Маленькая девочка на тележке не спала, она окаменела от ужаса, а ее глаза были широко открыты. Анна, спросила себя, понимает ли она, что ей собираются ампутировать ногу. Майкл объяснил ее родителям, что выбора у них просто нет: трофическую язву слишком запустили, и теперь она разъедает кость.
Стенли быстро подошел к ребенку и тихо заговорил с ним. Девочка смотрела на него так, словно видела в нем единственную надежду на спасение. Стенли продолжал говорить, и постепенно кулачки ребенка разжались, а руки расслабленно легли по обе стороны тела.
В операционную спиной вперед вошел Майкл, высоко подняв затянутые в перчатки руки, чтобы наверняка ни к чему не прикасаться: даже этой комнате, которую ежедневно мыли с антисептиком, нельзя было доверять на все сто процентов. «Давайте помолимся», — произнес он и склонил голову.
Стенли стоял рядом с девочкой, положив руку на ее голову, и четко произносил слова молитвы в тишине операционной. Ни Анна, ни Майкл не могли понять, что именно он говорит. По возможности молитвы в операционной читались на родном языке пациента, и Стенли использовал один из трех или четырех диалектов, которые знал. Анна и Майкл хором произнесли «аминь».
Врач сделал первый аккуратный разрез на здоровой плоти над пораженным участком. Анна следила за уверенным движением скальпеля, который, рассекая кожу, открывал слой желтого жира, а следом и кровавого мяса, рисуя красный узор на черном фоне, так отличающийся от красного узора на белом фоне, к которому она привыкла. Это было не так уж страшно, а вот то, что было скрыто от ее глаз, заставляло ужасаться.
Выполняя приказы хирурга, Анна убирала с помощью тампона кровь, подавала зажимы и промакивала пот с его лба. Вскоре она увидела обнаженную кость, белую и невинную, ни о чем не подозревающую.
— Хорошо идем, — заметил Майкл. — А теперь держите ее.
Анна, набравшись смелости, обхватила руками тонкую, обернутую тканью ногу. Когда она придала конечности правильное положение, Майкл начал пилить. Анна не могла позволить себе отвести взгляд: она должна была наблюдать, оставаться наготове. И тогда она полуприкрыла глаза, так что картина происходящего стала размытой. Но от звуков деться было некуда. Она попыталась переключить внимание на непрекращающийся хрип аппарата искусственного дыхания, но ей это не удалось. Она чувствовала, что тошнота уже подступает к горлу. Пот ручейками сбегал по ее лицу. Она на мгновение подняла глаза и встретилась взглядом со Стенли. Он ничего не сказал, но Анна поняла: он знает, каково ей сейчас, и понимает, что она должна скрыть свое состояние от Майкла. Африканец отвел взгляд и снова сосредоточился на пациентке. Внезапно он запел, голос у него оказался удивительно глубоким и мощным для такого худого тела. Это был знакомый ей гимн, только пел он его на суахили.
Есть там, вдали, зеленый холм
Чтоб жили мы с тобой…
Где был Спаситель наш распят.
Чтоб жили мы с тобой… [7]
Майкл на мгновение замер и удивленно посмотрел на Стенли. Анна не могла сказать наверняка, что его больше удивило: то, что Стенли поет во время операции, или выбор столь жалобного гимна, который и исполнялся-то лишь в Страстную пятницу. В любом случае, она была благодарна Стенли: звук его голоса перекрыл визг пилы, продолжавшей вонзаться в бедренную кость ребенка.
Наконец нога отделилась от тела. Мертвый предмет в руках Анны. Странно тяжелый. Она понесла его через всю операционную к стоящему в углу ведру и опустила его туда. Стенли, добравшись до конца куплета, замолчал — так же непринужденно, как и начал.
Когда Анна вернулась к операционному столу, дышать ей стало легче. Худшее было позади. Теперь оставалась только обычная работа: помощь при зашивании раны, обтирание, перевязка. Мытье. Возвращение инструментов на место.
— Молодец, сестра. — Майкл снял маску. — Знаете, некоторые медсестры не могут присутствовать в операционной при ампутации.
Анна подняла брови, словно удивляясь — неужели так и правда бывает?
— Вы, безусловно, прошли испытание, — улыбнулся врач. — На прошлой неделе я получил письмо от епископа: он просил сообщить ему о ваших успехах. После сегодняшней операции, думаю, я могу заверить его, что мы более чем рады вам.
Анна опустила глаза и позволила его одобрению дохнуть на нее теплым весенним ветром. И попыталась не думать о Стенли — молчаливом свидетеле ее конфуза. Но она все равно чувствовала его присутствие, его взгляд. И когда она снова подняла глаза, то постаралась не смотреть в его сторону.
Сара сидела перед своей портативной машинкой фирмы «Оливетти», держа спину идеально прямо, приподняв кисти так, что пальцы зависли над клавиатурой, готовые ударить по клавишам. Немного подумав, она начала клевать ими, как голодная птица, быстро заполняя чистый лист бумаги.
Чуть раньше Анна тоже писала письмо — матери, что случалось достаточно редко (Элеонора очень ясно дала понять, что она не заинтересована в регулярной переписке. В конце концов, хватит с нее бесконечных писем сестре, Элайзе, в течение многих лет. К тому же чем все закончилось? Именно из-за связки писем Элайзы ее единственный ребенок решил пустить свою жизнь на ветер!). Анне было намного легче, чем обычно, подбирать слова: успех операции придал ей уверенности в себе. За обедом Майкл снова похвалил ее, и Сара с готовностью согласилась с ним: Анна — настоящая находка для станции.
Закончив письмо, Анна подошла к книжному шкафу. На верхней полке она обнаружила пыльную коробку с настольной игрой. Надпись на боку гласила: «Змеи и лестницы».
— Кто хочет поиграть? — спросила она.
Стук машинки стих. Майкл опустил медицинский журнал.
— Я знаю, что игра глупая, — добавила Анна, внезапно смутившись, — но я в детстве любила в нее играть.
— Я тоже, — признался Мяйкл, подходя и глядя на игровое поле, которое Анна уже разложила на столе. Они оба улыбнулись знакомому изображению: сетке из чисел и вероломным змеям, спускающимся по прочным лестницам.
Анна начала расставлять фишки.
— Сыграешь с нами? — спросил Майкл у Сары.
Та покачала головой.
— Я хочу закончить работу. — Она даже не посмотрела на него: брови сдвинуты, пальцы барабанят по клавишам.
Майкл бросил кости и прошел пять клеточек, остановившись за одну клетку от лестницы.
Встряхивая кости, Анна посмотрела на Сару. В напряженной позе женщины и в немногословном отказе от игры она уловила враждебность. И уже не впервые. Несколько раз она ловила Сару на том, что та разглядывает ее, изучает, словно образец на предметном стеклышке. Кроме того, Сара в последнее время не упускала случая поправить Анну, особенно в присутствии Майкла. Это часто были мелочи, как, например, ее совет Анне не напевать африканскую мелодию, если она не знает смысла слов, которые поют под нее. Или советы по поводу соблюдения правил гигиены или мер безопасности. Обычно Анна признавала, что в чем-то Сара права, но постоянные, хоть и вежливые, «напоминания» свидетельствовали о серьезной неприязни с ее стороны. И это при том, что отношении между двумя женщинами вначале были хорошими. Когда Анна приехала, Сара была с ней дружелюбна и услужлива. Но в какой-то момент по непонятной причине ее отношение к Анне изменилось.
Анна знала наверняка, в какой момент Сара отвернулась от нее. Это случилось однажды утром, когда все три миссионера были в женском отделении. Сара пришла навестить одну из своих мамочек, которую положили в больницу. Она стояла возле Анны, Майкла и Стенли, когда старуха, лежащая на соседней кровати, начала смеяться — скорее, хрипло кудахтать, а ее раскрытый рот походил на провал, обведенный по краям серыми деснами. Потом старуха что-то сказала. Ни один из миссионеров не мог помять ее диалект, но все сразу же заметили, что больных в палате охватило веселье.
— Что она сказала? — спросила Анна у Стенли.
Он был смущен и ничего не ответил. Тогда Анна повернулась к Майклу. Тот, в свою очередь, поглядел на Сару.
Старуха все еще смеялась.
— Что она сказала? — подхватила вопрос Сара.
Стенли смотрел в пол. Сара снова задала вопрос. Наконец он ответил:
— Она сказал, что доктор, бвана, — счастливый человек, что у него две таких… красивых… жены.
Сара уставилась на него.
