Я наблюдаю, как она ходит по студии, выходя из себя.
При мне она держала себя в руках, но сейчас у нее повышенная нервная возбудимость, она натягивает рубашку и грызет ногти.
Я смакую ее страдания. Я хочу увидеть, как она сломается.
По крайней мере, часть меня хочет.
Другая часть хочет наблюдать за ее борьбой.
Мне нравится ее упрямство. И я хочу подавить его в ней.
Она останавливается посреди студии. Сильно ударяет себя по лицу. Хлопок эхом отдается в пустой комнате. Мне кажется, я наблюдаю момент перелома.
И, возможно, так оно и есть.
Потому что Мара сломалась. Я наблюдаю это. Но из ее скорлупы выходит что-то еще. Кто-то, кто стоит неподвижно, не ерзает, не рвет ногти. Кто-то, кто даже не смотрит в сторону окон или дверей.
Она хватает наполовину законченный коллаж и срывает его с мольберта. На его место она бросает новый холст, вдвое большего размера, и размазывает по нему темную краску, которая капает на пол.
Она приступает к работе, быстро и неистово. Она лихорадочно сосредоточена, краска растекается по ее лицу и рукам, ее глаза прикованы к холсту.
Я наблюдаю, как формируется композиция.
У нее отличный глаз на пропорции, все в равновесии.
Я редко восхищаюсь работами других художников. Всегда есть что покритиковать, что-то не на своем месте. Но вот что я заметил в Маре с того момента, как она покрасила платье: ее эстетическое чувство так же отточено, как и мое собственное.
Наблюдать за ее работой - все равно что наблюдать за работой самого себя.
Я приклеиваюсь к экрану компьютера, часами наблюдая за тем, как она набрасывает композицию и начинает вводить цвет.
Стук Сони в дверь застает меня врасплох. Я сижу, нахмурившись, когда она просовывает голову внутрь.
— Можешь выходить. — Она ухмыляется. — Панель убрана.
— Хорошо, — говорю я. — Ненавижу всю эту возню.
Она заходит в мой кабинет, чуть не споткнувшись о сумку для гольфа, стоящую прямо за дверью.
— Тебе ведь нравится эта игра, правда? — говорит она.
— Это игра для ума, а не для тела. Так что да, мне нравится. Тебе стоит заняться этим самому. Ты прекрасно знаешь, как много дел делается на поле для гольфа.
— Я знаю, — бунтует Соня, бросая на мои клюшки ядовитый взгляд. — Хочешь просмотреть их баллы для финалистов?
—Нет.— Я качаю головой. — Я уже решил.
Соня берет в руки папку со всеми кандидатами, которых я должен был просмотреть, и выражение ее лица становится покорным.
— Дай угадаю..., — говорит она.
— Это будет Мара Элдрич.
Я киваю.
— Хм, — говорит она, поджав губы. — Это будет раздражать членов комиссии. Ты же знаешь, они любят высказывать свое мнение...
— Мне плевать, чего они хотят, — огрызаюсь я. — Я финансирую грант и половину их бюджета на год, так что они могут смириться и делать то, что им говорят.
— Хорошо, я скажу им, — говорит Соня, как всегда покладистая. Она знает, что основными пунктами ее должностной инструкции являются послушание и осмотрительность.
Тем не менее она задерживается в дверях, ее любопытство слишком сильно, чтобы его сдерживать.
— Если уж на то пошло, я бы тоже выбрала Мару.
— Это потому, что у тебя есть вкус, — говорю я. — В отличие от остальных.
— Как ты ее нашел? — Соня говорит с притворной непринужденностью.
— Ее порекомендовал другой художник.
Я вижу, что Соня умирает от желания услышать больше, но она уже переходит границы моего терпения.
— Мне не терпится увидеть, что она придумает для New Voices, — говорит она.
Я уже отвернулся к экрану компьютера, наблюдая, как легкая фигурка Мары изгибается и вытягивается, чтобы покрыть краской огромный холст.
Соня замешкалась в дверях.
