Анна не двинулась с места.

— Садитесь в «лендровер», сестра Мейсон. — Это было сказано приказным тоном.

Анна так и не пошевелилась. Она глубоко вздохнула, затем попыталась спокойно объяснить свои действия Саре, описав ей ситуацию.

Сара оставалась непреклонной:

— Если отец не позволит отнести своего ребенка в больницу, ему придется жить с последствиями такого выбора. Они должны выучить это назубок.

Анна, опустив голову, молчала, потрясенная безжалостными словами Сары. Она видела, что молодая мать следит за разговором с растущей тревогой. Не сводит с Анны взгляда, полного немой мольбы.

— Я должна остаться, — просто сказала Анна, поднимая голову, и вернулась к сложной задаче — влить микстуру в вялый ротик ребенка. — Я пообещала, что не позволю ребенку умереть.

— Что вы сделали? — в ужасе воскликнула Сара. Она подошла к Анне и прошипела сквозь зубы: — Вы должны отказаться от своих слов. Вы не понимаете, что натворили! Только Бога следует рассматривать как того, кто дарует… или отбирает… жизнь. Бога или могущественные лекарства белых людей. И никогда — конкретного человека. Потому что вы тем самым заявили о наличии у вас сверхъестественных способностей.

Рука Анны замерла на полпути к губам ребенка. Вспомнив, что ее обещание произвело такое сильное впечатление на африканцев, она признала, что в словах Сары есть логика. Но теперь было уже поздно. Слова уже были сказаны. Обещание уже было дано.

— Я не поеду с вами, — стояла на своем Анна.

Целую минуту Сара пристально смотрела Анне в глаза, ожидая, что девушка сдастся. Но Анна была непоколебима. Наконец Сара спросила, согласится ли отец ребенка на то, чтобы вся семья поехала в больницу на «лендровере». Мужчина немедленно отклонил ее предложение, заявив через старика, что хочет, чтобы другая белая леди заботилась о его ребенке — здесь, в доме его предков.

Повисла напряженная тишина. Ее нарушало только хныканье ребенка. Где-то лаяла собака, смеялась женщина.

Сара развернулась и ушла. Несколько мгновений спустя Анна услышала, как заработал мотор «лендровера». Она поняла, насколько Сара рассердилась на нее, по тому, как взревел двигатель и как быстро этот звук затих вдали.

В воцарившейся тишине Анна снова сосредоточилась на ребенке, совершая привычные, механические движения. Она уже не была возбуждена, не гордилась собой. Она испытывала лишь беспокойство и страх. Беспокойство по поводу того, что ждет ее в Лангали. И страх перед тем, что может ожидать ее здесь, на этом хуторе в буше, если она позволит ребенку умереть.

Незадолго до рассвета наступил кризис — момент, когда организм проходит решающее испытание, и человек живет дальше или засыпает вечным сном. Анна держала ребенка на руках, страстно желая, чтобы он боролся, чтобы преодолел кризис. Она пыталась не обращать внимания на направленные на нее взгляды, прекрасно понимая: африканцы считают, что она использует волшебство, чтобы одолеть болезнь. «И в некотором смысле, — подумала Анна, — они правы». Она оказалась здесь — в Африке, в этой хижине, — лишь потому, что Господь призвал ее выполнять миссию любви. Конечно, сила любви творит чудеса. И она могла воспользоваться ее могуществом…

Она сосредоточилась на любви. Любви Божьей. Любви родительской. И своей собственной любви. Она черпала любовь из запасов своей души, направляла ее в поры младенца. Отчаянно, решительно.

И, как ни странно, у нее получилось. Вялые пальчики медленно сжались в кулачки. Пересохший ротик раскрылся, чтобы принять немного жидкости. Младенец сделал три или четыре жадных глотка. Затем трепещущие веки успокоились и замерли. Дыхание стало ровным. И пришел сон. Не смерть, но отдых. Возвращение.

Анна подняла голову и встретилась взглядом с матерью ребенка. Ни одна из них не произнесла ни слова, но они разом облегченно вздохнули. Отец вскочил на ноги и шагнул вперед. Слезы текли по его лицу, когда он заговорил с Анной, его голос срывался от переполнявших его чувств. Старик переводил.

— Ты обманула смерть! Ты одна заставила ее убраться прочь из моей хижины! Мой ребенок жив!

Присутствующих охватило радостное волнение. Анна пыталась объяснить им, что простые медицинские приемы, которыми она воспользовалась, спасли ребенку жизнь, но ее никто не слушал. Новость о чуде облетела хутор. Барабанщик занялся своим делом: его проворные руки отбили дробь сообщения, затем замерли на натянутой воловьей коже, пока он слушал ответ вдалеке — еле слышный стук, долетевший до его ушей. История отправилась дальше в буш.

К тому времени, когда Анна покончила со скромным завтраком — мутным чаем, налитым в высушенную маленькую тыкву, и несколькими бананами, — у хижины уже собралась большая толпа доброжелателей. Они были решительно настроены идти в Лангали вместе с белой медсестрой. Анна не могла остановить их. Они выстроились гуськом у нее за спиной, как только она отправилась в путь, превратив ее возвращение в триумфальное шествие.

Раннее утро было прекрасным. Нетерпеливое солнце уже выглядывало из-за верхушек деревьев, омывая землю золотым светом, словно одаривая ее. Хотя из-за бессонной ночи у Анны все плыло перед глазами, она быстро шла по лесной тропе, черпая силы в восторге от совершенного ночью.

Ее сумку нес старик. Другие члены семьи сгибались под грузом подарков — кудахчущих кур со связанными ногами, раскрашенных тыкв, початков сахарной кукурузы и глиняных горшков. Отец ребенка, который еще недавно не мог ни говорить, ни двигаться от горя, теперь пел и плясал. Он весело потрясал копьем — тем самым копьем, которым пробил окно в хижине, ставшее вечным напоминанием о той ночи, когда его ребенок был спасен. Радость охватила всех, ей невозможно было не поддаться. Анна улыбалась. Она ела кусочки папайи, которые ей совали в руки. Она наклонялась, чтобы дети могли коснуться ее волос и убедиться, что они настоящие. Все останавливались, лишь когда Анна снова и снова осматривала малыша, плывущего впереди процессии на руках горделиво выступающей матери. Он чувствовал себя хорошо, но Анна все равно переживала. Она радовалась, что теперь, когда самочувствие ребенка скорее улучшалось, чем ухудшалось, его отец согласился отнести его в больницу. Но только если Анна станет за ним ухаживать.

Когда впереди показалась станция Лангали, Анна замедлила шаг. Побеленные здания производили солидное и благонравное впечатление, словно их совершенно не трогало волнение приближающейся к ним группы людей. Жизнь на территории больницы, похоже, текла без изменений. Уборщики убирали. Амбулаторные больные терпеливо ждали. Медсестры усердно ухаживали за пациентами. Анна заметила Сару и Майкла — они стояли возле «лендровера». Под ложечкой у нее засосало от недоброго предчувствия. Ей захотелось скользнуть за спины туземцев и сделать вид, что не имеет отношения к шествию. Но она понимала, что это невозможно. Ей ничего не оставалось, кроме как встретиться лицом к лицу с двумя миссионерами. Идти к ним, расправив плечи. Они же стояли молча и ждали, когда она подойдет.

— Доброе утро, — поздоровался Майкл, как только Анна приблизилась. Его взгляд скользнул по ней, избегая встречаться с ее взглядом, и остановился на ее платье, отметив и неряшливые складки на юбке, и пятна грязи, пота и диареи. — Наверное, вы бы хотели переодеться и позавтракать, а затем мы можем начать обход. — В его голосе звучали дружелюбные нотки, и Анна воспряла духом. Она не решалась посмотреть на Сару, но чувствовала ее напряженность и отчаянные попытки сдержаться. — А я пока оформлю ребенка, — добавил Майкл, подходя к родителям малыша.

Похоже, он уже был в курсе произошедшего. «Наверное, так оно и есть, — подумала Анна. — Кто-то перевел ему то, что сообщили тамтамы». Она удивилась — он был вежлив и проявлял заботу о ребенке, которого благодаря Анне доставили в больницу. Сара держалась на расстоянии. И только во время ленча, когда все три миссионера собрались в доме миссии, Майкл заговорил о решении Анны отправиться на хутор и остаться там, даже когда за ней приехала Сара. Он резко раскритиковал ее действия и не скрывал своего разочарования. Однако когда он произносил обличительные речи, Анна уловила сомнение в его голосе, словно на самом деле он чувствовал себя неловко и скрывал это. В данном конкретном случае между нарушением правил и спасением жизни была прямая связь. Тем не менее он должен был поддержать требование следовать правилам. Слушая его, Анна косилась на Сару. Женщина не выказывала ни малейших признаков слабости. Взгляд ее был мрачным, а подбородок она решительно выставила вперед. Уголки ее рта были слегка приподняты, словно она испытывала удовлетворение от разыгрываемой перед ней сцены. Удовлетворение — или, возможно, удовольствие.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Уже темнело. Анна стояла на узком деревянном мосту и смотрела на текущую внизу реку — прозрачную и глубокую. «Интересно, где она берет свое начало?» — подумала Анна.

На западе.

В Руанде.

От этой мысли она сжалась и быстро перешла на противоположный берег. Мост остался позади, и Анна вошла в не слишком густой лес.

В последнее время она стала ходить гулять одна после ужина, под тем предлогом, что, поскольку Сара вот-вот родит, Керрингтонам нужно дать время побыть вдвоем. Удаляясь от Лангали, Анна испытывала облегчение, ведь она при этом удалялась и от враждебности Сары, слегка припорошенной любезностью. Удалялась от упорных попыток Майкла притворяться, что все идет как надо, хотя все прекрасно понимали, что гармоничность жизни на станции нарушена. Уже несколько месяцев миновало с тех пор, как Анна бросила вызов Саре во время их встречи на хуторе, но отчуждение, возникшее между двумя женщинами, не ослабло. Более того, оно с течением времени лишь усиливалось.

Анна уже почти позабыла, что когда-то Сара была с ней искренне доброжелательной, всегда вызывалась помочь — теперь она все время держалась настороженно, с ней было трудно иметь дело. И потому Анна очень удивилась, когда однажды утром, войдя в детское отделение, она случайно увидела другую Сару. Та склонилась над кроваткой одного из брошенных младенцев, ворковала над ним и агукала ему, а лицо ее светилось от удовольствия. Она ласково пощекотала ребенка и еще шире улыбнулась, когда он весело засмеялся. Анна тогда вышла из палаты, не желая, чтобы Сара заметила ее. Выходя, она внезапно пожалела, что эта другая Сара, ласковая и заботливая, теперь для нее потеряна.

Обычно Анна, прогуливаясь, держалась проторенных дорог и не уходила далеко от станции, но в тот вечер она впервые рискнула пройти вдоль реки до моста и перейти по нему на другой берег. Через несколько минут она неожиданно замерла, едва не наступив на глиняные черепки, торчащие из земли прямо у нее под ногами. Она выругала себя за неосторожность: эти черепки могли разрезать обувь или даже поранить ногу. Обходя черепки, она увидела наконечник старого копья, почти незаметный в густом подлеске. Затем на глаза ей попались груды мусора, видневшиеся то тут то там. Она не сразу поняла, что это остатки домов из необожженных кирпичей, постепенно уходящие в землю. У нее мурашки пошли по коже: она поняла, что идет по старой, заброшенной деревне. Она почти слышала позабытые голоса в шорохе листвы деревьев. Смех детей на фоне постоянного треска кукурузных зерен — матери вручную мелят муку. Кудахтанье кур и мычание коров в загонах. Анна, проходя между развалившимися хижинами, нашла бусы, флягу, сделанную из тыквы, с кожаным ремешком — скрученным и высохшим, выщербленную мешалку для каши. Она ни к чему не прикасалась: просто ходить там, разглядывать все уже казалось ей настоящим вторжением.

Когда она дошла до, как выяснилось, дальнего конца деревни, то обнаружила холмик из речной гальки, высившийся за клочком голой земли. Холмик походил на могильный курган — что-то вроде безыскусного памятника морякам, потерпевшим кораблекрушение, никому не известным и никем не любимым чужестранцам. Над холмиком торчал грубо сколоченный крест. Уже второе поколение деревенских жителей хоронило своих мертвецов на кладбище у церкви, но холмик, похоже, насыпали относительно недавно. «Наверное, под ним лежит собака, — подумала Анна. — Или даже курица, чья смерть стала для владельца немалой утратой». Невозможно было предугадать, что именно считают особо ценным местные жители.

Анна уже собиралась возвращаться, когда увидела впереди какое-то строение в середине круга посаженных кем-то деревьев. Это была хижина, причем не только не развалившаяся, но и почти целая. Анна подошла к ней. Стены еще даже не покосились, а подпорки и перемычки дверного проема были надежно вделаны в необожженные кирпичи. Если бы крыша не провалилась в одном месте, хижина все еще была бы пригодной для жилья. Единственная сохранившаяся частичка деревни…

Анна подошла и осторожно заглянула внутрь. К центральной подпорке был привязан лоскут ткани, чтобы до него не добрались ни клопы, ни клещи. Ткань выглядела жесткой, задубевшей, словно ее не трогали в течение многих лет, но цвета остались яркими. В хижине находились и предметы домашнего обихода: почерневший горшок, пустая птичья клетка, ветхая корзина. Ничего интересного. Анна подскочила, услышав у себя над головой какой-то шорох и топот. Она отступила к дверному проему. Наверное, это просто крыса, а возможно, летучая мышь. Но она почему-то испытывала глубокий беспричинный страх — ей чудилось, будто что-то падает ей на голову, запутывается в волосах. Она подняла глаза, чтобы посмотреть, чей покой она нарушила. Света в хижине было мало, и Анна прищурилась. Под крышей что только не висело: целые связки высушенных листьев и головок цветов, высохшие корешки с частью виноградной лозы и кости, пожелтевшие из-за отсутствия света. Было там и кое-что еще. Что-то странное, скрученное, смутно знакомых очертаний… Анну накрыла волна отвращения. Тушки. Тела животных и птиц. Выпотрошенные. Высушенные. Почерневшие от дыма, покрытые серой пылью.

Пятясь, Анна покинула хижину. Она знала: все это — ингредиенты снадобий. Жуткие и опасные. Неприкосновенные. Невероятные. Она развернулась, собираясь побыстрее уйти отсюда, дрожа при мысли о творившихся здесь ужасах. Так ей и надо: нечего бродить в одиночестве…

Свет тускнел, серые края ночи начинали смыкаться над ее головой. Анна шарахнулась от ветки, вцепившейся ей в волосы, — и чуть не столкнулась с неожиданно появившимся перед ней незнакомцем угрожающего вида. Высоким, неподвижным. Черным. Она ахнула, чувствуя, что ужас сковал ее члены.

А мужчина удивленно воскликнул:

— Сестра Анна!

— Стенли? — От страха голос Анны стал визгливым. Облегчение очень медленно растекалось по ее напряженным мышцам. — Это ты…

— Что вы здесь делаете? — спросил он. — Вам тут находиться не следует. — В его голосе слышалась тревога.

Анна глубоко вздохнула, пытаясь собраться с мыслями.

— Я просто гуляла.

Стенли молчал.

— А ты? — спросила Анна.

Прежде чем ответить, Стенли на секунду задумался.

— Тоже гулял. Я собирался возвращаться. Уже темнеет.

Анна снова окинула взглядом обрушившиеся стены из необожженного кирпича и провалившиеся соломенные крыши.

— Что это за место? — поинтересовалась она.