<a l:href="#_ftnref3">[3]</a>Английская сестра милосердия, прославившаяся во время Крымской войны.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
1962, Танганьика, Восточная Африка
Анна лежала на узкой койке, укрытая влажной от пота простыней, в основном белой, но в пятнах сажи. Хотя было еще очень рано, она не спала, поскольку не могла расслабиться. Хаотичные воспоминания о вчерашнем дне снова и снова прокручивались у нее в мозгу: поездка ранним утром по улицам старого Дар-эс-Салама, суета на железнодорожной станции, носильщики, ловко забрасывающие багаж себе на спины. Вокруг одни темные лица. Прокаженный с изуродованной болезнью рукой, просящий милостыню.
Внезапно в дверь купе постучали. Анна села, отбросив смятую простыню.
— Кто там? — робко спросила она.
— Завтрак, мадам, — отрывисто сообщили из коридора.
Анна быстро надела халат и села у закрытого ставнями окна.
— Входите, — произнесла она, немного повысив голос, чтобы перекричать грохот поезда.
В маленькое купе, пятясь, вошел мужчина в красном тюрбане: он держал поднос с серебряной чайной посудой. Анна признала в нем молодого сикха, который стелил ей постель накануне вечером. Опуская поднос на столик перед девушкой, мужчина вежливо отвел глаза.
— За ночь мы немного поднялись, — сообщил он. Сикх говорил нараспев, в такт движению поезда. — Здесь воздух суше. Так гораздо комфортнее.
— Где мы? — спросила Анна.
Не дожидаясь ответа, она распахнула ставни — и ахнула. За окном, насколько хватало глаз, во все стороны раскинулась пестрая земля.
Длинные лоскуты голой красной почвы, усеянной одинокими утесами.
Деревья с зелеными кронами простирали изящные ветви-руки к ярко-синему небу.
— Центральные равнины Танганьики, мадам, — ответил индус.
— Да! — восторженно выдохнула взволнованная Анна. — Ода!
Наконец-то…
Весь предыдущий день Анна рассматривала тропическую растительность прибрежной низменности, ища признаки того, что вот-вот появится что-то иное. Но до того как опустилась ночь, пейзаж за окном, в общем, оставался прежним. Наступившее утро принесло с собой те перемены, которых она так жаждала — разительные и неожиданные. Она лежала прямо за окном — Африка ее мечты. Земля, ступить на которую она хотела долгие-долгие годы.
Сикх попытался привлечь внимание Анны к подносу с завтраком. Краем глаза она видела, что он налил чай и переложил на тарелку несколько тостов с блюда, но не могла отвести взгляда от пейзажа за окном.
Вот они приблизились к какой-то деревушке — группке длинных низких хижин, сделанных из высушенной на солнце глины. Затем появился баобаб с толстым стволом и искривленными, перекрещивающимися ветвями. Загон для скота, сделанный из веток колючих кустов. Козы. Несколько зебу. Пастух в красной одежде, высокий и неподвижный.
Анна радостно улыбалась.
— Вы уже здесь бывали? — вежливо спросил сикх. — Вы счастливы вернуться в эти места?
Анна перевела взгляд на него и покачала головой.
— Нет. Я впервые в Африке. — Но что-то внутри нее говорило, что это неправда. Она ведь так хорошо знала это место — и уже любила его. — Здесь жила моя тетя, — объяснила она. — И описала эту страну в своих письмах. — Анна снова посмотрела в окно на привлекшую ее внимание жанровую сценку. Слова Элайзы претворялись в жизнь.
Сикх положил чистое полотенце у маленькой фарфоровой раковины в углу, затем поклонился и вышел.
Анна отхлебнула горячего черного чая. Он немного горчил, но зато бодрил.
— Чай, — произнесла она, решив проверить свой суахили. Посмотрела на кувшинчик с молоком. — Мазива.
Памятуя предостережение Элайзы о том, что в сыром молоке может быть туберкулезная палочка, она предпочла не добавлять его в чая. Она задумчиво изучила треугольники тостов и апельсиновый джем и решила, что они вполне безопасны. И неочищенные бананы — тоже.
Откинувшись на спинку гладкого кожаного сиденья, Анна завтракала, любуясь проносящимся мимо деревенским пейзажем. Поев, она сунула руку в сумочку и вытащила оттуда свернутые в трубку бумаги. Развернула их на столе: множество страниц с загнутыми уголками, пожелтевших от времени. Каждая была исписана синими чернилами; надписи были сделаны наклонным почерком, часто встречались эскизы, карты и диаграммы.
Анна начала просматривать письма, выхватывая взглядом знакомые фразы, — фрагменты мира, который захватил ее воображение почти десять лет тому назад. Ей только исполнилось шестнадцать, когда она впервые обнаружила письма своей тети в дальнем углу чердака. Истории из жизни медсестры в джунглях Танганьики очаровали ее буквально с первой фразы. Как же отчаянно ей хотелось оказаться в таком месте — еще не тронутом цивилизацией, где за окнами спальни бродят леопарды, где воины кочевого племени приходят к лекарю, чтобы он перевязал раны, полученные во время сражений, где срочные операции проводятся при свете керосиновых ламп!
Анна отодвинула прочитанные страницы. Последняя бумага в связке была не написанным от руки письмом, а извещением Управления внутренней миссии Танганьики, напечатанным на бланке. Это было официальное уведомление о внезапной смерти Элайзы Твейт от церебральной малярии. Документ был датирован шестнадцатым ноября 1937 года. Анна держала бумагу в руке. По спине у нее пробежали мурашки — в точности как тогда, когда она впервые прочитала это уведомление. 1937 год…
Год ее рождения.
Анна закрыла глаза. Она снова оказалась на пыльном чердаке, где присела у ящика со стопкой писем. Слышала, как глухо бьется ее сердце, как в легкие поступает воздух и снова выходит из них… Медленно, постепенно она осознавала, что для нее это не просто письма. Она почувствовала чье-то тепло, совсем рядом. Молчаливое, но родное.
И тут неожиданно, как откровение, возникла уверенность в том, что она последует по стопам Элайзы. На своих плечах она ощутила накидку — одну из тех, которые принадлежали женщине, чья жизнь закончилась, в то время как ее собственная только начиналась.
— Я пойду, — прошептала она в тишину. — Возьмите меня с собой…
И когда эти слова сорвались с ее языка, ей показалось, что теплота сомкнулась вокруг нее, окутала ее. Она попыталась представить себе то существо, к которому обращалась. Бога из писем Элайзы, того, кто призвал ее на поле деятельности.
Небесного Отца. Царя царей. Бога богов…
Из глубин ее памяти легко всплыли фразы, осевшие там в результате бесчисленных церковных служб во время учебы в школе. Но образ, возникший в голове Анны, был образом женщины. Одетой в шорты и рубашку цвета хаки, с узлом волос на затылке. Она баюкала чернокожего ребенка, ласково глядя на него.
Элайза…
Анна подняла голову, уловив перемену в движении поезда. После многих миль прямого пути он начал входить в затяжной поворот. В окно теперь был виден тепловоз, выпускающий белый пар, который летел назад, словно грива. Он казался храбрым и сильным, он упорно двигался вперед, не страшась долгого пути. Анна улыбнулась. Образ соответствовал ее настроению, ее восприятию самой себя — смелой молодой дамы, готовой принять первый настоящий вызов в своей жизни.
