Я хочу оторвать эту руку от его руки, оставив лохматый обрубок с голым блеском кости.
Даже в самые экстремальные моменты, когда я перерезал горло ненавистному мне человеку и смотрел, как его кровь стекает по моей руке, мой пульс почти не учащался.
Ощущение того, что в груди колотится комок мышц, - это что-то новое для меня, что заставляет меня откинуться в кресле, тяжело дыша, сжимая руки в кулаки на коленях.
Что, черт возьми, происходит?
Я почти чувствую... ревность.
Я никогда раньше не ревновал. Да и с чего бы? Ни у кого на этой планете нет ничего, чему бы я завидовал.
И все же я уже с абсолютной уверенностью решил, что никто, кроме меня, не должен прикасаться к этой сладкой маленькой пизде.
Я почувствовал ее запах на своих пальцах.
Я хочу, чтобы он был свежим.
Словно повинуясь моему приказу, Мара вскакивает из-за стола, отодвигая стул. Я слышу ее торопливые извинения, когда она бросает деньги в свою тарелку. Затем она уходит, бросив своего недовольного спутника еще до того, как они заказали блюда.
К счастью для него, я уже планировал, как отрежу ему яйца ножом для резки коробок.
Его спасло то, что вместо этого я последовал за Марой. Я оставляю свои собственные сложенные купюры под неиспользованной вилкой.
Небо уже полностью потемнело, затянутое тучами. Ветер холоднее, чем раньше.
Я возвращаюсь на Фредерик-стрит, испытывая любопытное возбуждение от перспективы понаблюдать за Марой в одиночестве в ее комнате.
Мне больше всего нравится ее личное пространство. Это взгляд внутрь ее сознания - ее удобства и предпочтения.
Снова устроившись за телескопом, я вижу, как она вышагивает по комнате. Мара - норовистая лошадь. Когда она спокойна, она двигается с грацией. Но когда она расстроена или испытывает дискомфорт - а в компании своего некомпетентного спутника она, несомненно, испытывала и то, и другое, - она становится скованной и замкнутой, сверхчувствительной к раздражителям.
Она вытаскивает свой матрас на небольшую палубу, примыкающую к ее комнате.
Это лучше для меня. Я могу видеть ее так же четко, как фигуру в диораме.
Она ложится на футон, на уши надевает наушники. Проходит много времени, прежде чем ее дыхание замедляется, и она глубоко погружается в матрас. Ее губы шевелятся в такт словам песни.
Хотя на самом деле она не поет, я могу разобрать несколько разрозненных слов:
Не знаю, чувствую ли я себя счастливой...
Я в некотором замешательстве, и у меня нет настроения пытаться исправить себя...
Я гуглю слова, набираю в телефоне песню, которую раньше не слышал. Я включаю ее вслух в темной библиотеке, прислушиваясь к тому, что слышит Мара на балконе.
Yes & No - XYLØ
Она так неподвижна, что я думаю, не заснула ли она. Ее грудь вздымается и опускается с регулярностью метронома.
Ветерок шепчет сквозь живую изгородь в саду между нами. Он скользит по коже Мары, заставляя ее дрожать. Ее соски твердые, видны даже сквозь черное платье.
Почему она сохранила этот пирсинг? Нравятся ли они ей? Боится ли она их вынуть?
Я слышу тихие раскаты грома.
Несколько капель дождя бьют по черной бумаге, закрывающей окно библиотеки.
Мара вздрагивает, чувствуя дождь на своей коже.
Я ожидаю, что она поднимется и потащит свой матрас обратно в дом.
Но Мара, похоже, намерена удивлять меня на каждом шагу.
Она садится. Поднимает ладонь. Чувствует, как по ней стекает дождь.
Затем она стягивает платье через голову и отбрасывает его в сторону.
Она снова ложится на матрас, полностью обнаженная.
Я тихонько вздыхаю, прижав глаза к телескопу.
Раскаты грома, и дождь усиливается. Он бьет по ее обнаженной коже: по бедрам, животу, голой груди, вздернутым ладоням, закрытым векам. Он попадает в ее частично открытый рот.
Она впитывает его. Чувствует восхитительную прохладу и крошечный удар каждой капельки, разбивающейся о ее кожу.
Выражение ее лица мечтательное, плывущее. Она пропитана наслаждением. Она полностью расслаблена впервые с тех пор, как я наблюдаю за ней.
И снова я ощущаю странное, щемящее чувство в своих внутренностях.
