— Мы ждем ребенка, — сказал Майкл. — Через пять месяцев.
— Мы никому не говорили, — застенчиво добавила Сара. — Мы ждали, пока не закончится опасный период. — Ее взгляд снова стал серьезным, когда она посмотрела Анне в глаза. — Но что касается нашей работы, то практически ничего не изменится. Я буду делать то же самое, что и раньше. Просто у нас появилась хорошая возможность подать пример.
— Да, — согласилась Анна и подумала: «Сара права: белая женщина, воплощающая в жизнь все советы, которые она давала другим, и правда станет прекрасным примером». — Поздравляю вас обоих.
Глядя на Сару, поднявшую руку и прикоснувшуюся к локтю мужчины, возвышающегося над ней подобно ангелу-хранителю, Анна почувствовала укол острой зависти. До сих пор она не заглядывала в будущее дальше исполнения заветного желания стать медсестрой в миссии. Любые другие интересы в жизни, особенно касающиеся мужчин, она считала ловушками, которых следует тщательно избегать. Но сейчас, улыбаясь Саре и Майклу, она поняла: сцена, разыгрывающаяся на ее глазах, была воплощением того, чего она на самом деле хотела больше всего на свете. Любящий муж. Общее призвание. А потом, со временем, ребенок.
И образ будущего стал идеальным и законченным.
Майкл шел впереди, ведя двух женщин по узкой извилистой тропе. Он предложил совершить втроем вечерний променад, чтобы Анна могла познакомиться со своим новым домом. Миссионеры часто прогуливаются в окрестностях станции, пояснил он. Это вполне безопасно, если придерживаться известных маршрутов и не слишком удаляться от миссии.
Анна смотрела под ноги, пристально разглядывая землю в поисках черных пятен: волнистого — змеи, блестящего и изогнутого — скорпиона, приготовившегося напасть, деловито суетящегося — скопища муравьев. Помимо этого она вслушивалась в звуки леса. Стена зелени приблизилась, и ветви и стволы, образовывая скелет дерева, выделялись на фоне полотнища листвы. Из сырого мрака паутины, сотканной растениями, доносилось несметное число звуков — лесные обитатели просыпались, готовясь к ночной жизни: преследованию и бегству, вожделению и умиранию. Насыщению, рождению потомства. Чему угодно, кроме сна.
Тропинка поднималась по цепи холмов, возвышающихся за Лангали. Прямо перед собой Анна видела широкую спину Майкла, а позади слышала легкие шаги Сары. Они шли по тропе, которая начиналась сразу за церковью. Сара сообщила, что это остатки более широкой дороги — древнего маршрута арабских торговцев рабами, проходившего прямо через Лангали. И добавила: церковь миссии построили так, чтобы проход между скамьями совпадал с направлением старой дороги, символизируя надежду, пришедшую на смену отчаянию. Двигаясь вперед, Анна пыталась не думать о рабах. Сколько тысяч их мучительно преодолевали этот путь, шли по этой самой земле, где теперь ступают ее ноги? С разбитыми сердцами, кровоточащими ранами. Оставляя следы, пропитанные потом, кровью и горем.
Она почти не замечала изменений в ландшафте, пока Майкл не остановился и не сказал, что они ушли уже довольно далеко. Анна встала рядом с ним и посмотрела вниз, на станцию миссии, лежащую у них под ногами. Оловянные крыши мерцали серебром в лучах закатного солнца. Река, закрытая высокими берегами от света, казалась чем-то темным и таинственным, извивающимся вдоль края поселения. От костров в деревне лениво стелился дым, и Анна отметила про себя: эти серые клубы и полосы свидетельствуют о наличии здесь жизни. Они были таким же признаком жизни, как биение пульса на шее.
Анна повернулась к заходящему солнцу. Золотой шар катился вдоль линии горизонта на запад. Анна закрыла глаза, позволяя свету ласкать ее лицо. С самого детства она чувствовала необходимость дать последнему солнечному лучу прикоснуться к ее коже. Наслаждалась связью между собой и сладковато-горькой красотой уходящего тепла. Такое прощание с солнцем всегда давало ей надежду на грядущий рассвет. Напоминало о присутствии Божьей благодати в мире. Даже здесь, так далеко от дома, на краю земли.
— Это Коун-Хилл. — Слова Майкла нарушили разлившийся внутри Анны покой, и девушка открыла глаза.
Он указывал на скалистое образование, поднимавшееся над лесом на западе. Собственно, это была голая серая скала. По форме она не была идеальным конусом: ее линии изящно изгибались. Анна широко распахнула глаза, поняв, что именно напоминает ей скала. Женскую грудь. Полную и прекрасную. Пик — это сосок, дерзко торчащий на фоне потемневшего неба. Она отвела взгляд и попыталась не выдать своего смущения. Но когда она снова посмотрела на Майкла, то поняла, что его взгляд уже направлен не на Коун-Хилл, а куда-то вдаль.
— Знаете, там ведь только буш, не отмеченный на картах, простирающийся до самой границы, — произнес он.
Анна уставилась на горизонт. Перед ее внутренним взором возникли слова, черные и жестокие, словно написанные на небе. КОНГО. РУАНДА. Она вспомнила рассказ мужчины в поезде, и по спине у нее поползли мурашки недоброго предчувствия.
— Лангали — это лишь временный форпост цивилизации, — продолжал Майкл, и в его голосе появились горделивые нотки. — Я планирую открыть станцию на западе. Мы пытаемся налаживать отношения с соседней деревней. Несколько старейшин: уже приняли христианство. Осталось дождаться, когда и их вождь увидит свет истины…
Они еще какое-то время стояли на холме и смотрели, как цвета сумеречного неба потихоньку блекнут. Коун-Хилл превратился в темный силуэт — силуэт груди, выделяющийся на фоне неба цвета пурпурного шелка.
Наконец Майкл развернулся и двинулся в обратную сторону. Женщины последовали за ним.
Огни Лангали внизу казались теперь маленькими красными точками на размытом сером пятне. Миссионеры торопливо спускались к поселению, такому мирному и притягательному. Островок безопасности посреди земли, по которой еще не ступала нога белого человека.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
По утрам миссионеры поднимались рано и начинали день с простого завтрака. Затем собирались возле проигрывателя и, опустив головы, слушали Майкла, читавшего из молитвослова. После этого они расходились по своим рабочим местам: Сара — на занятия с матерями, Анна и Майкл — в больницу. Первую половину дня Анна вместе с Майклом делали обход. Они останавливались у кровати каждого пациента, просматривали его карту и, проведя осмотр, уточняли лечение. Когда не оставалось ни одной палаты, куда бы они не зашли, наступало время уделить внимание тем, кто ожидал приема. В этом им помогал Стенли, но даже учитывая это, Анне всегда казалось чудом то, что они умудрялись справляться с длинными очередями пациентов, чьи жалобы варьировались от незначительных порезов до глубоких ран, от не слишком опасных вирусов до рака и серьезных заболеваний сердца.
По средам и пятницам во вторую половину дня Майкл оперировал, а Анна ему ассистировала. Она быстро поняла, как именно он предпочитает работать, и скоро уже могла предугадать его желания. Она знала, какой инструмент ему понадобится в следующий момент, и всегда была готова промокнуть ему вспотевший лоб салфеткой. Вскоре они уже успевали провести все запланированные операции, и у них еще оставалось свободное время.
Вечером Сара, Майкл и Анна разделяли трапезу, приготовленную Орденой. После ужина, пока бои шумно мыли посуду в кухне, в гостиной дома миссии наступало мирное время для чтения или письменных работ. Тогда Майкл включал проигрыватель — как выяснила Анна, это позволялось делать только ему, как и выбирать пластинки. Их было немного, но все подбирались с большим тщанием: «Мессия» и «Музыка на воде» Генделя, «Бранденбургские концерты» Баха и запись гимнов в исполнении валлийского мужского хора.
Пока звучала музыка, все молчали. Сара прекращала печатать бесконечные письма и отчеты. Даже мальчишки в кухне, казалось, производили меньше шума. Происходило ли это благодаря влиянию музыки или просто из уважения к хозяину дома, Анна не знала. Она только следовала примеру Сары: откладывала все свои дела, как только Майкл поднимал крышку проигрывателя, и делала вид, что тоже наслаждается звуками музыки, втайне, однако, скучая по песням, которые оставила дома: «Лав ми тендер», «Лет ит би».
Один раз в неделю, когда замирали последние звуки мелодии и пластинка возвращалась в конверт, Майкл доставал свое оружие. Медленно и методично он разбирал и чистил ружья, одно за другим. Анне нравилось наблюдать за отточенным ритуалом, хотя она и не показывала этого. Осторожные манипуляции рук хирурга со стволами и спусковыми крючками, нежный шорох ткани по гладкому металлу и теплый запах оружейное смазки — все вместе это оказывало успокаивающий, гипнотизирующий эффект.
По воскресеньям миссионеры ходили на богослужение в церковь миссии. Они вместе шли по проходу, помня, что ступают по дороге, по которой некогда следовали рабы. Каблуки их туфель стучали по подметенным половицам, когда они приближались к алтарю — обычному столу, накрытому флагом, когда-то вышитым освобожденными рабами. На кроваво-красном шелке выделялись такие слова:
«Во Христе человек истинно свободен».
Они сидели на одной из передних скамей: Майкл — в середине, женщины — по бокам. В воскресенье все старались принарядиться, а строгую одежду, надеваемую в будни, прятали в шкаф. И Анна, и Сара облачались в яркие цветные платья, надевали вычурные шляпки. Однажды Анна решила надеть розовый пиджак, но хотя Майкл и похвалил ее выбор цвета, по молчанию Сары она догадалась, что та разделяет мнение сестры Барбары и миссис Уэйд. Что же касается Майкла, то он никогда не менял стиля одежды. Гольфы, которые стирались каждый день, и шорты он надевал и собираясь в церковь. Когда он садился, его колени обнажались и чувствовали прикосновение мягких юбок разных цветов с обеих сторон, как только все трое, встав, снова садились, следуя указаниям молитвослова.
Службу отправлял местный евангелист — серьезный, довольно крепкий мужчина из деревни Лангали, который учился в библейском колледже. Звучали все стандартные молитвы, отрывки из Писания и гимны — те же, которые звучат в церквях Лондона или Мельбурна, но в переводе на суахили. Однако другой язык был лишь одним из отличий, которые заметила Анна. Было что-то иное в бодрых голосах, подчеркнутом ритме, легких движениях бедер и ног. Создавалось впечатление, что собрались прихожане не столько с религиозными целями, сколько просто для развлечения, чтобы потанцевать. Словно где-то в глубине англиканской литургии бился пульс Африки, скрытый, но ощутимый.
Расписание жизни — смена работы, учебы, молитв, богослужений и свободного времени после обеда в воскресенье — было закреплено раз и навсегда. Ничто и никогда не откладывалось и не отменялось, если только речь не шла о необходимости оказать срочную врачебную помощь. А ее приходилось оказывать в любое время дня и ночи, ведь во всей округе больше не было больницы, куда можно было бы направить людей, не было других врачей. Майкл часто проводил на ногах большую часть ночи, оказывая помощь при несчастных случаях, внезапных заболеваниях или осложнениях при родах. Анне тоже иногда приходилось ассистировать ему в неурочное время. Раздавался стук в дверь, медленно проникающий в ее сон. Затем звучал голос ночной медсестры:
— Сестра, сестра! Идемте, сестра. Бвана зовет вас.
Анна с трудом открывала глаза и тупо смотрела на серые тени на противомоскитной сетке у себя над головой. Голос снова призывал ее:
— Сестра, сестра! Разве вы меня не слышите?
Наконец Анна выходила — одевшаяся второпях и все еще не до конца проснувшаяся. Иногда она снова ложилась в постель уже через несколько минут, но часто ночные отлучки забирали куда больше времени.
Сначала Анна думала, что они с Майклом могут приходить утром в больницу попозже, если накануне провели здесь полночи. Но выяснилось, что это не так.
— Как-то раз я так и поступил, — объяснил ей Майкл. — Я пришел через два часа после начала приема амбулаторных больных. Когда я появился там, то узнал, что, не дождавшись меня, больной ребенок умер. — Он указал на эвкалипты сестры Барбары. — Прямо здесь, на станции. — Он покачал головой. — И тогда я пообещал себе сделать все возможное, чтобы такого больше никогда не случилось.
Анна кивнула. Она знала: он действительно не допустит ничего подобного. У нее создалось впечатление, что Майкл Керрингтон из тех людей, кто, прежде чем принимать решение, сначала все хорошенько обдумает, но затем неукоснительно выполняет его, что бы ни случилось.
Операционная была самым жарким местом в больнице: чтобы воздух был стерильным или по крайней мере достаточно чистым, приходилось плотно закрывать окна и дверь. Здесь совершенно не ощущался запах джунглей — пахло только свежим антисептиком и старым потом.
Анна следила за Стенли с другого конца маленькой комнаты. Африканец раскладывал инструменты руками в оранжевых резиновых перчатках. Зеленый халат хирурга скрывал одежду цвета хаки, которую он всегда носил. «Должно быть, ему очень жарко, — подумала Анна, — хотя по его виду этого не скажешь». Даже в конце долгой операции он производил впечатление человека, которому вполне комфортно работать при такой температуре. Словно эта среда была для него естественной. Рядом с ним Анна ощущала себя здесь чужаком.
Стенли достал из стерилизационной ванны большой инструмент — обычную плотницкую пилу. Анна отвела взгляд, не желая думать о том, что сейчас произойдет. На мгновение она почувствовала, как обильный, недавно съеденный обед — две миски приготовленного Орденой супа из арахиса и дикого шпината — колыхнулся у нее в желудке, угрожая устремиться наружу.
Стенли закончил раскладывать инструменты и повернулся к подносу с обезболивающим. Анна смотрела, как он готовит препарат. Она все еще поражалась тому, что этому деревенскому жителю поручают работу, которую обычно выполняют дипломированные врачи. Но Майкл заверил ее в том, что Стенли знает все, что нужно знать о применении анестезии в операционной посреди буша. Майкл рассказал, что несколько лет назад, когда у них сломался аппарат искусственного дыхания, Стенли даже удалось соорудить замену, используя футбольную камеру и старый велосипедный насос.
Дверь открылась, и санитарка ввезла тележку с пациентом. Вместе с ней в операционную ворвалась волна зловония — сладковатого запаха некротической плоти, слегка заглушенного запахом антисептика. Анна сглотнула, чтобы унять внезапный приступ тошноты. За два месяца, проведенные в Лангали, она достаточно часто сталкивалась с этим запахом, но так и не смогла к нему привыкнуть.
