— У неё есть эта дурная привычка, — сказал Тобиас, — но, впрочем, она кротка, как цветок!
И он опять благодарил и благословлял Августа, и всё повторял, что никогда он не сможет отблагодарить его, во всяком случае на этой земле, и в этой жизни...
Август отвёл Корнелию в сторону и стал вполголоса разговаривать с ней. Он видел её всего лишь один раз; где она была всё время? — Дома. Была дома всё время, у неё много работы, полола картошку, а последнее время резала торф. — Она могла бы побывать в городе и пойти с ним в кино. — Вот было бы дело! Мать честная, совсем как другие люди на свете! — Не хочет ли она пойти с ним сегодня же вечером? — Вот хорошо бы было, если б только она могла! Но у неё на попечении скот, и пора уже доить коров. — А разве мать не может подоить? — Нечего и думать!
— Просто ты не хочешь! — сказал Август. — Ну, нет, так нет, — добавил он обиженно.
Август так хорошо понимал её, и он в раздражении сделал несколько больших шагов, но не мог же он позволить себе дуться и уйти от неё.
Корнелия тоже чувствовала себя нехорошо, она догнала его, подошла к нему сбоку и сказала:
— Если б я могла немножко поговорить с вами?.. Только давайте отойдём к сеновалу.
Август не создавал себе иллюзий: его время прошло больше чем сто лет тому назад; он мог подавить её своею древностью, и у него не было никаких намерений, никакой цели. У него было лишь маленькое, глупое волнение в груди. Старость погрузила его сердце в многолетнюю пустоту, но в один прекрасный день на него были вскинуты глаза, окаймлённые бахромой ресниц, и его охватила жалость, сладкая потребность стать чем-то для неё.
Они шли против ветра, и ей это не мешало, но ему было очень неприятно: его старые глаза слезились, он принуждён был то и дело вытирать щеки, и ещё украдкой от неё. Но чёрт возьми, ведь он все же был Август в красной нарядной рубахе, человек, которому ничего не стоит подарить лошадь!
Сеновал был пуст и гол, без единой соломинки или пучка сена, и сидеть было не на чем; они рядышком уселись на пороге. Они сидели и глядели назад, на лошадь и избу; из соседнего двора вышел парень и зашагал вдоль дороги.
— О чём ты хотела говорить со мной? — спросил Август.
— Ах, нет, так, ничего, — отвечала она. — Не сердитесь на меня.
Август решил дать ей время придти в себя и принялся втыкать трость в землю; она следила, взглядом за молодым парнем, который шёл по дороге. Очевидно, она изменила намерение.
— Откуда был этот проповедник? — спросил Август.
— Проповедник? Я не знаю.
— Но должен же он быть откуда-нибудь?
— Да, вероятно.
— Ха-ха-ха! Мне делается смешно, когда я подумаю, что он крестил народ?
— Да. Но мы не крестились. Никто из нас.
— Но ему, верно, хотелось?
— Он говорил что-то об этом. Но решил подождать до следующего раза.
— Вот как! Значит, он опять приедет! Но ведь это зависит немного и от консула. Если я скажу ему... — и Август поджал губы.
Молодой парень, размахивая руками, проходил мимо, он был очень бледен и казался взволнованным. Поравнявшись с ними, он проговорил:
— Тебе очень хорошо, как я вижу!
Корнелия тоже побледнела, но Август ничего не заметил, он так был занят собой, что спросил:
— А была у него борода?
— У кого? — переспросила смущённо Корнелия. — У парня?
— Я говорю о проповеднике, о бродяге. Была ли у него борода?
— Ах, так! Да, длинная борода.
— Конечно. Он из таких, которые не бреются, а ходят как свиньи. Мне-то на это наплевать!
— Да, — согласилась и Корнелия и засмеялась.
— Но, может быть, это была очень красивая борода? — иронически спросил Август.
Корнелия снова засмеялась:
— Нет, я не думаю. Обыкновенная.
— Он молодой?
— Молодой ли он? Нет.
Август почти униженно поглядел на неё и сказал:
— Да, но он, вероятно, всё-таки моложе меня?
— Этот я не знаю. А сколько вам лет?
— О, — уклончиво отвечал Август, — я-то ведь очень стар. Старая посудина.
