— Мне кажется, мистер Биб опять прыгнул в пруд.

— Сюда, миссис Ханичёрч, прошу вас.

Они проследовали за Сесилем вдоль берега, изображая на лицах напряженное безразличие, которое дамам прилично изображать в такие моменты. И вдруг прямо впереди них раздался голос:

— Берегитесь! У меня выхода нет!

Из зарослей папоротника выглянуло веснушчатое лицо Фредди и показались его белокожие плечи.

— Вы сейчас на меня наступите.

— О боже мой! — воскликнула миссис Ханичёрч. — Это ты! Что за убожество! Неужели нельзя принять настоящую ванну дома, с горячей и холодной водой?

— Слушай, мама! Парень должен помыться, парень должен обсохнуть, а если другой парень…

— Дорогой! Вне всякого сомнения, ты прав, как обычно. Но ты не в таком положении, чтобы спорить. Идем, Люси!

Они повернулись.

— Смотри… нет, не смотри. О, бедный мистер Биб! Опять ему не повезло…

Мистер Биб карабкался из пруда, по чьей поверхности плыли те части его одежды, что относились к интимной сфере. Джордж же, этот Джордж, который совсем недавно был переполнен мировой скорбью, орал Фредди, что поймал рыбу, и кивал на священника.

— А я! — орал в ответ юный мистер Ханичёрч. — А я проглотил головастика. Теперь он щекочет мне пузо изнутри. О, я сейчас помру… Эмерсон, зверюга! Зачем ты натянул мои штаны?

— Тише, дорогой! — сказала миссис Ханичёрч, которая уже не способна была оставаться серьезной. — Поскорее вытрись. Люди простужаются оттого, что плохо вытираются.

— Мама, пойдем! — проговорила Люси. — Пойдем, прошу тебя.

— Здравствуйте! — вдруг прокричал Джордж, и леди остановились.

Джордж, очевидно, счел, что он достаточно одет. Босой, с обнаженной грудью, отлично сложенный и сияющий молодостью на фоне тенистого леса, он вновь прокричал:

— Здравствуйте, мисс Ханичёрч!

— Кивни ему, Люси. Кто бы это мог быть? Я кивну, на всякий случай.

И мисс Ханичёрч слегка поклонилась, приветствуя Джорджа Эмерсона.

За вечер и ночь лишняя вода из пруда ушла. Утром пруд вернулся в обычные берега и потерял все свое великолепие. Но он успел воззвать к крови и освобожденной воле — мимолетное благословение, чье воздействие оказалось непреходящим; святость, очарование, чаша причастия, явившаяся на миг пред юными очами.

Глава 13. Беда с бойлером мисс Бартлетт

Как часто Люси репетировала этот поклон, саму эту встречу! Но она всегда представляла, что их встреча произойдет где-нибудь в соответствующем столь значительному событию помещении, в обстановке, которую мы имеем полное право домыслить. Но кто мог предположить, что она встретит Джорджа в месте, где потерпела поражение сама цивилизация, среди разбросанных по залитой солнцем земле жилетов, воротничков, башмаков и подтяжек? Она представляла молодого мистера Эмерсона застенчивым, мрачным, безразличным, наконец — дерзким. Она была готова к любому из этих вариантов. Но она и представить себе не могла, что Джордж, абсолютно счастливый, встретит ее восторженным криком.

Уже попав в дом и распивая чаи с миссис Баттеруорт, Люси размышляла о том, какое же это бессмысленное занятие — предсказывать будущее с той или иной степенью вероятности, а также репетировать заранее саму жизнь. Огрех в декорациях, кашель в зале, вторжение зрителей на сцену — и все наши заранее отрепетированные жесты теряют смысл.

Мысли ее текли в этом русле, в то же время она была озабочена тем, что происходит с Сесилем. К миссис Баттеруорт их привела необходимость сделать еще один из этих ужасных предсвадебных визитов. Хозяйка хотела видеть Сесиля, Сесиль же не хотел, чтобы его видели. Он ничего не желал знать о гортензиях и, в частности, о том, почему они меняют свой цвет на морском побережье. Он не хотел вступать в местную благотворительную организацию. Когда он злился, его ответы были исключительно обстоятельны и развернуты, и он плел длинные пассажи там, где было достаточно сказать «да» или «нет». Люси старалась смягчить скрытую агрессивность своего жениха и всячески создавала впечатление, что способна поддерживать мир в семье. Никто из нас не совершенен, а потому мудр тот, кто открывает несовершенства в будущем супруге еще до свадьбы. Мисс Бартлетт на деле показала Люси, что в нашей жизни совершенство отсутствует начисто. Люси, хотя ей и не нравился учитель, оценила процесс обучения как успешный, а потому применила его и к своему возлюбленному.

— Люси! — спросила миссис Ханичёрч, когда они вернулись домой. — Что не так с Сесилем?

Вопрос не предвещал ничего хорошего — до этого момента мать вела себя по отношению к молодым с милостивой сдержанностью.

— Ничего, мама. С ним все в порядке.

— Может быть, он устал?

Люси пошла на компромиссный вариант: он устал, но немного.

— Потому что в противном случае, — миссис Ханичёрч вытаскивала булавки из шляпы с растущим неудовольствием, — в противном случае я не знаю, как объяснить его поведение.

— Я думаю, мы все несколько устали от миссис Баттеруорт, если ты имеешь в виду именно это.

— Это Сесиль тебя настроил против нее? Когда ты была маленькой девочкой, ты была к ней очень привязана, а когда у тебя была скарлатина, она была так к тебе добра — нет слов! И так во всем.

— Позволь мне убрать твою шляпу, мама.

— Он что, не мог побыть с ней вежливым хотя бы полчаса?

— В отношении людей, — с запинкой начала Люси, подозревая грядущие проблемы, — у Сесиля очень высокие стандарты. Это часть системы его идеалов, и именно поэтому он иногда кажется…

— Чепуха это все. Если высокие идеалы заставляют человека быть грубияном, то лучше избавиться от них как можно быстрее, — проговорила миссис Ханичёрч, передавая шляпу дочери.

— Но мама! Ты же временами тоже сердишься на миссис Баттеруорт.

— Не так, как Сесиль. Иногда я готова шею ей свернуть. Но у Сесиля все по-другому.

— Кстати, мама, я тебе не говорила: когда я была в Лондоне, Шарлотта мне письмо прислала.

Попытка Люси перевести разговор в другое русло была слишком очевидной, и миссис Ханичёрч отвергла ее.

— С тех пор, как Сесиль вернулся из Лондона, — продолжила она, — ему невозможно угодить. Что бы я ни сказала — он морщится. Не спорь, Люси, я все прекрасно вижу. Конечно, я далека от ваших искусств, от литературы, музыки, от умных разговоров, но мебель в нашу гостиную купил твой отец, и мы должны с этим считаться. Пусть Сесиль это запомнит.

— Я понимаю тебя, мама, и, конечно, Сесилю не следует так себя вести. Но если он не всегда вежлив, то это не нарочно. Он мне как-то объяснил, что его раздражают не люди, а вещи, которые они делают. А он не выносит ничего уродливого и убогого.

— А вот когда Фредди поет — это вещь или человек?

— По-настоящему музыкальный человек не может наслаждаться комическими куплетами так, как это делаем мы.

— Так почему бы ему не выйти из комнаты? Он сидит, его корчит, он ухмыляется и портит всем удовольствие.

— Мы не должны быть несправедливы к людям, — неуверенно проговорила Люси.

Что-то подорвало ее решительность и силы, а влюбленность в Сесиля, которую она столь умело поддерживала в себе в Лондоне, здесь вдруг начала ослабевать. Две цивилизации пришли в столкновение — Сесиль намекал, что это произойдет, — и Люси была ослеплена и ошеломлена, словно мощное излучение, которое может быть порождено любой войной цивилизаций, затмило ей взор. Хороший вкус, плохой вкус — это только слова, скроенные по разным выкройкам — как музыка, которая, заблудившись в вершинах сосен, превращается просто в шепот, где соната и комические куплеты уже неразличимы.

Люси все еще находилась в замешательстве, когда миссис Ханичёрч уже переоделась к обеду. Делая это, она бросала вскользь слово за словом, и Люси от этого не становилось лучше. Было очевидно: Сесиль всем решил продемонстрировать свое высокомерие, и он в этом преуспел. Люси же, не зная почему, хотела, чтобы беда пришла не сейчас, а в какое-нибудь другое время.

— Иди переоденься, дорогая; ты опоздаешь.

— Хорошо, мама.