— Удивительное дело, — объяснил бухгалтер, — доктора ломали головы, и никто не мог определить, что это за болезнь. Это было что-то необычное. Доктор Гешмай сказал, будто такая болезнь случается раз в сто лет.
— Что же это все-таки было?
— Не могу знать, пан директор. Доктор произнес какое-то латинское слово, но я забыл. Что-то с нервами…
— Так, так… н-да, н-да… нервы… вы немного похудели… н-да, н-да, сразу видно — болели, н-да… Я рад, что теперь все в порядке.
Он надел очки, чтобы показать: аудиенция окончена.
«Сейчас начнется, — подумал бухгалтер. — Выслушает ли он меня? Пожалуй, нет. Скажу только одно слово и вылечу на улицу. Но что поделаешь? Скорее выкладывай — и с плеч долой».
— Пан директор, — начал он.
Паздерник надел очки.
— Н-да?
— Пан директор, я…
Директор сложил на животе руки и откинулся на спинку кресла.
— Говорите, дружище, я слушаю…
Михелуп, заикаясь, выпалил:
— Дело в том, что я преступник…
Директор вытаращил глаза:
— Преступник? Н-да, н-да… Пан бухгалтер преступник? Что же совершил пан бухгалтер?
Дрожащим голосом Михелуп поведал о своем приключении. Закончив, склонил голову и подумал: «Так. А теперь да свершится воля Господня!»
Неожиданно директор расхохотался.
— Н-да, н-да… пан Михелуп преступник, н-да… — простонал он, — пан Михелуп будет сидеть в тюрьме, н-да, н-да… посмотрите-ка на него… — Директор покраснел, живот его сотрясался от смеха. — Вот молодчина, — с издевкой подбадривал он бухгалтера, — видали — он дерется с полицейскими, н-да, н-да… никогда бы о нем не подумал…
У бедного Михелупа слезы брызнули из глаз.
— Пан директор… — взмолился он, — у меня семья…
Директор заливался смехом.
— Хотел бы я видеть, н-да… как пан бухгалтер сражается с полицейским… н-да, полагаю, это было великолепное зрелище…
Михелуп разрыдался.
Директор сурово на него прикрикнул:
— Что такое? Взрослый мужчина и слезы… не могу видеть, н-да, н-да, когда плачет мужчина…
Он поднялся, сжал могучей лапищей плечо бухгалтера и заставил его сесть.
— Не надо принимать это так близко к сердцу. Что вы распустили нюни? Я рассержусь, н-да, я серьезно рассержусь…
— Какой позор! — простонал бухгалтер.
— Позор? Посадят и выпустят, н-да, не оставят же там пана бухгалтера навечно. Послушайте, дружище! Я ведь тоже сидел!
У Михелупа от удивления отвисла челюсть.
— Пан директор… сидел?
— Да, в тюрьме.
Директор задумался, и его глаза заволоклись ностальгическим туманом.
— Еще в молодости, — начал он печально, — сколько мне тогда было? Н-да, семнадцать, я был учеником в типографии, н-да, н-да, и принял участие в драке с буршами… н-да… кровавое сражение на окраине Праги, в Крчи… н-да… Где те времена?.. Где мои молодые годы?.. Мы были крутые ребята. Н-да… политика и тому подобное… где какая потасовка, там и мы, н-да…
Он стряхнул с себя волнение, пробужденное воспоминаниями о минувшей молодости, и продолжал:
— Это было хорошо… Тюрьма пошла мне на пользу… н-да… я раздобыл книг и занялся самообразованием… история, социология, основы экономики, н-да, н-да… изучал иностранные языки… нигде не бывает столько свободного времени, н-да… я многое обдумал… духовно созрел, н-да…
У Михелупа отлегло от сердца.
— Значит, пан директор тоже сидел, — прошептал он.
— Тоже, тоже, хе-хе… А что, уголовное дело уже начато?
