— А что за молодая дама живет во дворце Ватерлоо?

— Вот уж не знаю. Меня молодые дамы нисколько не занимают. Наверное, это его жена.

— Жена?! Так он женат?

— Да.

После этого краткого ответа воцарилась долгая тишина. Храбрун раз или два пытался возобновить беседу, но Сидни утратил всякое желание разговаривать. Он совершенно пал духом, так что достойный хозяин, просидев полчаса в молчании, пожелал ему доброй ночи и удалился.

Сидни еще долго сидел, погруженный в глубокие раздумья, но наконец, когда башенные часы пробили одиннадцать, встал, прошептал сквозь зубы: «Ну и глупец же я!» — схватил свечу и ушел спать.

Во второй половине следующего дня он гулял под портиком, когда послышался стук подков и, не успел Сидни поднять голову, к зданию стремительно подкатила великолепная коляска, запряженная четверкой превосходных гнедых. Маркиз — а именно он правил экипажем — привстал, натягивая вожжи, и поклонился Сидни. Тот ответил довольно небрежно, поскольку его вниманием полностью завладела молодая дама, сидящая рядом с маркизом. Она была в лиловой шелковой пелерине и шляпе с белой вуалью. Впрочем, когда коляска остановилась, дама откинула с лица ткань, и Сидни узнал свою прекрасную посетительницу. Маркиз подозвал грума и уже собирался отдать ему бразды, когда дама удержала его, сказав:

— Артур, сделайте мне разок приятное, позвольте самой заехать во двор. Я прекрасно справлюсь с Гектором и другими конями.

— Позволить вам сломать себе шею к чертовой матери? Ну уж нет! — И маркиз мягко снял ее руку со своего локтя.

Однако его грозный ответ ничуть ее не испугал.

— Я не отпущу вас, пока вы не отдадите мне вожжи. Я умею править не хуже вас, так что к врагу вашу заносчивость и делайте, что я говорю!

— Вы когда-нибудь видели такое упрямство? — с улыбкой обратился к Сидни маркиз.

Юноша содрогался при одной лишь мысли, что столь хрупкое существо попытается совладать с четверкой горячих кровных коней, которых и сам маркиз, при всей своей силе и умении, удерживал не без труда.

— Я тоже опасаюсь, что отвага дамы превосходит ее способности, — ответил он, — и если бы она позволила мне выразить свое мнение, я бы посоветовал ей немедля отказаться от столь опасной затеи.

— Ах, — высокомерно улыбнулась дама, — вы англичанин и не знаете нашей страны. А вот у вас, милорд, такого оправдания нет. Не понимаю, что с вами и почему вы мне так упорно перечите. Еще раз говорю: отдайте вожжи!

— Джулия, вы глупая избалованная девчонка и привыкли всегда настаивать на своем. Так что вот вам вожжи и катитесь в преисподнюю.

С этими словами маркиз бросил ей символ власти и спрыгнул на мостовую.

Дама изящно поклонилась и послала ему воздушный поцелуй, но увы: едва она опустилась на сиденье, норовистые кони, которые тут же почувствовали разницу между ее слабой ручкой и крепкой хваткой маркиза, начали бить копытами, фыркать, мотать головой и выказывать другие признаки неповиновения. Сидни хотел броситься к ней на помощь, однако маркиз, подошедший и вставший рядом на лестнице, его удержал.

— Не надо. Она сама скоро убедится, что ей с ними не совладать.

И впрямь, после нескольких безуспешных попыток успокоить Гектора и других коней дама побледнела и с надеждой взглянула на маркиза, но тот воскликнул:

— Ну же, Джулия! Чего вы ждете? Поезжайте! Лошади так хорошо вас слушаются, о мой прекрасный рыцарь круглой шляпки! Мне никогда не достичь ваших высот!

— Ах, Артур, — взмолилась она дрогнувшим голосом, — помогите мне. Вы же видите, я не совсем с ними справляюсь.

Маркиз только разразился смехом. Однако Сидни, крайне встревоженный опасным положением дамы, сбежал со ступеней и вырвал бразды из ее бессильных рук. Это произошло так внезапно, что кони занервничали еще сильнее. Теперь они взбрыкивали и вставали на дыбы самым пугающим образом. Сидни, совершенно не думая об опасности, грозящей ему самому, пытался выручить даму, которая была близка к обмороку. Артур тем временем от души хохотал, глядя на обоих возниц.

— Браво, милорд Автомедон![13] — восклицал он. — Браво, леди Джулия! Жаль, Фред Знатен[14] не видит этой потехи! Гектор, мой мальчик, не сдавайся — пугни их хорошенько!

Тут Гектор, словно поняв слова хозяина, принялся вскидываться еще сильнее. Сидни уже не мог удерживать вожжи. Они вырвались из его рук, и четверка во весь опор понесла по улице. Леди Джулия вскрикнула и выпала бы из экипажа, не подхвати ее Сидни вовремя. Маркиз, поняв, что дело приняло опасный оборот, сбежал с лестницы и припустил за лошадьми. Через пять минут он с ними поравнялся. Двух его слов хватило, чтобы успокоить непокорных (или нагнать на них такого страха, что они замерли). Как только с этим было покончено, маркиз вынул леди Джулию из коляски.

Немного оправившись от испуга, дама сердечно поблагодарила Сидни за проявленную отвагу. Тот, конечно, принялся уверять, что ничем не заслужил признательности, добавив, впрочем, что рад служить ее милости всегда и при любом случае. Маркиз, чья веселость по-прежнему сохранялась, прервал этот взаимный обмен любезностями, сказав:

— Кроме меня, благодарить тут некого, так что довольно спорить. Если бы не я, вы бы сейчас оба лежали мертвые на мостовой. Итак, Джулия, моя девочка, скажите, кто лучше умеет править лошадьми: вы или леди Зенобия?[15]

Джулия потупилась и принялась играть бахромой накидки. Маркиз продолжал:

— Вижу, что убедил вас, посему не стану распространяться, а скажу лишь, что доверь я бразды леди Зенобии, она величаво взяла бы их и покатила прочь. А вздумай Гектор шутить с ней шутки, она, клянусь честью, тут же спустила бы с него три шкуры. И случись ей присутствовать при сегодняшней потехе, она назвала бы и вас и Сидни отъявленными трусами.

— Что ж, милорд, я признаю, что правлю лошадьми хуже ее милости. Можете радоваться, что ваша взяла, и не надо больше об этом говорить.

— Я и не буду, коли вы наконец признали превосходство ее милости.

— А теперь вы домой, Артур?

— Нет еще. Ступайте в гостиницу, отдохните там полчаса, пока я покажу мистеру Сидни Ротонду[16].

Леди Джулия подчинилась, и оба джентльмена проследовали в указанное маркизом место.

Войдя в зал, обязанный названием круглой форме, мистер Сидни был невольно поражен его огромными размерами и прекрасным куполом. Стены, колонны и пол были мраморные. Для сидения служили бархатные диваны и оттоманки. Расположившиеся на них гости потягивали шербет и кофе, другие играли в бильярд или в карты, курили и прочая, и прочая. Пока друзья шли по залу, до ушей Сидни долетали бессвязные обрывки разговоров: «На вашем месте, Джек, я бы носил парик!» — «Сэр, я убежден, что правительство долго не продержится, если немедля не применит к зачинщикам мятежа самых жестких и решительных мер!» — «Вы играете нечестно, я видел, как вы заглянули в карты моему партнеру». — «У меня трубка погасла». — «Кто это там разговаривает с маркизом Доуро?» — «Так больше продолжаться не может. Народное недовольство растет день ото дня». — «Только попробуйте этот шербет, Бутон. Не правда ли, редкая отрава?» — «О, сэр. Я не сомневаюсь, что мы преодолеем все трудности». — «Эта самодовольная мартышка корнет Груб только что спросил меня, не нахожу ли я, что сегодня он особенно в лице». — «Мой кофе отвратителен — подкрашенная тепловатая водичка». — «Сколько у вас в козырях?» — «Где вы покупаете пудру для парика?» — «Два к одному на Грехема». — «Это не настоящие гаванские сигары».

Маркиз безостановочно обменивался с кем-нибудь поклонами, кивками, рукопожатиями и тому подобным. Наконец друзья отыскали свободную кушетку, и, когда они сели, маркиз обратился к Сидни со следующей речью:

— Я привел вас сюда, Нед, главным образом для того, чтобы вы узнали в лицо наших самых заметных деятелей. Теперь слушайте, а я буду их вам указывать. Видите высокого, очень важного пожилого джентльмена в мундире, напудренном парике и очках в золотой оправе? Он тихим, взвешенным тоном обращается вон к тому тощему субъекту, который одной рукой чешет голову, а другой сморкается. Видите их обоих?

— Да, милорд. Кто это?

— Первый — полковник Джон Бремхем Гренвилл, богатейший и влиятельнейший представитель нашего купечества, человек в высшей степени рассудительный и трезвомыслящий. Законодатели прислушиваются к его мнению во всем, относящемся до коммерции; в мире торговли нет никого, кто сравнился бы с ним авторитетом. Беседует с полковником сержант Бутон, пронырливый стряпчий и ловкий адвокат. Однако все его дарования ограничены профессиональной сферой. Вне зала суда он неуклюжий идиот и совершенно невыносим. Теперь посмотрите направо. В нише под канделябром сидит джентльмен, ростом значительно ниже среднего, но так хорошо сложенный, что недостаток этот почти незаметен. У него открытый лоб, ясные глаза, черты красивые и соразмерные. Сейчас он разглядывает вас в монокль. Нашли?

— Да. Кто он?

— Капитан Арбор, величайший литератор этой, да и любой другой эпохи. Он одинаково блистателен как поэт, романист, биограф, драматург, историограф и сатирик.

— Я читал его труды, милорд, и могу засвидетельствовать истинность ваших слов. А что это за мартышка, феерически разряженная в розовый и белый шелк, которая сейчас подошла к капитану и безуспешно пытается привлечь его внимание своими нелепыми ужимками?

— Увы, должен сказать, что эта мартышка называет себя моим братом. Не смотрите в ту сторону, ибо я стыжусь его кривляний. Поглядите лучше на плотного невысокого старика, который только что вошел в зал и хриплым голосом потребовал бренди. Платье на нем самое худое, а руки, лишенные перчаток, заметно уступают женским в гладкости и белизне. Гляньте, как бесцеремонно он согнал юных хлыщей с оттоманки и плюхнулся на их место. А теперь он сплюнул табачную жвачку на расшитый галуном мундир лорда Селби и велит тому идти своей дорогой, а не возмущаться. Это полковник Счастл, и в его фамилии заключена краткая биография, ибо еще никто от начала времен не бывал так счастлив в деньгах. Подобно многим скоробогачам, он любит похваляться своей мошной: видите, засунул руки в карманы панталон и бренчит монетами — без сомнения, эта музыка для него вполне искупает презрение аристократов, которые, собравшись в кружок, возмущенно его лорнируют. Несмотря на этот изъян, он честный и уважаемый подданный, защитник существующих институций и непримиримый враг всяких поспешных нововведений. Но погодите! Вот мой достойный друг Бутон[17] беседует с антикваром Джоном Гиффордом. Присмотритесь получше к этой парочке истинных оригиналов. Бад упитанный, с брюшком, любитель застолий и кладезь премудрости, эпикуреец и книгочей, воин и полиглот. Нос его красен от обильных возлияний, лоб изборожден следами глубоких, частых и по большей части никому не понятных раздумий. Гиффорд, напротив, усохший, изжелта-бледный. «Собиратель древностей» — словно написано у него на лбу; по тусклому блеску моргающих глазок сразу можно узнать книжного червя. Обратите внимание, как презрительно он вертит в руках великолепную щербетницу — наверняка мысленно сопоставляет с каким-нибудь умывальным тазом, ровесником Мафусаила, который хранится у него дома, и золоченый фарфор проигрывает в сравнении с рассохшейся глиной!

— Это и впрямь уникальные образчики ученого племени, но ваша светлость еще ничего не сказали о двух джентльменах, кои прогуливаются отдельно от всех перед восточным окном. Один из них то и дело злобно косит в нашу сторону.

— А! Их-то я еще не заметил! Они составляют разительный контраст.

— Да. Один высок и изящен, с вьющимися золотистыми локонами и карими глазами; лицо чрезмерно красиво, хотя выражение его крайне неприятно. Другого, сдается, старушка-природа сотворила, будучи не в духе. Как уродливы его крупные, массивные черты, огромная щетинистая голова, зеленые демонические глаза, непропорционально широкое туловище, длинные руки и короткие кривые ноги! Кто это такие, скажите на милость?

— О, мой дорогой друг, это нежная парочка демонов во плоти, сиречь Александр Шельма, лорд Эллрингтон, и его закадычный приятель Гектор Матиас Мирабо Монморанси[18].

Сидни вскочил на ноги.

— Неужто, — вскричал он, — я вижу тех самых негодяев, которые стремятся залить Африку кровью ее сынов? О, милорд, когда я смогу сказать им в лицо, как ненавистны мне их деяния, когда смогу сойтись с ними врукопашную?

— Завтра вечером, — тихо ответил маркиз. — Только сядьте, Нед, и говорите осторожнее. Ваши слова привлекли всеобщее внимание.