Козодой снова кричит, мелодично и плавно, и на миг Билл чувствует, что и он может петь, а потом растаять во мраке – как будто улетая, храбро паря в воздухе.
Он смотрит на Беверли, а она улыбается ему. Она закрывает глаза и разводит руки. Билл берет ее левую руку, Бен – правую. Билл чувствует тепло ее крови, смешивающейся с его собственной. Другие присоединяются, и они стоят кружком, их руки соединены в этом совершенно сокровенном единении.
Стэн смотрит на Билла настойчиво и даже со страхом.
– Ппппоклянемся, чччто мммы ввернемся, – говорит Билл. – Поклянитесь ммне, ччто если Оно не ммертво, мы вввсе вернемся домой.
– Клянусь, – говорит Бен.
– Клянусь, – Ричи.
– Да, клянусь, – Бев.
– Клянусь, – бормочет Майк Хэнлон.
– Да, клянусь, – Эдди, его голос тонок и тих.
– Я тоже клянусь, – шепчет Стэн, но его голос срывается, и он смотрит вниз, когда говорит эти слова.
– Я кккклянусь.
Так это было, вот и все. Но они постояли там еще, обретая силу в этом кружке, в защищенном со всех сторон теле, которое они создали. Свет окрашивает их лица в бледные слабеющие цвета; солнце уже зашло, и закат умирает. Они стоят вместе в кружке, когда темнота опускается на Барренс, наполняя все тропинки, по которым они гуляли в это лето, полянки, где они играли в салки и в войну, потайные местечки, где они сидели и обсуждали важные детские вопросы или курили сигареты Беверли, или где они просто молчали, наблюдая за отражением облаков в воде. Глаза дня закрывались.
Наконец Бен опустил руки. Он что-то сказал, кивнул головой и ушел. Ричи идет за ним, потом Беверли и Майк идут вместе. Все молчат. Они карабкаются на набережную Канзас-стрит и просто расходятся. И когда Билл вспоминает все это двадцать семь лет спустя, он понимает, что они больше никогда не собирались все вместе. Вчетвером – довольно часто, иногда впятером, вшестером однажды или дважды. Но никогда все семеро.
Он уходит последним. Он долго стоит, облокотившись на чахлый забор, глядя вниз на Барренс, пока впереди не загорается первая звезда на летнем небе. Он стоит под голубым и над черным и смотрит, как Барренс наполняется темнотой.
Мне никогда не захочется играть там, внизу, -неожиданно понимает он и удивляется, что мысль эта не ужасает его и не печалит, а, наоборот, освобождает.
Он стоит там еще немного, потом отворачивается от Барренса и направляется домой, проходя по темным улицам, держа руки в карманах, глядя время от времени на дома Дерри, тепло освещенные ночным светом.
Через квартал или два он начинает идти быстрее, думая об ужине.., а еще через пару кварталов он начинает насвистывать. Океан в это время – это сплошная флотилия кораблей; и вряд ли нам удастся не столкнуться с каким-нибудь из них, переплывая его. Мы просто пересекаем его, – сказал мистер Микобер, поигрывая своими очками, – просто пересекаем. Движение – это иллюзия. Чарльз Диккенс «Давид Копперфильд»
4 июня 1985 года
Билл пришел минут двадцать назад и принес мне эту книгу – Кэрол нашла ее на одном из столов в библиотеке и отдала ему, когда он попросил. Я думал, что ее мог бы взять шеф полиции Рэдмахер, но, очевидно, он не хотел с ней ничего делать.
Заикание Билла опять исчезает, но бедняга постарел за эти четыре дня года на четыре. Он сказал мне, что Одра выпишется из больницы Дерри (где я и сам сейчас лежу) завтра, и только нужно будет пройти частное обследование в Институте Мозга в Бангоре. Физически она чувствует себя превосходно – небольшие царапины и синяки уже проходят. Но психически...
– Ты поднимаешь ей руку, а она остается в таком же положении, – сказал Билл. Он сидел у окна, вертя в руках стакан с содовой. – Она так и будет там болтаться, пока кто-нибудь не положит ее на место. Она реагирует, но очень заторможенно. Они сделали снимок мозга, он показывает сильное поражение альфа-волны. Она в кккататоническом шоке, Майк.
Я сказал:
– У меня есть идея. Может быть, и не очень хорошая. Если тебе не понравится, просто скажи.
– Какая?
– Мне здесь торчать еще целую неделю, – сказал я. – Вместо того, чтобы посылать Одру в Бангор, почему бы тебе не поехать ко мне вместе с ней, Билл? Побудь с ней недельку. Разговаривай, даже если она не отвечает. Она.., она в сознании?
– Нет, – сказал Билл угрюмо.
– А ты сможешь – я имею в виду – ты будешь...
– Попробую ли я сделать что-нибудь? – Он улыбнулся, и это была такая страдальческая улыбка, что мне пришлось отвести глаза. Так улыбался мой отец, когда рассказывал мне о Батче Бауэрсе и цыплятах. – Да. Я думаю, что мы так и сделаем.
– Не буду уговаривать тебя не обращать на это внимания, ты не сделаешь этого, это очевидно, – сказал я, – но, пожалуйста, помни, ты сам высказался, что многое из того, что произошло, было безусловно предопределено. Это может включать и Одру.
– Я ннничего не скажу о том, куда я ездил.
Иногда лучше вообще ничего не отвечать, что я и сделал.
– Хорошо, – сказал он. – Если ты действительно предлагаешь мне...
– Да, именно предлагаю. Ключи возьмешь в больничной камере хранения. У меня там в морозилке парочка бифштексов «Дельмонико». Может быть, и это было предопределено.
– Она ест только мягкую и жидкую пищу.
– Ну ладно, – сказал я, продолжая улыбаться, – может быть, появится причина отпраздновать что-нибудь. Там есть очень хорошая бутылка вина в шкафу в кладовке. «Мондави». Местное, но очень хорошее.
Он подошел и пожал мне руку.
– Спасибо, Майк.
