Тобольцев комично раскланялся.
— Благодарю покорно!.. Это называется — выгадать в моем кармане… На что ты рассчитываешь, однако, Егор?.. Ты, как я вижу, свой бюджет определил не менее чем в сотню рублей в месяц?
— Это М-осква, н-надеюсь… Ни один порядочный человек не может прожить на меньшее! — с негодованием крикнул Чернов. — Я нанял номер не где-нибудь, а в «Пет-тергоф-фе»[143]! Меньше двадцати пяти рублей номеров там не было… Нельзя же, в самом деле, меня в каморку запрятать! Чтоб я ни одного порядочного лица принять не мог… Вот-т ещё!
Тобольцев с секунду большими глазами глядел на приятеля, потом залился хохотом. Чернов принял ещё более накрахмаленный вид. Его наглые глаза выкатились.
— Ха!.. Ха!.. Ха!.. Батюшки… Вот так жанрик!
— Не ппо-нни-маю, что тут смешного?
— Ах ты, шут гороховый! — в изнеможении пролепетал Тобольцев. — Ха!.. Ха… Ну, неоцененное сокровище!.. Выходит так, что я же перед тобой виноват?
— Я не знаю, как называется этот поступок, когда человека выгоняют на ночь на улицу!
— Это с пятьюдесятью-то рублями!? Ха!.. Ха!.. Ха!..
— Тут дело не в ден-ньгах, — со «слезой» перебил Чернов. Тобольцев прыснул и махнул рукой.
— Что у вас там такое? — раздался за дверью голос жильца-студента. — Можно войти?
Чернов, с раздувшимися ноздрями, кинулся к двери и повернул ключ.
— Что за нахальс-ство?.. Поговорить не дадут!..
Чернов терпеть не мог решительно всех жильцов и «кандидатов». «Долю его отымают», — язвила нянюшка. Грубость Чернова вывела на этот раз Тобольцева из себя.
— Ну, однако, всему конец бывает. Даже моему терпению, — холодно заговорил он, вставая. — Выходит так, что я как бы обязался содержать тебя, отняв у тебя кушетку для другого?
Чернов почувствовал близость бури и сразу стал меньше.
— Зачем эт-ти оскорбления? Я просто обращаюсь за помощью. Если я не внесу за квартиру нынче…
— То завтра ты уляжешься на мою постель и будешь считать себя вправе? Так?.. Ну ладно, Егор… вот тебе последняя двадцатипятирублевка…
Чернов побледнел…
— Как последняя? Ты говорил-л…
— Что обещал, то исполню… До июля ты будешь получать пятьдесят рублей, но ни копейкой больше! А следующий месяц только двадцать пять. Эти деньги даю авансом. Больше не жди!
Чернов поспешно спрятал бумажку.
— Так что, если мне письмо придется написать-ть, у меня не найдется восьми копеек для марки? — попробовал он опять иронизировать.
— Ну, и не пиши писем! Кто тебя просит? Мир от этого ничего не потеряет…
— А ты пробовал когда-нибудь остаться без карманных денег?
Тобольцев свистнул.
— Мне придется делать долги… — негодовал Чернов.
— Да что я тебе — отец, муж, свекор?.. Вот навязался, прости Господи! Да ступай ты, пожалуйста, ня все четыре стороны… Делай долги, хоть грабь! А с меня довольно… Пора и честь знать!
Он растворил дверь и вышел в столовую.
— И это называется дрруж-бой!!.
Результатом этого визита было то, что Чернов снова объявился в квартире Тобольцева. Он вставал в двенадцать, пил дома, в «Петергофе», чай. Потом шел к приятелю и до обеда валялся на тахте, в его кабинете, с злой холодностью глядя на всякого, кто пытался нарушить его уединение. Уходил он только в восемь, после чаю, и почти всегда последний.
«Погоди, погоди ужо!» — думала нянюшка, поджимая губы.
И вот в один из вечеров к Тобольцеву позвонились. Чернов из кабинета услыхал разговор с нянюшкой и поспешил в переднюю.
— Передайте барину, что приду по делу завтра, в девять, и чтоб он никуда не уходил! — повелительно говорил незнакомец. Это был совсем молодой человек, с усиками и в очках. Одет как приказчик: в пальто, пиджаке и вышитой русской сорочке. Бледное круглое лицо его было самоуверенно, почти дерзко.
— А как о вас доложить? — угрюмо спросила нянюшка.
— Никак не надо. Он меня давно ждет. Сам догадается.
Чернову он не поклонился, только сощурился, хотя тот и выкатил на него глаза и ни разу не моргнул.
— Вот так нахал-л! — возмутился Чернов, когда дверь затворилась за гостем. — Поклонил-лся бы!
— А чего тебе кланяться?.. Ты нешто хозяин? Небось он сразу видит, что ты с боку припека…
Чернов почувствовал тайну. Инстинкт самосохранения подсказывал ему необходимость стать опасным для Тобольцева. Тогда будущность его, Чернова, была бы обеспечена.
