземлился в фонтане за Пенни, где быстренько сыграл мелодию из «Истории любви», пока окончательно не замолчал. Тот же самый взрыв проделал дыру в мороженице «Баскин-Роббинс», и ледяной кисель из тридцати коробок мороженого потек по всему полу. Взрыв сорвал крышу с Сиэрс, и ветер понес ее, как бумажного змея. Она пролетела тысячу ярдов, полностью уничтожив силосную яму фермера по имени Брен Киллгалон. Его 16-летний сын выскочил на улицу с фотоаппаратом «Кодак», принадлежавшим его матери, и снял эту картину. «Нэшнл Энуааре» заплатил за снимки 60 долларов, на которые мальчик купил две цепи для своего мотоцикла «Ямаха». Третий взрыв раздался внутри галантерейного магазина «Хит и Мисс», выбрасывая горящие юбки, джинсы и нижнее белье на залитую водой стоянку для автомобилей.
И последний взрыв вскрыл филиал Фермерского банка Дерри, как гнилую коробку печенья. Часть крыши банка тоже была снесена. Сигнализация звенела без устали, пока автоматическая система безопасности не отключилась через четыре часа. Деловые контракты, банковское оборудование, депозитные счета и разные бланки поднялись в небо и разлетелись по ветру. И деньги: в большинстве десятки и двадцатки, потом пятерки и банкноты по 50 и 100. Больше 75.000 долларов улетели на ветер, как показали банковские отчеты впоследствии...
Правда, позже, после массовой встряски в исполнительной структуре банка, строго по записям, конечно, выяснилось, что там было около 200000 долларов. Женщина по имени Ребекка Полсон из Хэйвен-Виллэджа нашла 50-долларовую банкноту, лежащую на коврике у задней двери, две двадцатки в птичьем домике и одну сотню, прилепившуюся к дубу на заднем дворе. Она с мужем использовали эти деньги для очередного взноса на машину. Доктор Хэйл, врач на пенсии, который жил на Западном Бродвее почти пятьдесят лет, был убит в 8.00 утра. Доктор любил хвастаться тем, что он в течение 25 лет в одно и то же время совершает прогулку в две мили от своего дома на Западном Бродвее, вокруг Дерри-Парка и начальной школы. Ничего не могло остановить его – ни дождь, ни снег, ни холод, ни зной. И в это утро, 31 мая, он собирался сделать то же самое, несмотря на обеспокоенное ворчание своей экономки. Его последними словами в этом мире было сказанное через плечо, когда он шел к парадной двери, натягивая шляпу на уши: "Не будь такой дурой, Хильда. Ничего особенного, какой-то дождь. Ты бы увидела в 57 году! Вот этобыл ураган!" Когда доктор повернул на Западный Бродвей, крыша люка около распивочной Мюллера неожиданно поднялась, как ракетоноситель, и снесла голову доктору так быстро и аккуратно, что он прошел еще три шага, прежде чем свалился мертвый на дорогу. А ветер продолжал усиливаться.
