— Если б между нами было всё как прежде, я сказал бы что я тоже умный и дельный человек.
Фру тоже улыбнулась.
— А я, если б между нами было всё как прежде, из страха потерять вас согласилась бы с вами.
— А теперь?
— Ну, а теперь я могу только сказать, что вы человек, способный лишь к замысловатой болтовне.
— Чёрт знает что! — сказал Хольм. — К замысловатой болтовне?
— Да, с такой жалкой соучастницей, как я, например. Мы оба до того пусты! До самого дна.
Хольм: — После этого мне не остаётся ничего другого, как...
Фру оборвала его:
— Боже мой, избавьте меня от дальнейшего! Я не хочу больше слушать эту болтовню.
— Может, вы хотите, чтобы я молчал? Прикажите.
— Вы могли бы наклонить голову и сказать, что теперь вы понимаете, почему я вам предпочитаю своего мужа.
Хольм внимательно поглядел на неё.
— А в этом нет немного ревности?
— Не знаю, — отвечала фру.
Хольм встал, чтобы идти.
— Будем немного более снисходительны к самим себе, фру. Никто не может быть иным, чем он есть. Аптекарь Хольм ничто, но он таков, он — на иной манер, чем почтмейстер Гаген. И он прощает себе это. Мы говорили о вас и о другой даме, — болтали, если хотите. Вы и она непохожи друг на друга, но обе вы кое-что.
Фру вскочила.
— Я вовсе не хочу, чтобы меня сравнивали с ней!
Хольм побледнел, глаза его стали жёсткими, и он сказал:
— Будьте снисходительны к самой себе, фру Гаген. Простите себе, что вы значите меньше, чем кто-то другой.
Аптекарь Хольм отправился со своим чеком в банк. Там стоял консул и разговаривал с директором банка, нотариусом Петерсеном. Они вели серьёзный разговор и изредка упоминали о шестидесяти тысячах. Вначале консул воспринял это как шутку, но он не улыбнулся шутке, наоборот, нахмуренный лоб его посадил «Голову-трубой» на место. Никто не должен был шутить, разговаривая с ним, — это была особенность его характера.
— Шестьдесят тысяч.
Тут было что-то неладное, в корне неправильное, и консул сказал:
— Я попрошу вас извинить меня, но мы с вами не можем тратить время на такие шутки.
— Это не шутка, — сказал Петерсен.
Консула Гордона Тидемана учили когда-то, что джентльмену не годится поступать опрометчиво и что он должен дать противнику время опомниться. Он помолчал немного, но поджал губы и глаза его стали колючими.
— Но это же пустяк для вас, господин консул, — сказал Петерсен. — У вас, вероятно, есть деньги кроме тех, которые вам должны кругом, и я был бы счастлив, если бы вы разрешили мне потребовать эти долги от вашего имени.
— Извините, — прервал его консул, — но мне кажется, что вы перешли границы дела.
— И кроме того, у вас есть ещё столько всего другого, — продолжал Петерсен. — Я желал бы быть на вашем месте! — Он решительно протянул руку, чтобы взять у аптекаря чек и оплатить его.
Но тут терпение консула лопнуло, его глаза стали острыми, как буравчики, и он сказал:
— Извините, но сначала кончите дело со мной.
— Хорошо, — сказал Петерсен, — хорошо. Но вы могли бы просмотреть книги и здесь.
— Вы очень любезны. Но мне нужна выписка. Когда я смогу получить её?
— Я потороплю кассира.
— Спасибо. За все годы со смерти моего отца.
— Что?! — вздрогнув, спросил нотариус.
— С того момента, как я принял дело.
— Это же колоссальная работа! Вы не можете этого требовать. Я даже не знаю, обязан ли банковский персонал выполнять такую работу.
— Может быть, вы предпочитаете, чтобы счета были пересмотрены судебным порядком?
